Дана Посадская - Возвращение карнавала

• Название: Возвращение карнавала
• Автор: Дана Посадская
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-98408-048-6

Это — мир по ту сторону зеркала, по ту сторону добра и зла. Мир, где лев раздирает ягнёнка, у ангелов чёрные крылья, а люди — всего лишь игрушки в чьих-то холодных руках со стеклянными ногтями. На призрачных лицах горят окровавленные губы. Шуты и убийцы в белых перчатках, прячущие рты за веерами из траурного кружева. Всполохи черных свечей, над которыми пляшут летучие мыши, аромат могильных цветов и болотные огни. Мир ночи, хищников, теней…

---

Ян вошёл в комнату крадучись, как нашкодивший пёс — или вор-египтянин, проникнувший в гробницу фараона. На его невыразительном тусклом лице читалась решимость идущего на святотатство.

Шарлотта сидела у окна — в пол оборота, приблизив острие подбородка к плечу. Левая рука безжизненно лежала на коленях, раскинув пальцы, как лепестки. Тень от ресниц на прозрачной щеке казалась лиловой.

— Шарлотта, — произнёс он сиплым срывающимся голосом. Это был почти шёпот, но в этой комнате, наполненной хрустальной тишиной, он прозвучал точно конское ржанье и удар копытом в придачу. Он сжался, всем телом ощущая свою несуразность и неуместность; рубашка на его спине стала тёплой и липкой.

Шарлотта почти не повернулась; разве что бросила короткий взгляд наискосок.

— Это ты… — произнесла она. В её голосе не было даже досады или разочарования — вообще ничего.

— Шарлотта, я… — он шагнул к ней, опустился неуклюже на колени. Это вышло как-то само собой. Теперь лицо Шарлотты было прямо перед ним. Но он не мог его разглядеть — оно ускользало, как обрывок сна. Она не смотрела на него. Да когда она вообще на него смотрела?!

— Шарлотта, — он хотел наклониться, вдохнуть её запах, но между ними была словно стеклянная стена. — Шарлотта, я люблю тебя.

Она по-прежнему смотрела сквозь него. Но на её лице появилось выражение лёгкой брезгливости — как будто шелудивая собака попыталась лизнуть её в губы.

Точно лёгкий ветерок коснулся пышной огненно-рыжей чёлки, — Шарлота вскинула брови.

— Что-то ещё?

Он значил для неё не больше, чем комья пыли на полу, под бесполезным креслом на колёсах. Он знал это, чувствовал это всем телом. Но он не мог принять эту мысль, не мог поверить. Иначе…

— Ты не понимаешь, — он вцепился жирными от пота руками в подлокотники кресла. Это было уже кощунство. Он осквернил трон богини. — Я хочу на тебе жениться. Хочу, чтобы ты стала моей женой.

— Вот как. — Она опустила ресницы. Тени на бледной маске лица стали темнее и гуще. И губы… такие же бледно-лиловые. — Я приму это к сведению.

Её ноздри раздулись — это была усмешка. Ей было смешно, но не слишком. Так же мало смешно, как мало он значил — для неё, для богини, для ледяной равнодушной феи с губами синими, как у мёртвой. Для принцессы, не удостоившей его даже взглядом.

Он зажмурил глаза, ощущая, как где-то внутри закипает гремучая едкая ярость. Ему захотелось схватить тяжёлый булыжник и бросить с размаху в это священное изваяние.

— Подумай, — он впился в подлокотники что было силы, с ужасом чувствуя, что на глазах выступают слёзы, — я буду всегда о тебе заботиться. Я буду жить только для тебя. Я… — что-то взорвалось в его мозгу, глаза заволок багровый туман. — Мне всё равно, что ты не можешь ходить! — проревел он, тряся её кресло. — Мне всё равно! Кто ещё захочет на тебе жениться?! Ты же калека!

Он выпустил кресло и отшатнулся. Алтарь был разрушен и осквернён, святые дары валялись в пыли. Он сделал это. Он плюнул в лицо богине. Всё было кончено.

Несколько долгих, как годы, секунд, Шарлотта смотрела на него — так, как будто перед ней на ковре вдруг возникла груда нечистот. Затем рассмеялась — и этот смех был невыносим, как скрип ножа по стеклу.

— Животное, — произнесла она абсолютно равнодушно. — Ты — грязное животное и больше ничего.

И она вернулась к окну.

Она даже не прогнала его. Не было больше ни слова, ни жеста. Она просто забыла о нём; забыла в ту же секунду, когда её взгляд устремился в окно, где уже догорел удушливо красный закат, и в серебристом сумрачном небе появлялись редкие звёзды.

Ян шагнул к двери. Всё было кончено. Ему нечего было больше терять. Нечего терять…

Он повернул в замочной скважине ключ.

И вновь шагнул к её креслу. На его лице проступила почти безумная блудливая усмешка.

— Шарлотта… — Он развернул её кресло к себе. Это оказалось так легко — Шарлотта была почти невесомой. — Шарлотта, я люблю тебя, ты слышишь? И я не уйду. Ты понимаешь, Шарлотта?

Его опьянило сознание собственной силы. Никакая она не богиня, не фея, не принцесса. Она всего-навсего беспомощная парализованная девушка. А он — молодой и сильный мужчина.

Она молчала. Не задрожала, не побледнела. Это сводило его с ума.

Он наклонился к её лицу. Стеклянная стена была давным-давно расколота.

— Если ты закричишь, — зашептал он жарко, брызгая слюной, — это тебе не поможет. Я запер дверь изнутри. И твоя глупая старая нянька может ломиться сколько захочет…

Одна его рука с силой стиснула её запястья — две хрупкие ножки хрустальных бокалов. Другая проворно, как крыса, поползла по её неподвижному телу.

— Ты заплатишь за это, — равнодушно сказала Шарлотта. Она глядела на что-то — или на кого-то — за его спиной. В пустынных серых глазах вспыхнул на миг жестокий огонь. — Ты заплатишь за это… прямо сейчас.

Он не успел обернуться.

5

Нам пора. Наступает зима, и хрупкий лёд затягивает лужи, в которые падают малиновые листья и рваные плюшевые медведи. Посмотрите: у медведя разошёлся шов, и по бурой воде плавают свалявшиеся старые опилки.

Да, нам пора. Осень удаляется неспешными шагами, опустив на фарфоровое тонкое лицо чёрную вуаль с пурпурными мушками. И мы двинемся вслед за ней — призрачный серый табор, — туда, к горизонту, по невидимой дороге, вымощенной лунным светом.

Летучие мыши, слетайте с насиженных мест. Волки с опаловыми ясными глазами, выходите из ваших нор и разминайте тяжелые лапы. Вороны, чистите глянцевые перья медными клювами и расправляйте сильные крылья. Бледные тени, ломающие руки, покидайте чердаки и грязные могилы и отправляйтесь за нами — туда — на запад — в преисподнюю, полную алых созвездий…

Смывайте пыль и засохший грим с неподвижных лиц, снимайте свои карнавальные маски и прячьте в сундуки, окованные золотом. Надвигайте на лоб капюшоны и шляпы, надевайте перчатки, натирайте виски — розовым маслом, а пальцы — горьким миндалём. Задувайте чёрные свечи, срывайте с алтаря покров из рытого бархата, выливайте жертвенные чаши. Покидайте заброшенную древнюю часовню и заплаканное кладбище, и город… Покидайте всё, без тени сожаления, ибо мы сами — всего лишь тени…

Скоро придёт полнолуние — час расплаты и перерождения. И пронзительный жадный ветер унесёт нас, развеет, точно горсть пепла от погребального костра…

Да, и не забудьте приготовить ложе для той, что уже отдала нам своё сожженное сердце. Для нашей прекрасной принцессы с огненной гривой и полупрозрачными пальцами…

6

У него были такие странные глаза. Левый немного косил… или правый? Нет, всё-таки левый, но дело не в этом. Глаза, покрасневшие после бессонной ночи. И что же мелькнуло в них? И когда? Что это было?

Молодой полицейский, кажется, даже моложе неё. Или нет. Неуклюжий, худой, с плохо выбритым безвольным подбородком. И эти глаза.

Странно, она это всё отметила не до, а после. До она вообще на него не смотрела. И лишь когда зазвучал вопль матери — воющий, жалобный вопль, сорвавшийся в какое-то мычание — она, как при вспышке молнии, увидела всё. Или только одно — эти глаза, в которых было… не сочувствие, нет. И не смущение. Это был ужас. Да, на какую-то долю секунду он вырвался наружу, выглянул из округлённых косящих глаз. Первобытный, панический ужас.

Но что его так напугало? Что? Ведь он полицейский, хотя и совсем ещё мальчик?

Ей тогда было жалко не Яна, не мать, а его. Ей хотелось прижаться к нему и сказать, что она тоже боится. Боится мрака, затопившего город. Боится мрака в собственной душе. Боится тех, у кого нет души.

Мать стонала, качаясь в углу дивана. Что она понимает? Ей нет дела до того, что же именно произошло. Она всего лишь мать. И сейчас она мать только Яну, не ей. Да и была ли она ей когда-нибудь матерью?

Жалость и гнев боролись в Матильде. Она, двигаясь, как манекен, отвела мать наверх, ощущая себя ненужной.

Когда она вернулась, он всё ещё ждал внизу. Бедняжка. Может быть, всё-таки обнять его — как брата? Как брата! Смешно. И спросить, наконец, что же случилось на самом деле…

Но она не сделала этого. Только сжала его удивительно мягкую руку — такую реальную в этом скользящем изменчивом мире. Нет, она ни о чём не спросит. Разве ей хочется знать?

Мой брат, мой плюшевый медведь с оторванными лапами… Швы разошлись окончательно, опилки просыпались. Четыре стены снесены, разрушены, и в пустоте гуляет, хлопая дверцами шкафа, пронзительный ветер, разбивающий сердца и стеклянные фигурки на комоде…

Не думать, не думать… Просто идти вперёд под стук своих каблуков, похожий на барабанный бой. Сердце уже не бьётся, оно молчит, а каблуки всё стучат и стучат…

Вот он, замок спящей принцессы, башня из слоновой кости. А вот мостовая. Она прижала руку ко рту. Сердце колотилось прямо на губах. Нет, никаких следов. Всё те же холодные серые камни. Холодные и серые, как глаза Шарлотты.