Журнал «Если» - 2008 № 03

• Название: 2008 № 03
• Автор: Журнал «Если»
• Издательство: "Любимая книга"
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2008

---

Иногда, правда, эти сближения носят явно экспериментальный характер, как, например, в демонстративно «производственном» космическом романе Сергея Жарковского «Я, хобо». Герой, преодолев испытания сугубо «естественно-научного» плана в космосе и на поверхности планеты, оказывается Избранным и получает от прежнего хранителя… два карающих волшебных меча совершенно фэнтезийного свойства. Что переводит все предыдущие приключения героя в совершенно неожиданную плоскость. Да и далекая Земля выглядит неким подобием Мордора со злодеем-императором. Кстати, то, что герой получил в качестве волшебного оружия именно меч, показательно; меч — сакральный атрибут героя фэнтези, у него есть свое имя, он волен сам выбирать себе хозяина и т. п. Недаром герои «Звездных войн» (тоже, в сущности, фэнтези) при всей видимой технологической продвинутости окружающего мира сражаются на ритуальных мечах, пусть световых, но все же…

* * *

Еще один совершенно «ненаучый» вид НФ — направление с условным названием «умирающая Земля». К этой разновидности относятся, например, рассказы Джека Вэнса, повесть Марины и Сергея Дяченко «Уехал славный рыцарь мой», роман Ильи Носырева «Карта мира». Все эти произведения посвящены отдаленному будущему, когда наука на Земле замещается магией — так, в мире Носырева в результате разработки супероружия в страшном городе Аль-Магадане отменены, а вернее, рассматриваются только как частный случай, все законы физики, в результате чего мир стал совокупностью возлеизъявлений всех населяющих его людей. В повести супругов Дяченко мотивация, интенсивность желания тоже является действенной природной силой. Иными словами, если вдуматься, мы имеем дело с виртуальной компьютерной реальностью, но без компьютеров.

Грань между физикой и метафизикой расплылась окончательно именно с изобретением виртуальной реальности: в результате еще одной антинаучной, мифологической разновидностью научной фантастики стал киберпанк. В среде, сконструированной Матрицей, возможно все, что угодно, потому что «нет никакой ложки».

Кстати, попытка оживить НФ при помощи модной нынче эвереттовской теории множественности разветвленных миров, тоже переводит жанр в область чудесного. Недаром рассказы и повести Павла Амнуэля, одного из яростных паладинов научной фантастики и пропагандиста эвереттовской теории, посвящены привидениям и сбывшимся или несбывшимся предсказаниям («Дом для призрака»). Эвереттовская теория, как бы ни обижались на меня ее сторонники, на самом деле просто подменяет собой религию, являясь своего рода «утешительным призом атеиста» и выстраивая систему неограниченных возможностей, но без Высшей силы и религиозной философии.

Таким образом, область чудесного все активней захватывает исконные земли «твердой» НФ, оставляя на ее долю не так уж много. Прямо скажем, научная фантастика действительно находится в кризисе, и этот кризис начался с того самого момента, как появились первые НФ-произведения. Уже тогда жанр подстерегали две опасности.

Первая — пресловутый «человеческий фактор». У родоначальников НФ в ходу был образ романтического героя или сумасшедшего ученого, что оживляло повествование, но он очень быстро себя исчерпал. Как результат.

— «человек науки» в произведениях НФ ХХ века очень часто оказывался лишь функцией (их часто и зовут по профессии, по функции — Доктор, Капитан…). А на голой функции роман не построишь, поэтому большинство классических примеров НФ — рассказы, в лучшем случае повести, тогда как основную нагрузку в литературе несет именно роман.

Вторая — в самой неточности, подвижности определения. Начнем с того, что научная идея со временем устаревает и становится антинаучной, как стал антинаучным запуск космического корабля из пушки-катапульты или — еще раньше — полет на Луну на колеснице, запряженной птицами. А если идея устаревает, считать ли это произведение научной фантастикой? Научны ли рассказы Лема о пилоте Пирксе? Техника его космических кораблей выглядит весьма устаревшей, а где-то, напротив, доныне недостижимой. Значит, надо делать некую оговорку: научной следует считать фантастику, которая выглядела научной на тот момент, когда писалась. Что автоматически помещает в этот разряд Фламмариона, Сирано де Бержерака и прочих.

Ситуация может быть и сложнее: «Отравленный пояс» Конан Дойла, например, построен на устаревшей идее космического эфира, оттого научность идеи сейчас сомнительна. Но если бы Земля пересекала не полосу эфира с особыми свойствами, а, скажем, хвост кометы с такими же свойствами? Получается, научность рассказа сохраняется даже при отмене формообразующей научной идеи. Или появление пещерного медведя в одном из рассказов Конан Дойла — оно безусловно научно обосновано. А воскрешение зловредной мумии-убийцы в другом из его рассказов? Нет, скажем мы, и ошибемся — как раз во времена Конан Дойла спиритизм пытались поставить на научную основу. Стоит только вспомнить термин «эктоплазма»…

Но вообразим современный рассказ о том, как методом генной инженерии удалось воскресить фараона, а он оказался с изъяном — встал да и пошел всех душить. Пока он лежал в пирамиде, пирамида как-то повлияла на его генетический материал (один из основных посылов бенедиктовской эпопеи «Война за Асгард» основан на том, что пирамида как геометрическое тело обладает какими-то особыми свойствами). Это будет научный рассказ? Найдите десять отличий!

Едва возникнув, научная фантастика стала стремительно выделять из себя подвиды, узкоспециализированные линии, вроде романов-катастроф, альтернативной истории, или, наоборот, гибриды в виде космооперы, «умирающей Земли» и… собственно того, что мы сейчас называем научной фантастикой. Именно гибридные области представляются мне наиболее перспективными; уже хотя бы потому, что они не ограничены рамками жанра.

Вообще создается ощущение, что чем сложнее, противоречивее, насыщеннее фантастическое произведение, тем меньше у него шансов остаться научным. Даже в классическом «Полдне» Стругацких последняя новелла о Петре Петровиче из будущего явно отсылает к Чуду. К «верую, ибо абсурдно» («Есть у него шрам на голове? Нет у него шрама на голове! Очень убедительно»). Что уж говорить, скажем, о «Попытке к бегству»?

* * *

А что же фэнтези? О ее судьбе в современном литературном пространстве я уже писала прежде (см. статью «Волшебная лампа киборга» в «Если», № 4, 2006 г.). Фэнтези как чистый жанр вырождается еще стремительнее. Рискну заявить, что «чистейший образец» фэнтези — «Властелин Колец», опора и эталон жанра, на момент своего возникновения был новаторским экспериментом и к жанру никакого отношения не имел, напротив, был явным попранием всех предыдущих канонов. Это уже потом он сам превратился в канон. Ныне же к фэнтези применимо такое же правило, что и в случае с НФ: чем она сложнее, противоречивее, насыщеннее по философии, чем ярче характеры ее героев, тем меньше она похожа на традиционную фэнтези.

При таком раскладе место «чистого жанра» оказывается на обочине литературного процесса, среди «трэша», второсортной коммерческой одноразовой литературы. Именно там насущно важно, чтобы содержимое упаковки точно соответствовало обозначенной на упаковке «пищевой ценности и химическому составу», чтобы читатель получал именно то, что заказывал. Чистую, стопроцентную фэнтези. Чистую НФ. Криминальный роман. «Дамскую» прозу. Кстати, любовный и криминальный романы — вот примеры совершенно выродившихся чистых жанров. Вряд ли кто пожелает фантастике такую участь.

* * *

Тут я сделаю некоторое отступление. Лем — пожалуй, единственный, кто с честью отстоял звание именно научного фантаста ХХ века, оставшись при этом актуальным в веке ХХI. Но характерно, что сам Лем за собой этого звания не признал. Недаром в одном интервью он с горечью сказал, что его «обманули кибернетики», пообещав быстрое развитие искусственного интеллекта, а иначе бы он ни за что и никогда… Те свои произведения, которые можно назвать чистой НФ («Магелланово Облако», «Возвращение со звезд»), он недолюбливал и довольно быстро от них эволюционировал. Уже «Эдем» и «Непобедимый» основаны на комплексе идей, не столько конкретно научных, сколько отвлеченно-философских — в частности, теории систем. Оба эти произведения, по сути, рассказ о двух разных моделях самоорганизующихся систем — механической и биологической, социальной. И все же… Как звали главного героя «Непобедимого», мы худо-бедно вспомним. А остальных? А героев «Эдема»? И правильно — их никак не звали. Впрочем, к одному из них Капитан иногда обращался по имени. К кому? Не помните?

Но Лем не задержался и на этой стадии — уйдя в эксперименты, в те области, где грань между философским трактатом, беллетристикой и теологией размывается. И именно здесь он создал свое лучшее (во всяком случае, самое знаменитое, самое знаковое) произведение. У героев «Соляриса» есть и биографии, и личные модели поведения. У них есть прошлое. И главное — исследуют ИХ, а не ОНИ. А в результате — надежда на Чудо и переход за ту грань, где частное превращается в общечеловеческое.