Константин Тарасов - Испить чашу

• Название: Испить чашу
• Автор: Константин Тарасов
• Издательство: Маст. лит.
• Жанр: История
• Год: 1989

Повести сборника посвящены анализу и расследованию таинственных криминальных дел. Динамичный сюжет, неизвестная до последней страницы личность преступника, неожиданная развязка, напряжение энергичного действия, заостренная моральная проблематика, увлекающая стилистика повествования — таковы особенности детективов Константина Тарасова.

---

И вдруг увидел пан Юрий Эвку. Она шла навстречу ему и опять заставляла путь, держась середины просеки. "Ну, попробуй, пугани!" — лихо подумал он и озлобил коня плетью. Эвка, однако, задолго до сближения соступила вбок. Юрий промчался мимо нее, обдав брызгами, и отскакал уже вдаль сотню шагов, но будто аркан потянул его остановиться. "Вот случай поговорить", — сказал себе Юрий. О чем говорить? Что спрашивать? Зачем? Ни одной ясной причины не различал Юрий в этом внезапном желании; забытый, как эта просека, человек стоял позади, отряхивая с юбки водяные брызги, и о чем было спрашивать его, что выговаривать или, тем более, кричать, если погасли чувства. Но оплела, как хмелем — с такою же цепкостью и пьянящим запахом — смутная необходимость хотя бы глянуть в глаза — какие? что в них? Юрий развернул коня и рысцой подъехал к Эвке. Она с места не трогалась, словно знала, что он вернется.

— Сегодня веселый пан Юрий. Радостно пану, — сказала Эвка, улыбаясь лучистыми глазами. — Говорят, пан храбростью показался.

В Эвкином голосе, в серых проникливых ее глазах улавливалось Юрием снисхождение: все, что она исчислила — и веселье, и радость, и храбрость, все в ее ощущаемой Юрием оценке мельчилось, кривело, тратило важность и значение счастья.

— А я думаю, кто это по лесу летит? — говорила Эвка. — А это наш пан пан Юрий.

"Зачем я здесь?" — подумал Юрий, чувствуя шевеление пробудившегося вдруг черного пятна и горклую порчу настроения.

— Тебя искал, — ответил Юрий, чтобы хоть что-то сказать, и тут же припомнилось желание прикрикнуть на шептуху за излишнюю смелость — так что и лжи не было в таком ответе. Но внезапно проорать свою угрозу — никак это не вязалось с лесной тишиной, стал бы он как петух, нагретый в гребень солнечным лучом. Так что Юрий молчал, смотрел на Эвкины руки и думал: как такой маленькой рукой уложила она здорового московита? Это раздумье потянуло за собой из памяти мелькавшее однажды чувство досады и обиды за отца, с которым Эвка уравнялась решительным спасением жизней.

— Зачем я пану Юрию? — с улыбкой спросила Эвка, пристально вглядываясь ему в глаза.

В эту переломную минуту — а зная наперед следующие события, можно точно назвать эти несколько минут, которые длился разговор с Эвкой, главными в жизни пана Юрия, — так вот в эту минуту, когда стояли они на дороге, завязывая узелок губительной беседы, требовалось немедленное вмешательство, хотя бы появление любого разумного существа. Скажем, Стась Решка, уже достигший финальной черты, мог бы поскакать навстречу товарищу, но он стоял на рубеже достигнутой удачи в понятном ослеплении нечастого победителя. Хорошо бы появиться, хлюпая по воде, какому-нибудь мужику с топором, или бабе с грибным лукошком, или старому лирнику с вопросом о ближайшем людском жилье, — словом, любому лицу свидетельского значения. Но даже крикливой птицы не пронесло в тот миг над этим местом. Эвка и Юрий были преданы тайному одиночеству свидания и, зацепившись друг за друга, не могли расцепиться — быстро немел в тишине заикающийся голосок малого их здравомыслия. Затухал здравый голос, а обиженное чем-то достоинство наливало свинцом ноги, не отпуская эту пару разойтись на свои несхожие пути. Да, изводят люди один другого, поддаваясь лихой силе вскипающего самолюбия. Ну что пану Юрию Эвка, если ждет его неподалеку старый товарищ, если пан Михал отдал уже казачку чистить для вечерней поездки возвращенные сапоги и кунтуш, если думает о нем прекрасная девушка, которую он позволяет себе в уме видеть в белом венчальном платье, а затем — без него… Да, не нужна ему совсем Эвка, но вот он стоит, словно прикованный к испытующему взгляду.

Но и Эвке что за дело до залетевшего к отцу молодца?

Отчего бы ей не перевести глаза на отражение еловых лап в узкой дорожной луже или, обрывая махом смоляную текучесть малословного разговора, не сказать: "Пусть меня пан простит, спешу, пан Юрий". И все — и старое течение жизни понесет их в обычную радость или печаль. Но почему ей опускать глаза, почему ей говорить отступное слово, если и пан Юрий может сказать: "Ну, времени нет!" И тоже все — поскачет он вдаль по мокрой дороге, и брызги воды будут подобны алмазам, выбиваемым из земли подковами благодарного коня. Другой встречи на безлюдной, с мрачным застоявшимся душком просеке уже не произойдет — ничто в мире не имеет повторения.

Но вот Эвка сказала: "Зачем я пану?" — зная, что не искал он ее в этом лесу, и нет ему до нее дела, а он отвечает, насилуя свое безразличие: "Поговорить хочется" — и по непонятному для себя побуждению сходит с коня. Эвка же повернулась и пошла в глубь леса. "Стой!" — хотел остановить ее Юрий и не остановил — подумалось ему, что Эвка испытывает его смелость. Оказалось, что и в этих непролазных дебрях есть стежки. Пройдя десяток шагов, он вышел на солнечную поляну, застеленную высоким папоротниковым ковром. Эвка стояла лицом к нему и странно, с уколовшей Юрия жалостью смотрела, как он близится. Он понял этот взгляд, как свою жалкость в ее глазах за послушное движение по ее следу. И опять зашевелилась на сердце черная зацепка и вдруг, приняв живой Эвкин облик, затопталась там загрубелыми босыми ногами.

— Эвка! — хмуро сказал Юрий. — Ведь лезешь на рожон. Хорошо, я… Не все такие… Другой не простит…

— Чем же я пана Юрия могла обидеть? — с дразнящей строгостью спросила Эвка.

Тут Юрий быстролетно задумался: действительно, чем? — но и нашлось:

— Зачем, помнишь, коня напугала?

— Что я, волк, коней пугать? — со смешком сказала Эвка, поводя плечами, отчего волной прошла рубаха по крепким грудям, и Юрию вспомнилось свое желание поцеловать сегодня Еленку в обход родительского надзора.

Чувствуя на губах загадочную сладость, он сказал почти примиренно:

— Кто тебя знает. О тебе разное говорят.

Да, мог быть мир, легко могли уйти они с этой поляны, ответь, например, Эвка так: "О ком не говорят, пан Юрий?" Но ответ на проявленную мягкость был совершенно для Юрия неожиданный:

— А ты, пан Юрий, отца спроси!

Упоминание об отце застудило Юрия именно грубостью намека на какие-то отцовские скрытые, обширные знания. Но уже решившись не спустить дерзость такого вызова, он сказал, защищая слабое свое место:

— Зачем? Сам не слепой!

— Не слепой, пан, да незрячий, раз с чужих слов живет.

— Все врут, да, Эвка?

— Может, и все. Правды боятся.

— А сама не боишься сказать, зачем коня напугала?

— Боюсь? — Эвка движением плеч как бы отряхнулась от глупого предположения. — Пан Юрий сказал, что хожу криво. Так я прямо пошла.

— А-а-а! — протянул Юрий, прозревая, какой силы радость должна была испытать ведьма, когда его дернул в седле прыжком уступивший дорогу конь. И тихий победительный смешок, припущенный, верно, в спину для полноты гордого ликования, тоже услышался издалека и простучал камушками по сердцу, запуская в рост давний фундамент неприязни.

— Судьбу пытаешь? — коротко спросил Юрий и сам удивился жестокости своего голоса.

— Зла в тебе, пан, много, — ответила Эвка. — Вижу.

— Видишь — а дразнишь!

— Я пана не ищу, пан меня ищет.

— Дразнишь — вот и нашел!

— Слабый, пан, — отзываешься.

— Слабый, слабый… — медленно повторил Юрий, словно оценивая, и с такой подспудной думой: что будь он пьян, любого человека зарубил бы за такие слова. — Ну, а отец, Эвка?

— Слабый, как все вы… Чужой силой живете…

— Не очень ты благодарная, — укорил Юрий. — Кабы не его к тебе слабость, тебя на куски порубила бы уже шляхта за темных дружков.

— Я, пан Юрий, не боюсь, — сказала ведунья. — Кто меня тронет — сам отведает…

— Бесы убьют? — насмешливо спросил Юрий, дивясь глубоко в уме такой слепоте веры в неминуемое возмездие: сколько зазря погублено и лучших людей — а с кого спрошено?

— Что мне сделает, то себе получит, — подтвердила Эвка точно прочитанную по глазам мысль.

— Скажем, — с потяжелевшей насмешечкой уточнил Юрий, — я тебя плетью переведу, так и меня плетью потянут?

— Да, плетью!

На дороге послышался быстрый топот Решкиного коня — все же искал приятеля недоумевающий победитель. Юрия пронизало спасительное, молитвенного смысла желание, чтобы Стась въехал на полянку или крикнул бы в лес — "Юрий!", вытягивая его из заклинившей, опасно закрученной беседы.

Но Стась проскакал, ничего не почувствовав, и кони, почуявшие друг друга, не обменялись почему-то приветственным ржанием.

— Значит, плетью? — повторил Юрий, мучительно слушая удаляющийся перестук.

— Плетью.

— А если, скажем, я кулаком?

— Тогда кулаком.

— Кто? Бесы?

— Попробуй, пан Юрий, — узнаешь.

Юрий выхватил саблю и — руб! руб! руб! — появилась в папоротниковом настиле дыра с темной под нею, как могила, землей.

— А если бы саблей погладил? — сказал Юрий. — Тогда как?