Галина Шергова - Светка – астральное тело

• Название: Светка – астральное тело
• Автор: Галина Шергова
• Издательство: Астрель, АСТ, Харвест
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-048611-3, 978-5-271-20470-8, 978-985-16-5749-6

Любовь, чудом пробившаяся сквозь серую обыденность… Юмор, помогающий выжить в самых трудных, самых печальных ситуациях… Надежда на чудо, которое случится однажды… Таковы основные темы прозы талантливой современной писательницы Галины Шерговой. Прозы очень женской – и очень умной, легкой без легковесности и изящной вычурности. Прозы, в которой сочетаются подкупающий лиризм и тонкая ирония, обостренное чувство современности – и поистине классическое внимание к мельчайшим движениям человеческой души.

---

Мысленно Светка поставила утюг на газ. Но только мысленно. Встать она не смогла, тряпичная мягкость в ногах не держала. Светкины ноги, тонкие в щиколотке и пузатенькие в икре («точь-в-точь балясинки на нашей лестнице в клубе», – говорила некогда мать с иронической гордостью), Светкины ноги, быстрые и усталости не знающие, вдруг отказали.

…По улице старуха толкала инвалидное кресло, в котором сидела грустная девушка. Светка сразу узнала их, потому что кресло было как бы выросшей детской коляской, а девушка, тоже выросшая, Виолетка, однако с детским лицом. И старуха – узнаваемая Валентина, пальто ее было прежним, сегодняшним. Навстречу им шли молодые пары. Вся улица была заполнена только ими, парнями, девушками в обнимку, за руку, парами, парами.

По детскому лицу взрослой Виолетки текли слезы. Она никогда не будет ходить ни в обнимку, ни за руку, она никогда не будет половинкой пары, потом что пары ходят.

Вот какой-то парень и крикнул своей девушке: «Почапали!»

По Светкиному лицу тоже текли слезы. Слезы текли не от боязни того, что вдруг ставшие тряпочными ноги уравняют ее судьбу с Виолеткиной. И не от того, что она жалела Виолетку. Виолеткины слезы текли по Светкиному лицу. Она сама стала Виолеткой.

Светка всегда чувствовала чужую боль, чуждое горе. Во время массажей каждый стон пациента отдавался в ней, она пальцами ощущала, где утаилась болевая точка. Но сейчас было другое.

Все ее пациенты отозвались в ней, будто сама она становилась каждым из них.

…Чтобы пройти в президиум заседания Академии наук, Федору Ивановичу Швачкину нужно было пересечь сцену. Белоснежная колоннада зала замерла, как, обнаженные тела купальщиц у кромки воды, готовых по сигналу броситься вплавь через простор партера. (Светка никогда не видела помещения, где заседал президиум Академии, но его величие в сознании Светки оборачивалось всегда Колонным залом Дома союзов – туда ее приглашала как-то Ирина Бекетова на концерт мастеров искусств.) Люстры огромными шапками перевернутых белых флоксов роняли свет, точно капли росы. Во всем была законченность и стройность. Только Швачкин зажав в стиснутых челюстях боль, ковылял грузно и некрасиво. Этот безобразный его проход был особенно очевиден, потому что в первом ряду сидела Ирина Бекетова со всем своим ансамблем. Здоровые поджарые чуваки выстроились, как в каком-то сидячем танце, одинаково закинув ногу на ногу. Длинные, здоровые ноги. Музыканты молчали, но на роже у каждого было написано: «И эта старая развалина туда же, к Ирине! Ну, е-мое!»

И, скосив глаза, Швачкин мог видеть, что сидящая за столом президиума Таисья наклонилась к своей Кожиной и, конечно, нашептывает: «Нужно и машину покупать, они умрут. Посмотри, сколько мой еще протянет? Прогнил весь».

Боль была сегодня особенно неотступной. Но сильнее боли тело истязалось унижением, уродством, неполноценностью.

И Светка, преодолевая боль, с этой чужой нравственной мукой совладать не могла.

…Сердечные капли Марго держала во флаконе из-под духов «Убиган», которые даже по названию помнили только подруги ее юности. Капли Вотчала своей коричневой густотой были похожи на те духи, и когда скрюченная, деформированная рука Марго тянулась к флакону, пальцы обретали невесомую чуткость, как в фортепианном туше, который в молодые годы особенно удавался Марго.

Сегодня пальцы беспомощно скребли флакон, неподвластный обхвату. А сердце с каждым шагом все убыстряло бег, спотыкаясь, падая, проваливаясь. И ноги ломило так, что подняться и дойти до телефона, который она неразумно оставила на столе, речи быть не могло.

«Стакан воды некому подать!» Господи, как бездумно все твердят эту фразу, утратившую реальный смысл, фразу – иероглиф одиночества. А ведь тут каждое слово – правда, от которой мороз по коже. Стакан. Воды. Некому. Подать. За каждым словом эти самые взломанные двери, мертвые тела, навзничь пролежавшие трое суток, а то и неделю в безучастной коробке однокомнатной квартиры. «Да, да, действительно, мы как раз подумали, что-то ее давно не видно? А тут на тебе! Сколько же она, бедняжка, пролежала? А интересно, сразу или мучилась? Да еще ноги отказали, до телефона не дошла, не дотянулась»…

Страх одинокой смерти пополз по Светкиному затылку ко лбу, будто кто-то ледяной машинкой выбривал волосы.

Смерти вообще-то Светка не боялась. Особенно сегодня, когда было четко: к утру умрет. Но одинокая смерть в оболочке Марго – жуть, жуть подумать.

А страшный всего, поняла Светка, было то, что никто так и не узнал, каким изумительным человеком была Марго – возвышенная, самоотверженная душа. Милая больная Марго со своей старомодной деликатностью, нелепыми фантазиями, какие посещали некогда провинциальных гимназисток, со своей выдуманной жизнью, где неустроенность, одиночество растворялись в пенящемся настое воображения.

Тут мы забежали вперед, не успев еще и познакомить толком читателя с нашей Марго. Только Светке она была ведома, только Светка имела доступ в Маргошину оболочку.

Марго жила фантазиями. Именно воображение рисовало ей желанное, на обычную ее жизнь непохожее.

Скажем, Люська-Цыганка тоже свою жизнь обрисовывала такой, какой сроду та не была. Но Люська просто-напросто врала.

Не потому врала, что лжива была. Хотелось человеку, чтобы все, да и сама она в том числе, верили, будто лучше она, завлекательней, что судьба у нее не скучная, как коридор без дверей.

А вот Светка и врать не умела, и на всякие там фантазии ее не вело. Да и ни к чему они ей, дай Бог с живыми-то заботами управиться. Со Светкой, как уже указано, случалось. И видения ее оттого видениями и были, что виделись. Что в них ненароком услышанное, скользнувшее в памяти, как промельк в зеркале, а то и наперед угаданное чудесным образом сходилось, маревом обволакивало, поглощая подлинное.

Так и творились на кухне эти воплощения. Светка являлась сама себе, как Райкин в карусели миниатюр, в разных обликах. То Виолеткой, то Швачкиным, то Марго.

То Иваном Прокофьевичем Сокониным, прижатым приступом хронического радикулита к песчаной доске кладбища черепах, брошенным Аленой, Ванькой Грозным, факиром Ромкой, всеми зверями, даже любимым пауком.

То в Светкиных коленях занималась мучительная тоска остеомиелита, который разыгрался у Шереметьева после ранения.

И тут вдруг, разом пробило: а с ними-то, с ними что будет, когда она уйдет из жизни? Их-то на кого бросить – с болью, страхом, одиночеством?

Но что поделаешь, хода назад нет. Умрет. Однако нужно было преодолеть недвижность отключившихся от тела ног, потому что она не то чтобы понимала, скорее чувствовала, что, совладав с собственной мукой, она как бы освободит их всех от страданий, потому что мука эта – тягота всех ее пациентов.

И Светка встала. Ноги двинулись протезно, управляемые только торсом, сами не наделенные способностью к живому перемещению. Качнулась, боясь рухнуть, как Марго, в одиночество конца. И повела ноги к шкафчику, где был поселен утюг.

V

Марго не могла уснуть. Сообщение о том, что в отдаленном будущем по одной клетке (или молекуле?) можно будет воссоздать организм, даже человека целиком, потрясло ее воображение. Правда, Марго не очень поняла, как в клетке (или молекуле?) заложена вся информация о данном существе. Лектор, приглашенный Марго в их заводской клуб, излагал тему слишком сложно, и речь его, подобно языческому ожерелью, низала на тонкую бечеву мысли камешки придаточных предложений, меж которых звериными клыками угрожающе торчали научные термины.

Надо признать, что не от одной Марго остались скрытыми тайны излагаемой проблемы, многие слушатели толком не разобрались, что к чему.

Бывало, ученые специалисты, не владеющие заманчивым даром популяризации науки, попадали на клубную сцену. Однако не надо думать, что получалось это оттого, что Марго, мол, было плевать, интересной будет лекция или нет, провести бы, как говорится, мероприятие. Да что вы! Нужно совершенно не знать Марго, чтобы подобное могло прийти в голову. Свою скромную работу зав. отделом культурно-массовой работы Марго ощущала как великую миссию просветительства. Даже любимыми персонажами истории были для Марго французские энциклопедисты. «Ах, – говорила Марго, – они так и называли себя – Просветители! Что может быть прекраснее!» (Хотя, может быть, не так называли их. Неважно. Прекрасно, все равно прекрасно!)

Всеми силами души Марго стремилась быть в центре (или, как любят теперь говорить, в эпицентре) научной и культурной мысли человечества. Именно с этой целью зав. клубной библиотекой Зинаида Петровна откладывала для Марго всю подписную периодику. Не станем лукавить: Марго не была угрожающим соперником для Монтескье и Д’Аламбера. И не раз страницы «Науки и жизни» были орошены ее слезами, когда Марго обнаруживала, что слова печатного текста находятся в смысл. Но будем снисходительны. Кто похвастается тем, что на седьмом десятке лет способен с легкостью принять в себя неведомые доселе области знания? «Люди поймут, людям это необходимо», – утешала себя Марго. И отправлялась на поиски очередного лектора или деятеля искусств, хотя идти в пешем строю на штурм городского транспорта с Маргошиными больными ногами было делом нелегким.