Виктор Ерофеев - Настоящий писатель (О Леониде Ивановиче Добычине)

• Название: Настоящий писатель (О Леониде Ивановиче Добычине)
• Автор: Виктор Ерофеев
• Жанр: Русская классическая проза

---

______________

* 1 ОБЭРИУ - Общество Реального Искусства - литературная группа, существовавшая в Ленинграде в 1927 - нач. 30-х гг., в которую входили К. К. Вагинов, А. И. Введенский, Н. А. Заболоцкий, Д. Хармс и др.

Но он не сразу сдался, не перестал писать и даже печататься. Не исключено, что "Город Эн" был последним "формалистическим" с точки зрения официозной критики романом, "проскочившим" в печать буквально накануне повсеместной борьбы с формалистами (известнейшая статья "Сумбур вместо музыки" появилась в январе 1936 года). Неудивительно, что реакция на "свежий" образчик "формализма" была особенно уничтожающей и уничижающей: "Неприятный, надуманный стиль расцветает на благодатной для этого почве натуралистической, безразлично поданной семейной хронике рассказчика, писала Е. Поволоцкая... - Вывод ясен: "Город Эн" - вещь сугубо формалистичная, бездумная и никчемная. Формализм тут законно сочетается с натурализмом" (Литературное обозрение, 1936, № 5).

В романе Добычин снял конфликт двух миров, обратившись к старому миру. Живописность конфликта его более не увлекала, и дело объяснялось, видимо, не только быстро ухудшавшимися внешними обстоятельствами, но и внутренними причинами: писатель хотел углубиться в сущность неустанно исследуемой им проблемы: парадоксальности и двойственности человеческой жизни, наличия в ней некой нормы и в то же время вопиющего ее отсутствия.

Добычин написал автобиографическое произведение, в котором довел до определенной чистоты (с точки зрения поэтики) идею "нейтрального письма", пытаясь найти ответ, исходя из результатов художественного анализа. Его "нейтральность" была более последовательной и являлась редким случаем в русской литературе, гордящейся своей нравственной "тенденциозностью".

У Добычина было много русских предшественников, писавших на тему провинциальной жизни. Он называет в романе Гоголя и Чехова, причем повествователь отмечает, что, когда он прочел чеховскую "Степь", ему показалось, будто он сам ее написал. О гоголевских героях постоянно вспоминается в романе, само название которого заимствовано из "Мертвых душ". Связь с Джойсом, о которой говорила враждебная Добычину критика середины 30-х годов, нуждается в доказательстве; скорее всего, он сопоставлялся с Джойсом по общему негативному признаку: как не надо писать. Более отчетлива связь с "Мелким бесом" Ф. Сологуба; хотя "Город Эн" полностью лишен "символистского" уровня, взгляд Добычина на человеческую природу и на возможности ее трансформации сопоставим с сологубовским. Во всяком случае, если у Чехова нравственная оценка событий скрыта "под" объективным слоем повествования (такое сокрытие дает на самом деле большой моральный эффект, так как читатель будто выводит эту оценку сам, без помощи автора), то у Сологуба эта оценка вообще "смазана" тем, что жизнь изменить нельзя; от нее можно лишь сбежать в иное измерение.

У Добычина такого измерения нет: жизнь тождественна самой себе, от нее не сбежишь. В результате провинция оказывается большим, чем просто провинция: это образ "человеческой комедии", в которой концы не сходятся с концами, реакции людей на события не адекватны (мелочь часто становится важнее серьезной вещи, происходит нарушение законов аксиологии, которые проза XIX века свято чтила).

Повествование ведется от "я" лирического героя и внешне отражает процесс его превращения из мальчика в юношу. Он рассказывает о небольшом городе западной части России (знакомый писателю по детству многонациональный город Двинск), но сама природа этого "я" нуждается в уточнении. В отличие от "обличительного" произведения, где лирический герой противостоит обывательской среде и в конечном счете срывает с нее маску, повествователь Добычина говорит о городе Эн с чувством полной сопричастности к его жизни. Он - маленький веселый солдатик обывательской армии, который бойко рапортует об интригах и сплетнях. У него есть свое "мировоззрение", совпадающее с моральной нормой, он негодует против ее нарушений, расшаркивается перед взрослыми и умиляется своим мечтам. Он мечтает о дружбе с сыновьями Манилова.

Но в сущности, этот рапорт столь же бойкий, сколь и несвязный. Ненужные детали в своем нагромождении вырастают до ощущения никчемности самой жизни. Трагедии в этом мире отсутствуют. Смерть отца обрастает описанием всевозможных, не относящихся к делу подробностей. Там, где русская литература видела тему, достойную пера Толстого, у Добычина мелкое происшествие: "Я подслушал кое-что, когда дамы, сияющие, обнявшись, удалились к маман. Оказалось, что Ольги Кусковой уже нет в живых. Она плохо понимала свое положение, и инженерша принуждена была с ней обстоятельно поговорить. А она показала себя недотрогой. Отправилась на железнодорожную насыпь, накинула полотняный мешок себе на голову и, устроившись на рельсах, дала переехать себя пассажирскому поезду".

Такое повествование может продолжаться бесконечно, увязая во всех новых и новых подробностях. Неудивительно, что Добычин прибегает к условному финалу. Выясняется вдруг, что герой страдает близорукостью. Эта близорукость в финале как бы объясняет конструктивный принцип повествования (все смазано) и превращается в метафору ограниченного восприятия героя. На последней странице книги он видит вечером, что "звезд очень много и что у них есть лучи". Эти "лучи звезд" должны восприниматься как маленькие лучики надежды в "темном царстве", но не исключено, что в них, как и в метафоре близорукости, есть скрытая пародия на "литературность": "Я стал думать о том, что до этого все, что я видел, я видел неправильно". Это еще одна ироническая волна, на этот раз пародия на характерный для эпохи мотив самокритики.

Н. Степанов, которому удалось откликнуться на выход добычинской книги достаточно положительной рецензией (Литературный современник, 1936, № 2), отнесся к "самокритике" серьезно и возразил повествователю: "Нет, герой повести Добычина видел "правильно", несмотря на свою близорукость". Критик попал в ловушку, расставленную писателем, но у него были самые благие намерения. Причисляя книги Добычина к ряду "экспериментальных", рассчитанных на узкий круг "любителей", Н. Степанов стремился сохранить для писателя место хотя бы в маргинальной литературе.

Но Добычина уже ничто не могло спасти. Труд поставить все точки над "i" взял на себя литературовед Н. Берковский, который заявил на писательском собрании в Ленинграде, где обсуждалось творчество Добычина: "Беда Добычина в том, что вот этот город Двинск 1905 года увиден двинскими глазами, изображен с позиций двинского мировоззрения... Этот профиль добычинской прозы, - это, конечно, профиль смерти".

Добычин вновь пошел против течения. Он подошел к трибуне и кратко, взволнованно и дерзко отверг предъявленные ему обвинения. Как было отмечено в отчете о собрании, опубликованном в "Литературном Ленинграде" (1936, 20 марта), он сказал "несколько маловразумительных слов о прискорбии, с которым он слышит утверждение, что его книгу считают идейно враждебной".

Спустя некоторое время после писательского собрания Добычин исчез. Друзья подняли тревогу. В квартире, где он жил, все было нетронутым, нашли его паспорт: версии об аресте или переезде в другой город исключались.

Стихия воды оказалась в конечном счете роковой не только для героев Добычина, но и для него самого: через несколько месяцев после исчезновения писателя его тело было выловлено в Неве.

Читая Добычина, понимаешь, что он - как и Лиз - в своих произведениях "заплыл за поворот". Но не из кокетства, не из расчета на успех, а потому, что был настоящий писатель. Писательство - это и есть "заплыв за поворот", предприятие рискованное, все прочее, как сказал поэт, - литература.

Виктор Ерофеев