Франсиско Павон - Опять воскресенье

• Название: Опять воскресенье
• Автор: Франсиско Павон
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Криминальный детектив
• Год: 1984

Франсиско Гарсиа Павона, доктора филологии и философии, называют на родине, в Испании, «создателем подлинно испанского детектива». А его героя – сыщика Мануэля Гонсалеса – «испанским Мегрэ». Подлинная литературная слава пришла к писателю, когда в 1965 году он опубликовал свой первый детектив. Уже в этом романе читатель встретит начальника муниципальной гвардии (он же шеф полиции) маленького городка Томельосо Мануэля Гонсалеса по прозвищу Плиний и его друга – ветеринара дона Лотарио, постоянно помогающего Гонсалесу в его расследованиях.

…Тихо и спокойно течет жизнь маленького городка, хотя и его коснулись перемены, которые несет с собой технический прогресс. Неторопливо прогуливаясь в воскресенье по спокойным улочкам Томельосо, Плиний вместе со своим другом немало философствуют об этих переменах. Мануэль терпеть не может воскресений, потому что не знает, чем себя занять… Но вот становится известно, что уже несколько дней по ночам на кладбище звучат передачи антифранкистской радиостанции и жители городка собираются там его слушать. Начальство Плиния поручает ему расследовать это дело, а ему хочется разобраться совсем в другом: кто убил доктора дона Антонио?

---

– Большое спасибо за доверие, Блас, но, как справедливо тебе заметили, я действительно теперь занимаюсь только муниципальными делами, так что советую тебе немедля пойти в жандармерию.

– Нет, Мануэль, лучше сходите туда сами, вы больше моего разбираетесь в таких делах.

– Но я ведь не являюсь свидетелем. Ими являетесь ты и домработница дона Антонио. Вы единственные, кто постоянно общался с ним и хорошо его знал. Еще раз благодарю за доверие, по, к сожалению, ничем не могу помочь.

– Тебе доверяю не только я, но и весь наш город, со всеми его жителями, муниципалитетом и синдикатом, как пишут теперь в книгах, которые читает мой сын… Так, значит, начальник, мне ничего не остается, как отправиться в жандармерию?

– Да, другого выхода нет.

– Послушай, Мануэль, не будь таким формалистом. Загляни хотя бы в квартиру дона Антонио. Может, тебе удастся найти какую-нибудь зацепку… и помочь жандармам.

– Нет, дон Лотарио. Если кто-нибудь увидит, как я вхожу в дом, где живет дон Антонио, по всему городу поползут слухи.

– А вы, Мануэль, сделайте вид, будто идете в фотоателье за фотокарточками, и оттуда через внутреннюю дверь, которая выходит как раз к лифту, проскользнете, как мышь, наверх, никто и не увидит.

– У вас в доме слишком много жителей, чтобы проскользнуть незаметно. Кто-нибудь непременно увидит меня из окна, с балкона или на лестнице.

– Знаете, что мне пришло в голову? Поскольку я каждую ночь после трех просыпаюсь… Такая уж у меня привычка… и иду по надобности, я буду вас ждать в неосвещенном подъезде… И мы поднимемся наверх в квартиру доктора… А завтра утром я пойду в жандармерию.

– Мануэль, по-моему, Блас неплохо придумал, а? – сказал дон Лотарио.

– Конечно, – поддержал ветеринара Браулио, – а до этого зайдем ко мне и поужинаем. У меня в холодильнике припасены три зажаренных бараньих головы – по одной на брата. И сделаем яичницу. А заодно поболтаем. Идет?

– Идет! – вдохновился Плиний. – Итак, до встречи, Блас, только никому ни слова.

– Приятно сознавать, что наши головы никто не зажарит и не съест, верно, Браулио? – проговорил дон Лотарио.

– Еще неизвестно, что хуже, сеньор ветеринар: чтобы зажарили лучшую часть нашего тела или целиком зарыли глубоко в землю на съедение истинным ее обитателям.

– Ты даже во время еды не перестаешь говорить о смерти, Браулио.

– Во-первых, не я начал, а во-вторых, сеньор начальник, еда, которую мы сейчас поглощаем, сама располагает к подобным разговорам.

Они ужинали под навесом того же погребка, что и днем. Лампочка, свисая с наружной стороны балки, отбрасывала свет на тарелки. А луна за забором освещала трубу соседнего винокуренного заводика, торчавшую словно поднятая вверх рука.

– Слушай, Браулио, – вдруг озабоченно спросил Плиний, – ты всерьез говорил о веревке, припрятанной в чулане, на которой собираешься повеситься, или пошутил?

Браулио от удивления раскрыл рот и вытер жирные губы салфеткой пшеничного цвета.

– Повеситься? Я такого не говорил. А веревка действительно на всякий случай лежит в чулане. Я купил ее в позапрошлом году на ярмарке. И храню в дедовском сундуке, доставшемся мне в наследство… Хотите, покажу? – предложил он, усмехнувшись.

– Не надо, Браулио, мы верим тебе на слово.

– Ну, не хочешь посмотреть на веревку, взгляни хотя бы на сундук, Мануэль. Он тебе понравится. Такой приземистый, обтянутый бараньей кожей, с перетяжками и замками из крепкого железа.

– Успокойся, Браулио, мы и так тебе верим, – повторил Плиний. – И все же что могло случиться с доном Антонио? Ума не приложу! Обыкновенный, ничем не примечательный холостяк. Во всяком случае, таким он казался на вид… вернее, кажется… одному богу известно, что с ним сталось…

– Каждый день в половине четвертого он пил кофе в казино «Сан-Фернандо», даже если его ждал с визитом тяжелобольной, – добавил дон Лотарио.

– А каждый понедельник ходил бриться и стричься в ту же парикмахерскую, что и я… Он терпеть не мог патлатых… Частенько я видел, как, выйдя из парикмахерской, он аккуратно отряхивал с рукавов оставшиеся волосинки. И, насколько мне помнится, доктор из тех немногих мужчин, которые носят брюки на подтяжках… У него были очень тощие бедра.

– Черт подери, дон Лотарио! Какое отношение имеет толщина бедер к его исчезновению? – удивился Плиний.

– Вот именно, – вставил свое слово Браулио, тараща глаза и вращая ими во все стороны.

– Он всегда говорил то, что думал, – продолжал дон Лотарио. – Отводил взгляд от собеседника и с видом оракула вещал правду. И никогда не скрывал от своих пациентов диагноза, даже если этот диагноз был смертельным. За это многие больные недолюбливали его. И тем не менее предпочитали обращаться именно к нему, потому что ни один врач во всей провинции не мог поставить диагноза точнее, чем он. Вместо того чтобы любоваться красивыми ножками и нарядами женщин, Антонио вглядывался в них и наметанным глазом безошибочно определял, у кого повышена кислотность, а у кого гастрит. Он способен был распознать рак за версту и видел варикозное расширение вен даже сквозь высокие голенища сапог. Он вполне мог бы стать национальной знаменитостью, но предпочитал жить в провинциальном городке и часто говорил мне, что ему претит грязь крупных городов… Я всегда относился к нему с большим уважением, хотя нельзя сказать, что он был мягким человеком.

– Вполне возможна, дон Лотарио, что он не умел проявлять своих чувств, вернее, не умеет… мы говорим о нем так, словно он уже умер…

– Верно, Мануэль, ты то поешь за здравие, то за упокой… – изрек Браулио.

– Вряд ли такой благоразумный человек, как доктор Антонио, мог уехать куда-нибудь, никого не предупредив, – сказал Плиний. – И меня это настораживает!

– Меня тоже, – согласился дон Лотарио. – Невольно начинаешь думать, что его убили или похитили.

– Похитили, дон Лотарио? Человека, который вел праведный образ жизни, не занимался политикой и был лишен всяких страстей?

– А если бы даже он занимался политикой, то в нашем городишке никто никого не убивал и не похищал испокон веку.

– Вам не приходит в голову, Браулио и дон Лотарио, – вы ведь дружили с ним, – что тут может быть замешана какая-нибудь любовная интрижка?

– Нет, не думаю. Трудно поверить, Мануэль, но дон Антонио всегда сторонился женщин и, по-моему, боялся их не меньше политики. Уединенная жизнь холостяка и врачебная практика – вот его удел. Разумеется, он мог мечтать о них, но об этом никому, кроме него, не известно… – Дон Лотарио смолк на мгновение, а затем продолжал: – Ни толстый, ни худой, ни блондин, ни брюнет, ни красавец, ни урод, он был средний во всем, кроме своего удивительного умения ставить диагнозы больным, всегда сохранять благоразумие и быть сдержанным. Лишь две веснушки вызывающе красовались у него на носу.

– Ну, положим, не две, а больше, – уточнил Плиний.

– Я говорю о самых заметных. Дон Антонио не мог находиться в обществе людей больше часа. И если болтовня затягивалась, будь то на похоронах, свадьбе или во время врачебного консилиума, становился рассеянным и уединялся… Его нередко можно было увидеть одного, в сторонке… – заключил дон Лотарио.

– Как мало мы знаем о человеке! – воскликнул вдруг Браулио. – Воистину, чужая душа – потемки! Мы судим о человеке лишь по выражению его лица или по его поступкам.

– И по словам, Браулио.

– Слова, Мануэль, почти всегда служат нам мостиком для общения. С детства нас научили говорить одни и те же слова, и мало кто употребляет какие-то свои, особенные. С самого рождения в нас вдалбливают значение этих слов, учат произносить их, а потом мы повторяем их ежеминутно. Нас научили придавать лицу определенное выражение, здороваться, смотреть, смеяться в каждом отдельном случае по-разному. Лишь очень немногие говорят то, что думают и чувствуют… Да, так я вот к чему: мы до такой степени углубились в себя, обособились, что в момент смерти никто не знает нашей подлинной сущности. Именно поэтому наша попытка проанализировать, каков же дон Антонио на самом деле, привела к тому, что мы знаем о нем лишь несколько деталей, которые мало что говорят о его подлинных качествах; это лишь чисто внешние признаки, по которым мы о нем судим… Если бы в минуту смерти гримаса навсегда застывшего лица отражала бы нашу суть, было бы удивительно легко познать ближнего, определить, каков он на самом деле. Но черт подери! Свою истинную суть мы уносим в могилу.

– Согласен, Браулио, но, откровенно говоря, мало кто из нас, простых смертных, обладает достоинствами, о которых стоит сожалеть.

– Конечно, Мануэль, но я имею в виду не скрытые, врожденные способности человека, а самые обычные, пусть даже заурядные черты его характера. Пояснить? Я убежден, например, что дон Антонио такой же, как и миллионы других людей. И такой же врач, каких тысячи. Но у него есть свои отличительные черты характера, а вот о них-то мы ничего не знаем. В каждом из нас смешались гены многих людей: отца, матери, деда, бабки, прадеда, прабабки, прапрадеда, прапрабабки и так далее… Смешалось такое количество достоинств и недостатков, что в них невозможно разобраться.