Теодор Гладков - Артур Артузов

• Название: Артур Артузов
• Автор: Теодор Гладков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978–5–235–03131–9

Книга является биографией одного из видных чекистов, занимавшего ответственные посты в ВЧК—ОГПУ, Артура Христиановича Артузова. Он был беззаветно предан своему делу, возглавлял проведение крупнейших операций, имевших поистине историческое значение, но был расстрелян в годы разгула террора.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

Поразмыслив, Шульгин вынужден был согласиться с доводами Якушева.

Затем Якушев предложил Шульгину временно, пока его человек съездит в Винницу, пожить в Подмосковье на даче – пребывание в гостинице слишком опасно. Конечно, Москва не Киев, где Шульгина знало множество людей, но и в столице может найтись человек, который узнает бывшего депутата Госдумы, тем более что Василий Витальевич сбрил свою «раввинскую» бороду.

Дача была подобрана в районе станции Лосиноостровская, все заботы, связанные с пребыванием там Шульгина, возьмет на себя человек, которого Шульгин впоследствии называл Василием Степановичем{26}: «Он был в романовском{27} полушубке, в барашковой шапке с наушниками. Ему не было тридцати лет. У него были очень красивые, выразительные глаза, которые я, несомненно, видел где–то. Может быть, не эти самые, но этого рода, племени. И было это племя хорошее».

Василий Степанович и сам жил с женой неподалеку, в получасе ходьбы. Звали супругу Василия Степановича Прасковьей Мироновной, и это имя, по выражению Шульгина, подходило к ней, «как лапти к шелковому чулку».

Много лет спустя, когда надобность в конспирировании отпала, Шульгин так описал Прасковью Мироновну: «По ее карточкам, снятым в молодости, это была хорошенькая женщина, чтобы не сказать красивая. Я ее узнал уже в возрасте увядания, но все–таки кое–что сохранилось в чертах. Она была немного выше среднего роста, с тонкими чертами лица. Испытала очень много, и лицо ее, конечно, носило печать всех испытаний, но женщина была выносливой и энергии совершенно исключительной. Она была помощницей Якушева… Мне приходилось вести откровенные разговоры с Марией Владиславовной. Однажды она мне сказала: „Я старею. Чувствую, что это последние мои силы. В „Трест“ я вложила всё, если это оборвется, я жить не буду“.

Теперь самое время рассказать об этой необычной семейной паре, которая вошла в историю операции как супруги Красноштановы. Они свалились на Артузова как майский снег на голову и с тех пор стали для него хуже непроходящей зубной боли. Формально Красноштановы прибыли как эмиссары РОВС для повседневной связи с руководством «Треста», на самом деле – как соглядатаи Кутепова (ходили слухи, что Красноштанова приходится генералу племянницей).

Красноштанов был поручиком Георгием Радкевичем. Но верховодила у супругов жена, которая к тому же была лет на пять старше мужа – Мария Владиславовна Захарченко–Шульц, сущий дьявол в юбке. Экзальтированная фанатичка Белого движения, она, похоже, мнила себя не то русской Жанной д'Арк, не то по меньшей мере второй «кавалерист–девицей» Надеждой Дуровой.

Мария Владиславовна, урожденная Лысова, была воспитана и получила образование в знаменитом Смольном институте благородных девиц. Замуж вышла за поручика лейб–гвардии Семеновского полка Михно, который умер от ран в первые же месяцы мировой войны. Оставив крохотного ребенка на попечение родственников, Мария Владиславовна сумела пробиться в армию (правда, в отличие от героини Отечественной войны 1812 года Надежды Дуровой, ей не пришлось выдавать себя за мужчину; она вступила вольно–определяющейся в Елисаветградский гусарский полк, не раз ходила в разведку и была награждена двумя Георгиевскими крестами).

После Октября Мария Владиславовна сколотила в Пензенской губернии небольшой отряд и во главе его воевала с большевиками. Потом она очутилась в белой армии, где вторично вышла замуж за ротмистра Захарченко. Этот муж тоже погиб – под Каховкой.

С третьим – без памяти влюбленным в нее Георгием Николаевичем Радкевичем она, по ее собственным словам, обвенчалась «под ракитовым кустом». Иначе говоря, они состояли в гражданском браке. Вдвоем они очутились в эмиграции, вдвоем оказались в близком окружении генерала Ку–тепова и заслужили его полное доверие. С документами на имя четы Шульц Кутепов и послал их за кордон. «Супруги Красноштановы» – это была их совместная конспиративнаяя кличка.

Артузов поручил Красноштановых попечительству Стау–ница. Тот вначале поселил их на своей квартире в Серебряном переулке, затем подобрал для них надежную дачу в Лосиноостровской. Стауниц официально считался казначеем «Треста», ведал в нем всеми техническими и организационными делами. По той же причине Якушев познакомил и Шульгина со Стауницем, назвав последнего «нашим министром финансов». Стауниц Шульгину понравился, и он, в свою очередь, назвал его «мотором», человеком огромной воли и инициативы, соединяющим коммерческие умения с превосходными конспиративными способностями.

Столь лестная характеристика лишний раз подтверждает правоту Артузова, включившего Опперпута в операцию «Трест». Уж если он понравился самому Василию Витальевичу, то что уж говорить о куда менее значительных личностях, регулярно прибывавших из–за границы. Та же Марияя Владиславовна со временем вообще безоглядно влюбилась в Эдуарда Оттовича, что имело трагические последствия дляя их «любовного треугольника». «Трест» легализовал Захарченко–Шульц паспортом на имя Пелагеи Васильевны Березовской, Радкевича – паспортом на имя Дмитрия Тихоновича Карпова. Радкевичу – «Карпову» предоставили ларек на Центральном рынке. Торговля в нем легализовала отчасти его доходы. Но главное – ларек стал надежным «почтовым ящиком» организации.

Из Лосиноостровской Шульгин иногда в сопровождении Марии Владиславовны, иногда в одиночку время от времени выезжал в Москву. Как–то он зашел в кинотеатр «Метрополь» и посмотрел фильм «Броненосец „Потемкин“», о котором тогда говорили повсюду. Картина произвела на Шульгина отвратительное впечатление. Он сразу понял, что фильм, который несколько поколений советских, да и зарубежных кинокритиков по сей день называют гениальным, – всего лишь пропагандистская фальсификация, сработанная по социальному заказу талантливым режиссером Сергеем Эйзенштейном. (Отметим, что антисемитизм Шульгина в данном случае ни при чем, он знал, что Эйзенштейн не еврей, как полагали многие, а обрусевший немец.)

Шульгину было прекрасно известно, что восстание на «Потемкине» было на самом деле бунтом анархиствующих матросов, что ни о каких червях в мясе и речи быть не могло (о тогдашнем рационе не то что привилегированных военных моряков, но и обычных солдат, бойцы Красной, затем Советской, а ныне Российской армии и мечтать не могли), что знаменитая сцена, когда группу матросов накрывают брезентом для расстрела, как и еще более известная сцена с лестницей, – плоды буйной фантазии режиссера, которые наивный советский зритель принял за достоверные факты. И уж совсем отвратительными, способными пробудить в зрителе самые низменные чувства, справедливо посчитал Шульгин сцены зверской расправы осатаневшей матросни с офицерами броненосца…

Мучительно долго для Шульгина тянулись дни в ожидании чуда. Наконец из Винницы «вернулся» человек «Треста». На самом деле туда никто и не выезжал. Всю поисковую работу по распоряжению Артузова провели оперативные работники на месте. Они достоверно установили, что сын Шульгина действительно находился на излечении в Винницкой психолечебнице, но скончался задолго до поездки Василия Витальевича в СССР. Однако о смерти Вениамина решено было по ряду соображений Шульгину не сообщать. Якушев с искренним сожалением сказал ему, что ни среди больных, ни среди обслуживающего персонала лечебницы никого, кто мог бы оказаться Вениамином, не обнаружено. В сущности, это соответствовало действительности{28}.

В эти московские дни Шульгин еще несколько раз встречался с Якушевым и другими руководителями «Треста». Следует сообщить читателю, что генерал Врангель, если и не отвергал «Трест», подобно сенатору Чебышеву, относился к нему со значительным сомнением. Артузов знал об этом. Посему Якушев несколько раз вполне определенно высказал Шульгину свое огорчение, даже обиду на Врангеля. Шульгин его понял и принял такое решение: «Если, даст Бог, яя благополучно вернусь в эмиграцию, попытаюсь изменить точку зрения генерала Врангеля на „Трест“ в благоприятную сторону. Должен сказать, что я с величайшим удовольствием и даже, можно сказать, с энтузиазмом принял это поручение».

Из Москвы Шульгин направился в Ленинград – новая масса ярких впечатлений. Не преминул посетить Зимний дворец, где, в частности, осмотрел экспозицию Музея революции.

«Перед одним портретом я простоял довольно долго. Это был господин средних лет, с большими усами. Лицо такое, какое бывает у еще молодых мужчин, когда у них уже начинает сдавать сердце.

Этот господин был мне, скорее, несимпатичен, во всяком случае, очень далек от меня. Между тем это был я собственной персоной».

На последней, после возвращения в Москву, встрече с Якушевым (именно тогда Василию Витальевичу и сообщили о безрезультатности поисков сына) Шульгин, приняв горькую весть с мужеством, спросил, что он может сделать в благодарность для «Треста». Помимо, разумеется, данного ранее обещания переговорить с Врангелем.