Михаил Задорнов - Умом Россию не поДнять!

• Название: Умом Россию не поДнять!
• Автор: Михаил Задорнов
• Жанр: Прочий юмор
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-059100-8, 978-5-271-23721-8

Автор десятой книги серии знает, как победить любой кризис: надо научиться получать удовольствие от природы, жить беспокойно-счастливой жизнью и улыбаться не только в том случае, когда улыбка приносит прибыль! Можно просчитать доходы и расходы на сотню лет вперед, но, как гласит современная народная пословица, умом Россию не поднять!

В новом сборнике «Задоринок и смехариков» – сатиризмы, философизмы, рассказы, фельетоны, фрагменты автобиографии и всякие всякости от Михаила Задорнова.

---

Мы въезжаем в саванну, которую в первый раз я видел на трех марках.

ОТСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ... ЛИРИЧЕСКОЕ...

Зачем я приехал сюда? Да еще под Новый год? Причин было три!

Во-первых, воспоминания о трех марках. И о том, как я благодаря им выздоровел. Последние годы я жил так, что мне снова необходимо было начать выздоравливать. Причем, как и тогда, без советов отформатированного консилиума.

Во-вторых, в юности, как и все молодые люди в Советском Союзе, я много читал Хемингуэя. В то время Хемингуэя любили все: студенты, врачи, инженеры, сантехники, повара... Его читали в институтах, школах, в армии, на зонах...

Известен случай, когда в Москву по приглашению Союза писателей СССР приехал известный американский писатель Джон Стейнбек. На приеме в честь знаменитого гостя наши писатели, естественно, его напоили. Была пушистая московская зима. После приема, разгоряченный русским гостеприимством, Стейнбек сказал, что пойдет до гостиницы пешком – хочет охладиться, полюбоваться московской зимой. По дороге в одном из сквериков он присел на скамейку и, зачарованно глядя на падающий в свете фонаря снег, задремал. Спящего увидел милиционер, подошел, тронул за плечо... Стейнбек очнулся.

– Ваши документы? – не угадав иностранца, по-советски требовательно обратился к нему милиционер.

Стейнбек знал только одну фразу по-русски. Отпуская в гостиницу одного, наши писатели на всякий случай заставили его выучить по-русски три слова: «Я американский писатель». Что он и сказал милиционеру. И вдруг милиционер радостно взял под козырек: «Здравствуйте, товарищ Хемингуэй!»

Милиционер проводил покачивающегося Стейнбека до гостиницы и пожелал «Хемингуэю» спокойной ночи.

Стейнбек, надо отдать ему должное, не обиделся. Вернувшись в Америку, даже написал статью в газете под названием «Как я в России был Хемингуэем», где с восхищением рассказал о советской образованной милиции. Теперь бы у спящего вечером на скамейке в сквере Стейнбека потребовали прежде всего прописку, регистрацию и отнеслись бы к нему, как к лицу не совсем правильной национальности.

Один из самых романтических и очень популярных рассказов Хемингуэя назывался «Снега Килиманджаро». Это словосочетание всегда манило меня своей недосягаемостью. Мечтая о том, чтобы побывать в этих снегах, я даже придумал в молодости такую фразу: «Мечта тем и привлекательна, что она никогда не сбывается».

Третья причина для кого-то может показаться хвастовством, пижонством... Однако эта причина была. Если в детстве я копил марки, то со временем интересы изменились...

КОЛЛЕКЦИЯ ПЕРВАЯ

Одно из абсолютно – как теперь модно говорить – неадекватных увлечений появилось у меня в восемнадцать лет. Я стал копить вулканы... на которых побывал! Вернее, которые я видел вблизи. Чтобы вулкан попал в мою коллекцию, достаточно было совершить восхождение на него хотя бы метров на пятьсот. Или, по крайней мере, сфотографироваться на его фоне, у подножия, как я в таких случаях говорю, прикоснувшись к нему душою.

Тятя-яма

Открыл мою коллекцию мало кому известный, кроме японцев и наших жителей Курил, вулкан Тятя-яма. Находится он на самом южном курильском острове Кунашире. Шоколадной пирамидой вершина торчит из холмистого, покрытого тайгой, зеленого острова, мешая облакам свободно разгуливать по небу. Они цепляются за него и белым нимбом украшают макушку. Для меня, выросшего в равнинной Прибалтике, где горами называют холмы и большие кочки, такая картина казалась настоящим природным аттракционом.

Мне было тогда восемнадцать лет, и я очень хотел скорее стать самостоятельным. Мечтая о независимости от родителей не меньше, чем страны Балтии в годы ослабления советской власти – о независимости от России, я устроился работать в ботаническую экспедицию. Нет, нет, не ботаником! Я до сих пор не могу толком отличить клевер от куриной слепоты и герань от одуванчика.

В то время было такое слово «разнорабочий». Если теперь это звучит почти как «бомж», то тогда, наоборот, вызывало уважение. Мол, на все руки мастер! В экспедицию я устроился, естественно, не без согласия моих родителей. Они тоже мечтали о моем скорейшем отделении от них не меньше, чем Россия об отделении от нее стран Балтии. Во-первых, я бы перестал наконец им портить нервы, во-вторых, не вырос бы домашним растением или эдакой рыбкой в мещанском аквариуме, которая погибнет, если туда вовремя не засыпать корм, или будет съедена другими рыбками.

В экспедиции был один ботаник-профессор – очень ботанистой внешности: маленький, пухленький, как плюшевая игрушка. У мальчика с такой внешностью с детства любимыми вещами должны быть не автоматы с пулеметами, а гербарии. Еще были два кандидата наук – молодые женщины. Выглядели они, как и все кандидаты наук в советское время, бедно, но гордо. Были лаборанты. Тоже типичные: с пробирками и стеклянными палочками, как у ухо-горло-носа, для взятия проб почвы. Была повар-девушка, Зоя. Очень хорошенькая. Во всяком случае, мне так казалось, потому что я все время хотел есть. Она же меня кормила вне графика и чаще, чем остальных, что практически в молодости можно приравнять к завязке многообещающего романа или хотя бы повести.

Был еще один, как и я, разнорабочий на все руки, Сашка. У него была фамилия, подтверждающая его худощавую фигуру, – Смычок. А фамилия одной из женщин, кандидатов наук, была Скрипка. Я понимаю, что это звучит как юмор из детского сада. Когда их знакомили в начале экспедиции, она как старшая протянула Сашке руку и сказала: «Скрипка!» Сашка, естественно, ответил ей честно: «Смычок!» Она обалдела и попыталась обидеться, мол, шутка старая, но глупая. Когда ей стали объяснять, что у него действительно такая фамилия, подумала, что и остальные над ней издеваются. Пришлось показывать паспорт. Зато к концу экспедиции они подружились и, как примерно через полгода сообщил мне в письме наш профессор, «слились в одной счастливой мелодии».

Наша экспедиция началась у подножия Тятя-ямы. Профессор, кандидаты наук и лаборанты должны были изучать то, чем эти острова густо и неопрятно заросли, мы с Сашкой – ставить им палатки, разводить по вечерам костры, по утрам, ни свет ни заря, ловить рыбу в местных речушках или осьминогов в многочисленных бухточках, что встречались нам по пути следования экспедиции. Кстати, ловить осьминогов оказалось не так сложно. Закинешь с вечера собст венный сапог, привязанный к веревке, в какую-нибудь скалистую щель в бухте – наутро, будь уверен, в него заберется осьминог. Даже если сапог ношеный и вонючий, осьминога это не смущает. Видимо, осьминоги так долго находились под водой без эволюции, что у них атрофировались органы обоняния. Когда в наше время в Италии официанты начинают рассказывать, что осьминога очень трудно поймать и поэтому в ресторане они такие дорогие, мне хочется им веско возразить: мол, не надо вешать мне на уши свои знаменитые итальянские спагетти! Поймать осьминога может любой, у кого есть хотя бы один сапог и одна бухта. Но, к сожалению, в те годы я не знал, что сьминог – это деликатес. Поэтому довольно быстро в его вкусе разочаровался. И гребешки, и водоросли, и трепанги, и осьминоги – вся супермодная нынче еда, которую принято обозначать престижным словосочетанием sea food, нам всем в экспедиции надоела не меньше, чем черная икра Верещагину в «Белом солнце пустыни».

А травой, которую изучали ботаники, я восхищаюсь по памяти и по сей день. Она заслуживает того, чтобы ее изучали и теперь. У меня есть подозрения, что японцы хотят вернуть себе Южно-Курильские острова именно из-за этой травы. Но стесняются в этом признаться. Ее высота достигала трех-четырех, а иногда даже шести метров. Она раскачивалась над головой, как в современных мультяшках-страшилках. Правда, вырастала и созревала такая трава только на определенных склонах, при определенных углах падения солнечных лучей и не каждый год. Словом, претензий у этой травы на условия правильного вызревания было не меньше, чем у виноградников Бордо.

Наши ученые ласково называли эту траву «травкой». В то время слово «травка» не вызывало еще глюкогенных ассоциаций. Советская наука решила изучать этот травяной гигантизм, чтобы научиться выращивать такую траву не только на Курилах, а где-нибудь поближе, скажем, в Нечерноземье или вообще под Москвой. Еще бы! Сколько силоса можно было получить с одного квадратного метра! Тогда бы коммунисты точно обогнали весь мир по объему вымени среднестатистической советской коровы. Говорят, американцы до сих пор изучают работу советского Госплана. Это не так глупо и явно пойдет им на пользу. Госплан был значительно добрее Голливуда. Он мечтал не о том, как накормиться самому, а о том, как накормить коров. А если бы о такой траве узнали в Голливуде, в первую очередь сняли бы фильм, как гигантская трава захватила всю планету. Она стала расти в метро, залезать в квартиры через окна, душить детей... Конечно, нашелся бы герой типа Брюса Уиллиса, который бы в одиночку с ней расправился при помощи бейсбольной биты и изобретенной в перерывах между драками супертравокосилки. Заканчиваться такой фильм должен любовной сценой изможденных, покалеченных борьбой с непокорной вредительницей героев в усмиренной скошенной траве.