Анна Франк. - Убежище. Дневник в письмах: 12 июня 1942 - 1 августа 1944

• Название: Убежище. Дневник в письмах: 12 июня 1942 - 1 августа 1944
• Автор: Анна Франк.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-7516-0495-4

Анна Франк (нем. Anneliese Marie Frank, 1929–1945) — еврейская девочка, уроженка Германии, после прихода Гитлера к власти скрывавшаяся с семьей от нацистского террора в Нидерландах. Автор знаменитого «Дневника Анны Франк» — документа, обличающего нацизм и переведенного на многие языки мира.

---

Анна.

Воскресенье, 13 июня 1943 г.

Дорогая Китти!

Папа поздравил меня с днем рождения в стихах, которые ты непременно должна прочитать. Поскольку Пим творит на немецком, Марго засела за перевод.

Суди сама, как она преуспела в своем добровольном труде. Пропущу начало: короткое перечисление событий года. А вот, что следует потом:

Ты самая младшая, и это — злой рок,
Ведь каждый готов преподать свой урок.
Мы старше, мы лучше, мы знаем…
И вот, такое ты слышишь почти целый год.
Ошибки свои разбирать не хотим
А вот на чужие-то мы поглядим!
Не молоды мы, за плечами года,
И нам возражать ты не смей никогда.
Тебя ежедневно мы учим с утра,
Поскольку тебе мы желаем добра.
Ты любишь работать, учиться, читать
И время напрасно не станешь терять.
Но вот есть проблема: рубашка мала,
И брюки, и туфли, и жизнь не мила!
Растешь слишком быстро, не знаю, как быть,
Ведь скоро совсем будет не в чем ходить…

Куплет, посвященный теме еды, Марго не смогла перевести в рифму, поэтому я его пропущу. Ну и как тебе нравится это произведение?

Кроме стихов я получила чудесные подарки. Например, толстую книгу на мою любимую тему: римская и греческая мифология. В сладостях тоже нет недостатка: каждый поделился со мной последним. Так что меня, как самую младшую в нашем подпольном семействе, слишком балуют, больше, чем я этого заслужила.

Анна.

Вторник, 15 июня 1943 г.

Дорогая Китти!

У нас здесь много чего произошло, только боюсь, что моя пустая болтовня тебе надоела, и ты уже не рада так часто получать от меня письма. Поэтому ограничусь кратким описанием.

Господину Фоскейлу так ничего и не вырезали. Когда сделали надрез, обнаружили рак желудка в такой запущенной стадии, что операция уже помочь не могла. Разрез зашили, больного три недели продержали в больнице, где его хорошо кормили, а потом отпустили домой. Но сделали при этом чрезвычайную глупость: рассказали бедняге, что его ожидает. Теперь он не в состоянии работать, сидит дома в окружении своих восьмерых детей и думает только о предстоящей смерти. Мне его ужасно жалко, и я еще больше переживаю из-за того, что мы не можем выходить на улицу. Иначе я бы часто его навещала и, возможно, как-то отвлекла. Для нас настоящая драма, что мы не видим милого Фоскейла. Он нам рассказывал обо всем, что происходило на складе и в конторе. Он помогал нам и поддерживал нас лучше всех, и нам так его не хватает.

В следующем месяце мы должны сдать новым властям радиоприемник. Вместо него, нашего большого Филиппса, мы получим крошечное радио, приобретенное Кляйманом на черном рынке. Так жаль приемника, но дом, где скрываются люди, должен быть вне подозрений! А новое радио мы, конечно, установим у нас наверху. Нелегальный приемник присоединится к нелегальном евреям, живущим на нелегальные продуктовые карточки.

Каждый пытается приобрети старое радио, чтобы сдать его вместо своего "источника мужества". Я не преувеличиваю — чем хуже ситуация за окном, тем важнее голос из эфира, который каждый раз призывает не терять надежду:

"Поднимите головы, соберите силы, придут когда-то и иные времена!"

Анна.

Воскресенье, 11 июля 1943 г.

Дорогая Китти!

В который раз я снова обращаюсь к теме воспитания. Должна сказать, что очень стараюсь быть приветливой, милой и всем помогать. И вообще, готова на все, чтобы замечания не наступали на меня непрерывным потоком. Так трудно стараться для людей, которых не выносишь, ведь это значит — притворяться. Но я замечаю, что достигаю гораздо большого, проявляя иногда лицемерие, вместо того, чтобы по моей старой привычке высказывать свое мнение (хотя никто его не спрашивает и не считается с ним). Конечно, я не всегда последовательна в этой роли и не могу сдержаться в случаях явной несправедливости. И тогда все снова целый месяц твердят о самой несносной грубиянке на свете. Не правда ли, меня можно пожалеть? К счастью, я не нытик по натуре, иначе скисла бы совсем и не смогла сохранить хорошее настроение.

Стараюсь увидеть смешное в этих нападках, но это проще, когда они направлены на кого-то другого, а не на тебя лично.

Теперь о другом. Я решила (и это далось мне нелегко) стенографией больше не заниматься. Во-первых, тогда я смогу уделить больше времени другим предметам, во-вторых, из-за глаз: у меня с ними неприятности. Я становлюсь все больше близорукой, и мне давно пора носить очки. (Представляю себе, как потешно я в них буду выглядеть!). Но ты знаешь: мы сидим в подполье…

Вчера все в доме только и говорили, что об Анниных глазах, и у мамы даже возникла мысль: не пойти ли мне к окулисту с госпожой Кляйман? У меня голова закружилась от такой идеи — это не что-нибудь! На улицу! Только представить себе: на улицу! Даже думать об этом странно. Сначала я страшно испугалась, а потом обрадовалась. Но все не так просто: не все согласились с этим решением, хотя Мип была готова идти со мной хоть сейчас. Но нет, сначала нужно было хорошо обдумать, можем ли мы так рисковать. А я уже схватила свой серый плащ из шкафа, оказавшийся таким маленьким, как будто его носит моя младшая сестренка. Он не застегивается, и кайма распоролась.

Ужасно любопытно, пойду я все-таки к врачу или нет. Думаю, что нет. Тем более, англичане высадились в Сицилии, и папа предсказывает скорый конец войне.

Беп приносит мне и Марго много бумажной работы, которой мы очень рады.

И Беп теперь не так загружена. Сортировать письма и делать записи в приходной книге может каждый, но мы стараемся особенно. Мип — настоящий ломовой ослик, столько таскает на себе! Почти ежедневно где-то достает для нас овощи и привозит их на велосипеде в больших сумках. А по субботам она приносит каждому по пять библиотечных книг.

Поэтому мы не можем дождаться субботы, как маленькие дети — подарка. Обычным людям не понять, что означают книги для жителей Убежища. Чтение, учеба и радио — только этим мы живем.

Анна.

Воскресенье, 13 июля 1943 г.

СТОЛИК.

Вчера днем я, заручившись папиным согласием, спросила Дюсселя (причем очень вежливо!), не станет ли он возражать, если я буду дополнительно заниматься за письменным столиком в нашей комнате два раза в неделю с четырех до пол шестого. Сейчас этот столик в моем распоряжении ежедневно с пол третьего до четырех, поскольку Дюссель в это время спит. А остальное время он — единственный хозяин всей комнаты. В гостиной днем всегда очень шумно, там не позанимаешься, да и за общим столом обычно сидит папа. Так что все права на моей стороне, и даже можно было обойтись без такой вежливой просьбы. Но угадай — что ответил многоуважаемый Дюссель? "Нет!"

Наотрез, без комментариев: "Нет!".

Я была возмущена и решила так просто не отступать, поэтому попросила его объяснить причины отказа. И вот как он ловко дал мне отпор: "Я тоже должен работать: завершить свой учебный курс, не зря же я его начал. Это настоящая работа, а не какая-нибудь мифология, вязание и книжки. Тоже мне серьезные занятия. Нет, стол я не уступлю!".

Мой ответ: "Господин Дюссель, я ведь тоже учусь. И мне на это дается слишком мало времени. Очень прошу вас серьезно подумать над моим предложением".

После этих слов вежливая Анна повернулась и ушла и целый день делала вид, будто не замечает профессора. Я просто кипела от злости, и считала Дюсселя невозможным (так оно и есть!), а себя очень тактичной и обходительной.

Вечером мне удалось остаться наедине с Пимом. Я рассказала ему о положении дел и обсудила дальнейшие действия. Уступать Дюсселю я не собиралась и хотела разрешить проблему сама, без вмешательства других. Папа дал мне несколько советов и предупредил, что лучше отложить спор до завтра: сейчас я слишком на взводе. Но я ждать не могла, и когда посуда была вымыта, начала с Дюсселем разговор. Папа сидел в соседней комнате, что придавало мне уверенности. Я начала: "Господин Дюссель, боюсь, что вы не нашли нужным подумать о моей просьбе, не могли бы вы все-таки отнестись к ней внимательнее?". Дюссель ответил с милейшей улыбкой: "Всегда и во все времена готов обсудить этот (по-моему, уже закрытый) вопрос". Я продолжала, хотя Дюссель непрерывно меня прерывал: "С самого начала мы договорились о том, что делим комнату и имеем равные права. Вы занимаетесь по утрам, значит вторая половина дня должна быть моя. А я прошу вас всего о нескольких часах в неделю. Разве не справедливо?".

При этих словах Дюссель вскочил, как будто его укололи иголкой. "Кто здесь говорит о правах? И где я, по-твоему, должен находиться? Придется попросить господина ван Даана выделить для меня уголок на чердаке. Мне абсолютно негде работать! А ты только и знаешь, что со всеми ссориться! Вот, если бы твоя сестра обратилась ко мне с подобной просьбой, для которой она, кстати, имеет гораздо больше оснований, я бы ей не отказал. Но ты…". И последовал пассаж о мифологии и вязании, в общем, Анна опять во всем виновата. Я оставалась спокойной и дала Дюсселю высказаться. А он продолжал: "Да, что с тобой вообще говорить, бессовестной эгоисткой. Была бы твоя воля, ты бы ни с кем не считалась. Никогда не видел такого ребенка. Однако придется уступить, а то потом еще обвинят в том, что Анна Франк из-за меня провалилась на экзамене. Потому что из-за господина Дюсселя она не могла сидеть за письменным столом!".