Владимир Набоков - Бледное пламя

• Название: Бледное пламя
• Автор: Владимир Набоков
• Жанр: Классическая проза

Роман, задуманный Набоковым еще до переезда в США (отрывки «Ultima Thule» и «Solus Rex» были написаны на русском языке в 1939 г.), строится как 999-строчная поэма с изобилующим литературными аллюзиями комментарием. Данная структура была подсказана Набокову работой над четырехтомным комментарием к переводу «Евгения Онегина» (возможный прототип — «Дунсиада» Александра Поупа).

Согласно книге, комментрируемая поэма принадлежит известному американскому поэту, а комментарий самовольно добавлен его коллегой по университету. Коллега, явно сумасшедший, видит в поэме намёки на собственнную судьбу — беглого короля Земблы. В этой несуществующей стране произошла революция, и король бежал в Америку.

(Т.е. интерактивный комментарий к поэме является фактически основной частью романа и должен быть прочитан обязательно, также как и написанное самим Набоковым "Предисловие" и составленный им же "Указатель". Примечания (ссылки в квадратных скобках) добавлены переводчиком.)

---

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

Безлистый l'if{74} — большое "может статься"
Твое, Рабле. Большой батат{75}.
Иль вкратце:
IPH{76} — Institute of Preparation for
The Hereafter[3]. Я прозвал его
"Большое Если". Нужен был им лектор
Читать о смерти. Мак-Абер, их ректор,
Писал ко мне: "курс лекций про Червя".
Нью-Вай оставив, кроха, ты и я
Перебрались тогда в соседний штат, —
510: В Юшейд гористый. Я горам был рад.
Над нашим домом виснул снежный пик,
Столь пристально далек и дивно дик,
Что мы лишь заводили взгляд, не в силах
Его в себя вобрать. IPH слыл могилой
Младых умов; он был окрашен в тон
Фиалки и в бесплотность погружен.
Все ж не хватало в нем той дымки мглистой,
Что вожделенна столь для претериста.
Ведь мы же умираем каждый день:
520: Живую плоть, а не могилы тень
Забвенье точит; лучшие "вчера"
Сегодня — прах, пустая кожура.
Готов я стать былинкой, мотыльком,
Но никогда — забыть. Гори огнем
Любая вечность, если только в ней
Печаль и радость бренной жизни сей,
Страданье, страсть, та вспышка золотая,
Где самолет близ Геспера растаял,
Твой вздох из-за иссякших сигарет,
530: То, как ты смотришь на собаку, след
Улитки влажной по садовым плитам,
Флакон чернил добротных, рифма, ритм,
Резинка, что свивается, упав,
Поверженной восьмеркой, и стопа
Вот этих самых строчек, — не ждут
В надежной тверди неба.
Институт
Считал, напротив: стыдно мудрецам
Ждать многого от Рая. Что, как там
Никто не скажет "здрасте", ни встречать
540: Не выйдет вас, ни в тайны посвящать.
Что, как швырнут в бездонную юдоль,
И полетит душа, оставив боль
Несказанной, незавершенным дело,
Уже гниеньем тронутое тело —
Неприодетым, утренним, со сна,
Вдову — на ложе жалостном, она
Невнятным расплывается пятном
В сознании разъятом, нежилом!

IPH презирал богов (и "Г"){77}, при этом
550: Мистический нес вздор{78}, давал советы
(Очки с медовым тоном для ношенья
На склоне лет): как, ставши привиденьем,
Передвигаться, коль вы легче пуха,
Как просочиться сквозь собрата-духа,
А если попадется на пути
Сплошное тело — как его пройти;
Как отыскать в удушье и в тумане
Янтарный нежный шар, Страну Желаний{79}.
Как в кутерьме пространств, галактик, сфер
560: Не одуреть. Еще был список мер
На случай неудачных инкарнаций:
Что делать, коль случится оказаться
Лягушкою на тракте оживленном,
Иль медвежонком под горящим кленом,
Или клопом, когда на Божий свет
Вдруг извлекут обжитый им Завет.

Суть времени — преемственность, а значит,
Безвременность корежит и иначит
Порядок чувств. Советы мы даем
570: Как быть вдовцу: он потерял двух жен;
Он их встречает — любящих, любимых,
Ревнующих друг к дружке. Обратима
По смерти жизнь. У прежнего пруда
Одна дитя качает, как тогда,
Со лба льняные пряди собирая,
Печальна и безмолвна; а другая{80},
Такая же блондинка, но с оттенком
Заметным рыжины, поджав коленки,
Сидит на балюстраде, влажный взор
580: Уставя в синий и пустой простор.
Как быть? Обнять? Кого? Какой забавой
Дитя развлечь? Недетски величавый,
Он помнит ли ту ночь на автостраде
И тот удар, убивший мать с дитятей{81}?
А новая любовь — лодыжки тон
Балетным черным платьем оттенен, —
Зачем на ней другой жены кольцо?
Зачем гневливо юное лицо?

Нам ведомо из снов, как нелегки
590: С усопшими беседы, как глухи
Они к стыду, к испугу, к тошноте
И к чувству, что они — не те, не те.
Так школьный друг, что в дальнем пал сраженье,
В дверях кивком нас встретит и в смешенье
Приветливости и могильной стужи
Укажет на подвал, где стынут лужи{82}.
И как узнать, что вспыхнет в глубине
Души, когда нас подведут к стене
По манию долдона и злодея,
600: Политика, гориллы в портупее{83}?
Мысль прянет в выси, где всегда витала,
К атоллам рифм, к державам интеграла,
Мы будем слушать пенье петуха{84},
Разглядывать на плитах пленку мха,
Когда же наши царственные длани
Начнут вязать изменники, мы станем
Высмеивать невежество в их стаде
И плюнем им в глаза, хоть смеха ради.

А как изгою старому помочь,
610: В мотеле умирающему? Ночь
Кромсает вентилятор с гулким стоном,
По стенам пляшут отсветы неона,
Как будто бы минувшего рука
Швыряет самоцветы. Смерть близка{85}.
Хрипит он и клянет на двух наречьях{86}
Удушие, что легкие калечит.

Рывок, разрыв — мы к этому готовы.
Найдем le grand néant[4], иль может, новый
Виток вовне, пробивший клубня глаз{87}.

620: Сказала ты, когда в последний раз
Мы шли по институту: "Если есть
На свете Ад, то он, должно быть, здесь".

Крематоры ворчали зло и глухо,
Когда вещал Могиллис, что для духа
Смертельна печь. Мы критики религий
Чурались. Наш Староувер Блю великий{88}
Читал обзор о годности планет
Для жизни душ. Особый комитет
Решал судьбу зверей{89}. Пищал китаец
630: О том, что для свершенья чайных таинств
Положено звать предков — и каких.
Фантомы По я раздирал в клочки
И разбирал то детское мерцанье —
Опала свет над недоступной гранью.
Был в слушателях пастор молодой
И коммунист седой. Любой устой
И партии, и церкви рушил IPH.

Поздней буддизм возрос там, отравив
Всю атмосферу. Медиум незваный
640: Явился, разлилась рекой нирвана,
Фра Карамазов неотступно блеял
Про "все дозволено". И страсть лелея
К возврату в матку, к родовым вертепам,
Фрейдистов школа разбрелась по склепам.

У тех безвкусных бредней я в долгу.
Я понял, чем я пренебречь могу,
Взирая в бездну. И утратив дочь,
Я знал — уж ничего не будет: в ночь
Не отстучит дощечками сухими
650: Забредший дух ее родное имя
И не поманит нас с тобой фантом
Из-за гикори в садике ночном.

"Что там за странный треск? И что за стук?" —
"Всего лишь ставень наверху, мой друг". —

"Раз ты не спишь, давай уж свет зажжем —
И в шахматы... Ах, ветер!" — "Что нам в том?" —

"Нет, все же не ставень. Слышишь? Вот оно". —
"То, верно, ветка стукнула в окно". —

"Что ухнуло там, с крыши повалясь?" —
660: "То дряхлая зима упала в грязь". —

"И что мне делать? Конь в ловушке мой!"

Кто скачет там в ночи под хладной мглой?{90}
То горе автора. Свирепый, жуткий
Весенний ветер. То отец с малюткой.
Потом пошли часы и даже дни
Без памяти о ней. Так жизни нить
Скользит поспешно и узоры вяжет.
Среди сограждан, млеющих на пляже.
В Италии мы лето провели.
670: Вернулись восвояси и нашли,
Что горсть моих статей ("Неукрощенный
Морской конек"{91}) "повергла всех ученых
В восторг" (купили триста экземпляров).
Опять пошла учеба, снова фары
По склонам гор поплыли в темноте
К благам образования, к мечте
Пустой. Переводила увлеченно
Ты на французский{92} Марвелла и Донна.
Пронесся югом ураган "Лолита"{93}
680: (То был год бурь), шпионил неприкрыто
Угрюмый росс{94}. Тлел Марс. Шах обезумел.
Ланг{95} сделал твой портрет. Потом я умер.

Клуб в Крашо заплатил мне за рассказ
О том, "В чем смысл поэзии для нас".
Вещал я скучно, но недолго. После,
Чтоб избежать "ответов на вопросы",
Я приступил к дверям, но тут из зала
Восстал всегдашний старый приставала
Из тех, что, верно, не живут и дня
690: Без "диспутов", — и трубкой ткнул в меня.

Тут и случилось — транс, упадок сил
Иль прежний приступ{96}. К счастью, в зале был
Какой-то врач. К ногам его я сник.
Казалось, сердце встало. Долгий миг
Прошел, пока оно (без прежней прыти)
К конечной цели{97} поплелось.
Внемлите!
Я, право, сам не знаю, что сознанью
Продиктовало: я уже за гранью,
И все, что я любил, навеки стерто.
700: Молчала неподвижная аорта,
Биясь, зашло упругое светило,
Кроваво-черное ничто взмесило
Систему тел, спряженных в глуби тел,
Спряженных в глуби тем, там, в темноте
Спряженных тоже{98}. Явственно до жути
Передо мной ударила из мути
Фонтана белоснежного струя.

То был поток (мгновенно понял я)
Не наших атомов, и смысл всей сцены
710: Не нашим был. Ведь разум неизменно
Распознает подлог: в осоке — птицу,
В кривом сучке — личинку пяденицы,
А в капюшоне кобры — очерк крыл
Ночницы. Все же то, что заместил,
Перцептуально, белый мой фонтан,
Мог распознать лишь обитатель стран,
Куда забрел я на короткий миг.

Но вот истаял он, иссякнул, сник.
Еще в бесчувстве, я вернулся снова
720: В земную жизнь. Рассказ мой бестолковый
Развеселил врача: "Вы что, любезный!
Нам, медикам, доподлинно известно,
Что ни видений, ни галлюцинаций
В коллапсе не бывает. Может статься,
Потом, но уж во время — никогда". —
"Но, доктор, я ведь умер!" —
"Ерунда".
Он улыбнулся: "То не смерти сень,
Тень, мистер Шейд, и даже — полутень!{99}"

Но я не верил и в воображенье
730: Прокручивал все заново: ступени
Со сцены в зал, удушие, озноб
И странный жар, и снова этот сноб
Вставал, а я валился, но виной
Тому была не трубка, — миг такой
Настал, чтоб ровный оборвало ход
Хромое сердце, робот, обормот{100}.

Виденье правдой веяло. Сквозила
В нем странной яви трепетная сила
И непреложность. Времени поток
740: Тех водных струй во мне стереть не мог.
Наружным блеском{101} городов и споров
Наскучив, обращал я внутрь взоры,
Туда, где на закраине души
Сверкал фонтан. И в сладостной тиши
Я узнавал покой. Но вот возник
Однажды предо мной его двойник.

То был журнал: статья о миссис Z.{102},
Чье сердце возвратил на этот свет
Хирург проворный крепкою рукой.
750: В рассказе о "Стране за Пеленой"
Сияли витражи, хрипел орган
(Был список гимнов из Псалтыри дан),
Мать что-то пела, ангелы порхали,
В конце ж упоминалось: в дальней дали
Был сад, как в легкой дымке, а за ним
(Цитирую) "едва-то различим,
Вдруг поднялся, белея и клубя,
Фонтан. А дальше я пришла в себя".

Вот безымянный остров. Шкипер Шмидт
760: На нем находит неизвестный вид
Животного. Чуть позже шкипер Смит
Привозит шкуру. Всякий заключит,
Тот остров — не фантом. Фонтан, итак,
Был верной метой на пути во мрак —
Прочней кости, вещественнее зуба,
Почти вульгарный в истинности грубой.

Статью писал Джим Коутс. Адрес{103} дамы
Узнав у Джима, я пустился прямо
На запад. Триста миль. Достиг. Узрел
770: Волос пушистых синеватый мел,
Веснушки на руках. Восторги. Всхлип
Наигранный. И понял я, что влип.

"Ах, право, ну кому бы не польстила
С таким поэтом встреча?" Ах, как мило,
Что я приехал. Я все норовил
Задать вопрос. Пустая трата сил.
"Ах, нет, потом". Дневник и все такое
Еще в журнале. Я махнул рукою.
Давясь от скуки, ел ее пирог
780: И день жалел, потраченный не впрок.
"Неужто это вы! Я так люблю
Тот ваш стишок{104} из "Синего ревю" —
Что про Мон Блон{105}. Племянница моя
На Маттерхорн взбиралась. Впрочем, я
Не все там поняла. Ну, звук, стопа —
Конечно, а вот смысл... Я так тупа!"

Воистину. Я мог бы настоять,
Я мог ее заставить описать
Фонтан, что оба мы "за пеленой"
790: Увидели. Но (думал я с тоской)
То и беда, что "оба". В слово это
Она вопьется, в нем найдя примету
Небесного родства, святую связь,
И души наши, трепетно слиясь,
Как брат с сестрой, замрут на грани звездной
Инцеста... "Жаль, уже, однако, поздно...
Пора".
В редакцию заехал я.
В стенном шкапу нашлась ее статья,
Дневник же Коутс отыскать не мог.
800: "Все точно, сохранил я даже слог.
Есть опечатка{106} — но из несерьезных:
"Вулкан", а не "фонтан". М-да, грандиозно!"

Жизнь вечная, построенная впрок
На опечатке!.. Что ж, принять урок
И не пытаться в бездну заглянуть?
И вдруг я понял: истинная суть
Здесь, в контрапункте, — не в пустом виденье,
Но в том наоборотном совпаденье,
Не в тексте, но в текстуре, — в ней нависла
810: Среди бессмыслиц — паутина смысла{107}.
Да! Будет и того, что жизнь дарит
Язя и вяза связь, как некий вид
Соотнесенных странностей игры,
Узор, который тешит до поры
И нас — и тех, кто в ту игру играет.

Не важно, кто. К нам свет не достигает
Их тайного жилья, но всякий час,
В игре миров{108}, снуют они меж нас:
Кто продвигает пешку неизменно
820: В единороги, в фавны из эбена?
А кто убил балканского царя?{109}
Кто гасит жизнь, другую жжет зазря?
Кто в небе глыбу льда с крыла сорвал,
Что фермера зашибла наповал?
Кто трубку и ключи мои ворует?
Кто миг любой невидимо связует
С минувшим и грядущим? Кто блюдет,
Чтоб здесь, внизу, вещей вершился ход
И колокол нездешний в выси бил?

830: Я в дом влетел: "Я убежден, Сибил{110}..." —
"Прихлопни дверь. Как съездил?" — "Хорошо.
И сверх того, я, кажется, нашел...
Да нет, я убежден, что мне забрезжил
Путь к некой..." — "Да?" — Путь к призрачной надежде".

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ