Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья

• Название: Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1952

15 марта 1925 года М. Горький писал С. Цвейгу: «В настоящее время я пишу о тех русских людях, которые, как никто иной, умеют выдумать свою жизнь, выдумать самих себя» (Перевод с французского. Архив А. М. Горького). «...Очень поглощен работой над романом, который пишу и в котором хочу изобразить тридцать лет жизни русской интеллигенции, – писал М. Горький ему же 14 мая 1925 года. – Эта кропотливая и трудная работа страстно увлекает меня» (Перевод с французского. Архив А. М. Горького).

«...Пишу нечто «прощальное», некий роман-хронику сорока лет русской жизни. Большая – измеряя фунтами – книга будет, и сидеть мне над нею года полтора. Все наши «ходынки» хочу изобразить, все гекатомбы, принесенные нами в жертву истории за годы с конца 80-х и до 18-го» (Архив А. М. Горького).

Высказывания М. Горького о «Жизни Клима Самгина» имеются в его письмах к писателю С. Н. Сергееву-Ценскому, относящихся к 1927 году, когда первая часть романа только что вышла в свет. «В сущности, – писал М. Горький, – эта книга о невольниках жизни, о бунтаре поневоле...» (из письма от 16 августа. Архив А. М. Горького).

И немного позднее:

«Вы, конечно, верно поняли: Самгин – не герой» (из письма от 8 сентября 1927 года. Архив А. М. Горького).

---

Насвистывая тихонько арию жреца из «Лакмэ», он сел к столу, развернул очередное «дело о взыскании», но, прикрыв глаза, погрузился в поток воспоминаний о своем пестром прошлом. Воспоминания развивались, как бы истекая из слов: «Чем я провинился пред собою, за что наказываю себя»?

Было немножко грустно, и снова ощущалось то ласковое отношение к себе, которое испытал он после беседы о Безбедове с Мариной.

Через день, сидя у Марины, он рассказывал ей о Мише. Он застал ее озабоченной чем-то, но, когда сказал, что юноша готовится к экзамену зрелости, она удивленно и протяжно воскликнула:

– Ах, тихоня! Вот шельма хитрая! А я подозревала за ним другое. Самойлов учит? Василий Николаевич – замечательное лицо! – тепло сказала она. – Всю жизнь – по тюрьмам, ссылкам, под надзором полиции, вообще – подвижник. Супруг мой очень уважал его и шутя звал фабрикантом революционеров. Меня он недолюбливал и после смерти супруга перестал посещать. Сын протопопа, дядя у него – викарный...

«Почему фабрикант революционеров вызывает ее симпатию?» – спросил себя Самгин, а вслух сказал, улыбаясь:

– Ты очень умеешь быть объективной. Марина промолчала, занося что-то карандашом в маленькую записную книжку. Рассказ Самгина о кружке Пермякова не заинтересовал ее, – послушав, она равнодушно сказала:

– Нечто похожее было в Петербурге в девятьсот третьем году, кажется. Да и об этом, здешнем, я что-то слышала от Лидии.

И тихонько засмеялась, говоря:

– Вот ей бы пристало заняться такими забавами, а то зря возится с «взыскующими града»: жулики и пакостники они у нее. Одна сестра оказалась экономкой из дома терпимости и ходила на собрания, чтобы с девицами знакомиться. Ну, до свидания, запираю лавочку!

Самгин ушел, удовлетворенный ее равнодушием к истории с кружком Пермякова. Эти маленькие волнения ненадолго и неглубоко волновали его; поток, в котором он плыл, становился все уже, но – спокойнее, события принимали все более однообразный характер, действительность устала поражать неожиданностями, становилась менее трагичной, туземная жизнь текла так ровно, как будто ничто и никогда не возмущало ее.

Весной снова явился Лионель Крэйтон; оказалось, что он был не в Сибири, а в Закавказье.

– Очень богатый край, но – в нем нет хозяина, – уверенно ответил он на вопрос Клима: понравилось ли ему Закавказье? И спросил: – Вы – были там?

– Нет, – сказал Самгин.

– Я думаю, это – очень по-русски, – зубасто улыбнулся Крэйтон. – Мы, британцы, хорошо знаем, где живем и чего хотим. Это отличает нас от всех европейцев. Вот почему у нас возможен Кромвель, но не было и никогда не будет Наполеона, вашего царя Петра и вообще людей, которые берут нацию за горло и заставляют ее делать шумные глупости.

Марина, вскрывая ножницами толстый пакет, спросила:

– Глупости – походы на Индию?

– И – это, – согласился Крэйтон. – Но – не только это.

Самгин отметил, что англичанин стал развязнее, говорит – свободнее, но и – небрежней, коверкает слова, уже не стесняясь. Когда он ушел, Самгин сообщил свое впечатление Марине.

– Да, как будто нахальнее стал, – согласилась она, разглаживая на столе документы, вынутые из пакета. Помолчав, она сказала: – Жалуется, что никто у нас ничего не знает и хороших «Путеводителей» нет. Вот что, Клим Иванович, он все-таки едет на Урал, и ему нужен русский компаньон, – я, конечно, указала на тебя. Почему? – спросишь ты. А – мне очень хочется знать, что он будет делать гам. Говори, что поездка займет недели три, оплачивает дорогу, содержание и – сто рублей в неделю. Что ты скажешь?

– Скучно с ним, – сказал Самгин.

– Это – отказ?

– Нет, надо подумать.

– Ты – не думай, а решись поскучать.

Самгин не прочь был сделать приятное ей, даже считал это обязанностью.

И через два дня он сидел в купе первого класса против Крэйтона, слушая его медленные речи.

– Даже с друзьями – ссорятся, если живут близко к ним. Германия – не друг вам, а очень завистливый сосед, и вы будете драться с ней. К нам, англичанам, у вас неправильное отношение. Вы могли бы хорошо жить с нами в Персии, Турции.

Самгин слушал его суховатый баритон и сожалел, что англичанина не интересует пейзаж. Впрочем, пейзаж был тоже скучный – ровная, по-весеннему молодо зеленая самарская степь, черные полосы вспаханной земли, маленькие мужики и лошади медленно кружатся на плывущей земле, двигаются серые деревни с желтыми пятнами новых изб.

– Александретт а, выход в Средиземное море, – слышал Самгин сквозь однообразный грохот поезда. Длинный палец Крэйтона уверенно чертил на столике прямые и кривые линии, голос его звучал тоже уверенно.

«Он совершенно уверен, что мне нужно знать систему его фраз. Так рассуждают, наверное, десятки тысяч людей, подобных ему. Он удобно одет, обут, у него удивительно удобные чемоданы, и вообще он чувствует себя вполне удобно на земле», – думал Самгин со смешанным чувством досады и снисхождения.

– Вы очень много посвящаете сил и времени абстракциям, – говорил Крэйтон и чистил ногти затейливой щеточкой. – Все, что мы знаем, покоится на том, чего мы никогда не будем знать. Нужно остановиться на одной абстракции. Допустите, что это – бог, и предоставьте цветным расам, дикарям тратить воображение на различные, более или менее наивные толкования его внешности, качеств и намерений. Нам пора привыкнуть к мысли, что мы – христиане, и мы действительно христиане, даже тогда, когда атеисты.

«Он не может нравиться Марине», – удовлетворенно решил Самгин и спросил: – Марина Петровна сказала мне, что ваш отец – квакер?

– Да, – ответил Крэйтон, кивнув головою. – Он – умер. Но – он прежде всего был фабрикант... этих: веревки, толстые, тонкие? Теперь это делает мой старший брат.

И, показав веселые зубы, Крэйтон завязал пальцем в воздухе узел, шутливо говоря:

– Это – очень полезно, веревки!

«В конце концов счастливый человек – это человек ограниченный», – снисходительно решил Самгин, а Крэйтон спросил его, очень любезно:

– Я вас утомляю?

– О, нет, что вы! – возразил Самгин. – Я молчу, потому что внимательно слушаю...

– Вы – мало русский, у вас все говорят очень охотно и много.

«Не больше тебя», – подумал Самгин. Он улегся спать раньше англичанина, хотя спать не хотелось. Сквозь веки следил, как он аккуратно раздевается, развешивает костюм, – вот он вынул из кармана брюк револьвер, осмотрел его, спрятал под подушку.

Самгин мысленно усмехнулся и напомнил себе, что его револьвер – в кармане пальто.

Среди ночи он проснулся, пошел в уборную, но, когда вышел из купе в коридор, кто-то сильно толкнул его в грудь и тихо сказал:

– Назад, дура!

Самгин ударился плечом о ребро двери, вскрикнул:

– Что такое? – в ответ ему повторили:

– Прочь, дура!

Огонь в коридоре был погашен, и Самгин скорее почувствовал, а не увидел в темноте пятно руки с револьвером в ней. Раньше чем он успел сделать что-нибудь, сквозь неплотно прикрытую занавеску ворвалась полоска света, ослепив его, и раздался изумленный шопот:

– О, чорт, опять вы!

– Я вас не знаю, – довольно громко сказал Самгин – первое, что пришло в голову, хотя понимал уже, что говорит Инокову.

– Убирайтесь, – прошептал Иноков и, толкнув его в купе, закрыл дверь.

Самгин нащупал пальто, стал искать карман, выхватил револьвер, но в эту минуту поезд сильно тряхнуло, пронзительно завизжали тормоза, озлобленно зашипел пар, – Самгин пошатнулся и сел на ноги Крэйтона, тот проснулся и, выдергивая ноги, лягаясь, забормотал по-английски, потом свирепо закричал:

– Кто такой?

– Тише, – сказал Самгин, тяжело перевалясь на свое место, – слышите?

Впереди, около паровоза, стреляли, – Самгин механически считал знакомые щелчки: два, один, три, два, один, один. При первом же выстреле Крэйтон зажег спичку, осветил Самгина и, тотчас погасив огонек, сказал вполголоса:

– Держите револьвер дулом вниз, у вас дрожат руки.

Самгин, опустив руку, зажал ее вместе с револьвером коленями.

– Бандиты? – догадался Крэйтон и, пробормотав:

«Вот – Америка!» – строго сказал: – Когда откроют дверь – стреляем вместе, – так?

– Да, да, – ответил Самгин, прислушиваясь к шуму в коридоре вагона и голосу, командовавшему за окном:

– Кондуктор, погаси фонарь! Кому я говорю, дура? Стрелять буду, – не болтай фонарем.

«Иноков... Это – Иноков. Второй раз!» – ошеломленно думал Самгин.

– Э, дура!

Хлопнул выстрел, звякнуло стекло, на щебень упало что-то металлическое, и раздался хриплый крик:

– Эй, вы, там! Башки из окон не высовывать, из вагонов не выходить!

Было странно слышать, что голос звучит как будто не сердито, а презрительно. В вагоне щелкали язычки замков, кто-то постучал в дверь купе.