Дана Посадская - Возвращение карнавала

• Название: Возвращение карнавала
• Автор: Дана Посадская
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-98408-048-6

Это — мир по ту сторону зеркала, по ту сторону добра и зла. Мир, где лев раздирает ягнёнка, у ангелов чёрные крылья, а люди — всего лишь игрушки в чьих-то холодных руках со стеклянными ногтями. На призрачных лицах горят окровавленные губы. Шуты и убийцы в белых перчатках, прячущие рты за веерами из траурного кружева. Всполохи черных свечей, над которыми пляшут летучие мыши, аромат могильных цветов и болотные огни. Мир ночи, хищников, теней…

---

Заметила ли она Матильду? Трудно сказать. Быть может, да, но, скорее, нет. Как-то Матильда пыталась смотреть в окно вместе с ней — и поняла, что Шарлотта не видит то, что видят другие. Ни собаку, с жирной и чёрной лохматой спиной, деловито бежавшую вдоль тротуара. Ни пожилого джентльмена с тростью и роскошными белыми усами, приподнявшего галантно котелок при виде двух юных особ в окне. Матильда ему улыбнулась; Шарлота смотрела, сощурившись, сквозь него, как будто он был досадной помехой. Влюблённая парочка, намертво сплетённая, медленно прошествовала мимо, клонясь то и дело к каждой стене. Шарлотта мазнула их лёгким взглядом и губы её — вернее, лишь левый угол, — искривило презрение.

Она вообще не смотрела вниз, на тротуар, по которому двигались люди, на мостовую, где дребезжали машины. Она жадно впивалась глазами в небо. То голубое, то пепельно-серое, то беспримесно чёрное, оно меняло цвет с каждым часом, и вместе с ним менялись глаза Шарлотты. Она жадно выпивала жалами зрачков даже редкие и узкие просветы лилового между домами напротив. Сами дома и те, кто в них жил, нисколько её не трогали. Сгори они — и она бы лишь улыбнулась. Они мешали ей видеть небо.

Ясное небо, как синяя кровь; свинцовое небо; небо, оплетённое нитями звёзд, словно призрачным белым плющом… Она словно ждала от него какого-то знака, не усомнившись ни на секунду.

Поздним вечером лицо Шарлотты казалось Матильде отражением луны в тёмном стекле. Такой призрачно белой была её кожа, не знавшая солнца бессчётное множество лет, проведённых Шарлоттой у окна в объятиях старого кресла.

Когда-то она была странным ребёнком. Как смерч, как водопад, как бенгальский огонь — стремительный и безжалостный. Уже тогда она любила одиночество — и уносилась в густой заброшенный лес — царство мха, опавших сосновых игл и зелёных теней, — или на берег рокочущего моря, лизавшего грязно-жёлтым языком прибрежные камни и впадавшего в небо так же неизбежно, как впадали в него все окрестные реки.

Однажды родители Шарлотты взяли её с собой в поездку. Она не хотела. Её заставили. Всю дорогу она сидела, сжавшись в комок, и ярость искрила в её глазах электрической дугой.

Машина разбилась.

Родители Шарлотты погибли на месте. Сама она осталась жива — но лишь наполовину. Её ноги больше ей не подчинялись. С тех пор она и замерла навеки у окна в неизменном кресле-качалке — хрупкая, точно сплетение ивовых прутьев и неподвижная, как скульптура.

Шарлотта ни в чём не нуждалась, ни в чём не знала отказа. Ведь у неё была Нина — её старая няня. Нина не просто любила Шарлотту — она её боготворила. Матильде порой казалось, что та ужасная трагедия подарила Нине бессознательную радость, — ведь теперь Шарлотта принадлежала ей одной и была навеки беспомощна, как младенец.

Принадлежала? Нет, это было не так. Скорее, Нина принадлежала Шарлотте. Её любовь была любовью собаки — любящей слепо и безраздельно и находящей высшее счастье лишь в угождении прихотям хозяина.

Как-то Шарлотта сама об этом сказала — вскользь, — она не считала Нину достойной темой для разговора. Матильда возмутилась.

Шарлотта, как ты можешь сравнивать Нину с собакой?!

Шарлотта свела свои тёмные брови.

Ты права, пожалуй. Нина намного удобней собаки. Разве собака смогла бы кормить меня и купать?

Матильда содрогнулась, но промолчала. Она давно привыкла к цинизму Шарлотты. Шарлотта вновь повернулась к окну, впилась глазами в серую дымку — словно ища среди облаков и вечерних теней вход в другой мир, где не будет Матильды, Нины, собак, плетёного кресла, держащего в плену её бесполезное тело — не будет самого этого тела, неспособного даже подняться… А будет огонь её глаз — то серых, то чёрных; звёзды на небе, холодные ногти северного ветра, влажное пламя росы на спящих лугах и дикий полёт — как тогда, когда машина потеряла управление и неслась в никуда, как комета, упавшая с неба…

3

— Ты одна, — произнесла Шарлотта. — Это радует.

Матильда вспыхнула и прикусила губу.

— Ян…

— Ян? Да, кажется, именно так зовут твоего любезного брата. Надо сказать, это очень стесняет — когда он приходит вместе с тобой, мнётся в углу, что-то бормочет, пока, наконец, не соблаговолит уйти. Кстати, у него безумно длинные руки, почти как у гориллы, — ты не находишь?

— Шарлотта!

— Да, дорогая, я знаю, что он твой брат, но руки у него от этого короче не становятся. Да что вообще ему здесь нужно?

— Он просто… он просто хочет видеть тебя, Шарлотта, — проговорила с Матильда с усилием. — Он… — она осеклась. — Ты ведь нигде не бываешь, — закончила она неловко и тут же покраснела ещё сильнее — так, что на глаза навернулись едкие слёзы.

Шарлотта сидела, лаская взглядом тлеющих тёмных глаз свои безупречные белые руки, покоящиеся на коленях. Казалось, неловкость и смущение подруги её забавляли — левый край её тонких бесцветных губ искривился в еле заметной улыбке, ресницы чуть-чуть задрожали.

— Ты бы могла выходить… я бы тебя вывозила… Нина… — произнесла, наконец, запинаясь, Матильда. — У тебя же есть кресло… на колёсах…

Кресло, действительно, было и стояло сейчас, мрачно блестя латунью, в самом дальнем углу, полу прикрытое тяжёлой струящейся портьерой. Под его неуклюже вывернутыми колёсами затаились комки паутины и пыли. Шарлотта посмотрела на него изучающе, как будто видела в первый раз.

Оно так уродливо, — она брезгливо передёрнула плечами.

Неужели для тебя это так важно?! — вскричала Матильда, слетая со стула. Её порыв ей самой показался нелепым и грубым по сравнению со статуарной неподвижностью Шарлоты. — Ты могла бы… могла…

Знаю, — Шарлота скривила презрительно губы; её зрачки то сужались, то расползались сосущими чёрными пятнами. — Жить как все, ты это хотела сказать? Кино, вечеринки, клубы, визиты к друзьям? Десять Янов вместо одного? Ты это мне предлагаешь? Лезть из кожи вон для того, чтобы стать безногой пародией на… нормальную девушку… вместо того, чтобы быть самою собой?

Она резко откинулась в кресле — словно надломился беспомощно цветок с пышными рыжими лепестками. Голова её томно приникла к спинке. Зрачки становились всё шире и шире, пока тьма, поднимавшаяся, казалось, из самого сердца Шарлоты, не поглотила без остатка серый полумесяц, и глаза не стали абсолютно чёрными.

Матильда, — сказала она так мягко, что у той задрожали руки. — Неужели ты не понимаешь? Если бы я не была такой… если бы я была здоровой, как все, я бы не знала, как избавиться от этой суеты, которую ты мне предлагаешь. Мне это не нужно. Мне достаточно этого кресла… моего окна… моих мыслей. Это кресло, моё увечье… они позволяют мне быть собой и больше никем. Быть не такой, как другие. Они мне дали свободу, Матильда… — Её голос таял, как воск, растекаясь в предзакатной тишине. Она замолчала. Её непроницаемые чёрные глаза неотрывно смотрели на ноги — так, как будто те были далеко-далеко. Так же далеко, как и Матильда, мимо которой взгляд Шарлотты проносился, как чёрный межзвёздный вихрь. И она была так же бесполезна для Шарлотты, так же не нужна ей, как эти ноги. Заметит ли Шарлотта, если она уйдёт не попрощавшись?

Но она не могла уйти.

Шарлотта смотрела в окно. Её лицо казалось зеркалом, отражавшим полумрак. Какие странные, ранние сумерки. И вдруг…

— Что? — встрепенулась Матильда.

— Ничего.

— Ты только что сказала… «Карнавал».

— Карнавал? — повторила Шарлотта. Опять это чувство горящей плети на обнажённой спине. — Тебе показалось.

Конечно, ей показалось. Мир иллюзий, вот это что такое. И Шарлотта — повелительница иллюзий. Все эти годы ей казалось, что Шарлотта — её подруга, что она должна приходить сюда каждый день и сидеть подле неё, как весталка, хранящая священный огонь. Зачем ей это? Зачем пытаться приручить чёрную кошку со стальными когтями? Зачем, если эти когти исполосовали её сердце?

— Карнавал…

Снова этот беззвучный шёпот. И снова боль. Её руки в огне. Священный огнь… смертельный огонь… волосы Шарлотты…

Уйти, бежать, пока ещё не поздно…

Но разве уже не поздно?

— Карнавал…

4

Вот её дом. Калитка пронзительно жёлтого цвета, вся в глубоких причудливых трещинках. Дверь, железная ручка, нагретая солнцем. Полусгнившие яблоки валяются в ещё густой и зелёной, но уже тускнеющей траве. Эта трава так упорно прорывается между разбитыми серыми плитками, которыми выложена кривая, несуразная дорожка к дому. Глядя на эти твёрдые побеги, живыми ножами пробивавшие камень, Матильда всегда вспоминала Шарлотту. Почему? Она не знала…

Она толкнула дверь, и тут же её обступили, как будто призывая к ответу за что-то, с рождения знакомые шорохи и запахи. Занавески на окнах. Вот здесь кружево разорвано, здесь — пятно от жирного соуса. Циновки хрустят под ногами, выдавая её присутствие. Жужжат мухи — уже давно полноправные обитатели дома. И пахнет сыростью, липкой, осенней, проникающей в каждый угол, затянутый паутиной, под каждую половицу…