Шэнь Фу - Шесть записок о быстротечной жизни

• Название: Шесть записок о быстротечной жизни
• Автор: Шэнь Фу
• Издательство: Издательство «Наука» Главная редакция восточной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1979

Автобиографическая повесть китайского художника конца XVIII-начала XIX в.— уникальное произведение китайской литературы, которое может быть поставлено в один ряд со знаменитым «Жизнеописанием» Бенвенуто Челлини. Книга Шэнь Фу (она переведена практически на все европейские языки) — не только интересный образец автобиографического жанра, она содержит любопытные подробности семейного и жизненного уклада китайцев.

---

— Каково?

Я согласился:

— Прелестный вид.

Вдруг мы услыхали, как Юнь-кэ кричит нам с башни:

— И-сян, скорее, отсюда еще более красивый вид! Мы спустились с башни, свернули на запад и через десяток ступеней неожиданно вступили на просторное, вроде террасы, место. Прикинули, сколько до земли, оказалось, что мы выше той отвесной стены, что позади павильона, были ясно видны остатки разрушенной плиты — возможно, в давние времена она служила основанием для зала. Я взглянул на кольцо гор, и этот вид меня более воодушевил, чем тот, что открывался из павильона. И-сян исполнил несколько мелодий, он стоял на фоне озера Тайху, и множество гор отвечали ему эхом. А когда мы расстелили циновку на земле и расставили бокалы, в меня словно вошла печаль. В молодые годы ты жаждешь крепкого вина вместо душистого чая, а потом послушно заменяешь чай рисовым отваром. Пригласили монаха откушать с нами. Спросили, что за причина такой крайней скудости и запустения здешних мест. В ответ услыхали:

— В округе нет поселений, и по ночам здесь пошаливают. Иной раз весь урожай отберут. Яблони, что здесь растут, наполовину принадлежат дровосекам. Наша обитель — ответвление храма Чуннин, в середине каждого месяца главная кухня присылает нам на прокорм один дань[178] сухим пайком и один кувшин приправ, и все. Некий дальний потомок из рода Пэн жил в обители какое-то время и присматривал за монастырем, пытаясь возродить старое, ведь в скором времени здесь и следа человеческого не останется.

Юнь-кэ отблагодарил его иноземной монетой. На обратном пути дошли до приюта Прилет журавля, где наняли лодку и прибыли домой. Я нарисовал картину «Обитель оставшегося в миру» и поднес ее Чжу-и, выражая тем свое удовольствие по поводу такого приятного путешествия.

В тот год зимой я оказался втянутым в тяжбу, поручившись за своего приятеля, почему потерял благорасположение семьи. Затем нашел пристанище у господина Хуа в Сишаньских горах, а весной следующего года я перебрался в Вэйян. Как я тогда нуждался в деньгах! В Шзнъянской управе у меня был старинный друг, по имени Хань Чунь-сюань. Я пошел навестить его. Из-за оборванного платья и продранных туфель я не решился войти в канцелярию и передал ему письмо с предложением встретиться в садовой беседке при местном храме. Когда он пришел и увидел, сколь плачевен мой вид, он понял мое бедственное состояние и дал десять золотых монет. Этот сад был создан на пожертвования заморских купцов, он величайших размеров, досадно, что в нем нет порядка и гармонии — каждый вид не увязан с другим, а насыпанные горки и скалы никак не сочетаются между собой. Возвращаясь, я вдруг вспомнил о достопримечательностях Юйшаня, а так как мне подвернулась лодка, я решил осмотреть и их.

Была середина весны, персики и сливы соперничали в красоте, мне было жаль, что я иду один, без попутчика. Так, с тремя сотнями бронзовых монет за пазухой я направился к Юйшаньскому училищу под названием Книжная палата. Я заглянул через стену училища и увидел заросли деревьев и кустов, увитых цветами, — был прелестный красный цвет среди нежной зелени, ветки то наклонялись над водой, то искали опору в горе. Сколь сильное чувство отдохновения вызвал во мне этот вид! К досаде моей, я не сумел отыскать ворота, дабы войти внутрь. По дороге мне попалась харчевня под навесом, где подавали чай. Я заглянул в нее. Попросил заварить чашечку бирюзово-зеленого напитка. Я испил его — тончайший вкус. Стал у присутствующих расспрашивать, какие места здесь, в Юй-шане, самые примечательные? Один человек сказал мне так:

— Прямо отсюда выйдите к Сигуаню — Западному проходу, поблизости будет Цяомынь — Врата меча, это и есть самые знаменитые места Юйшаня. Если вы сейчас тронетесь в путь, я провожу вас. Я с радостью согласился.

Мы вышли из Западных ворот и пошли к горе, через несколько ли взору нашему открылась ее вздымающаяся вершина. А когда подошли ближе, увидели, что вершина расколота надвое, обе стены разлома полуразрушены, а высота их — несколько десятков саженей. Я подошел еще ближе, задрал голову вверх — казалось, скала сейчас обрушится и завалит меня. Мой проводник сказал:

— В народе говорят, что на вершине, в пещере, — канцелярия небожителей, жаль, что нет к ней тропы.

Я воодушевился, подвернул рукава, подоткнул подол платья и, карабкаясь, словно обезьяна, полез вверх, и так прямиком добрался до вершины. То, что именовалось Небесной канцелярией, оказалось и впрямь пещерой около чжана глубины, над ней была расселина, через которую пробивался свет. Я опустил голову и глянул вниз: от страха у меня подкосились ноги, и я едва не свалился. Прижавшись к стене, держась за лианы и ища опоры для ног, я стал спускаться.

— До чего вы мужественны, вы — старый опытный ходок! Ни разу не случилось мне видеть человека, подобного вам, — восхитился проводник. Я же думал только о питье — во рту у меня пересохло. Я пригласил того человека зайти в деревенскую харчевню, где и выпил три чашки. Солнце уже садилось, я вынужден был вернуться и, подобрав на дороге с десяток кусков красного железняка, положил их за пазуху и отправился домой. Той же ночью я нанял лодку, поплыл в Сучжоу — так я воротился в Сишань. Это было веселое путешествие, которое я совершил в пору своих горестей и невзгод.

Весной года цзя-цзы[179] под девизом Цзяцин мой батюшка скончался, и в скором времени я покинул дом, начав свои дальние странствия. Мой друг Ся И-шань предложил мне пожить у него. Осенью в восьмую луну он пригласил меня отправиться вместе с ним на Берег Юнтай — отмель в Восточном море, — он должен был собрать урожай и арендную плату.

Отмель Юнтай приписана к уезду Чунмин. Мы вышли из гавани Люхэ и проплыли морем более ста ли. Отмель Юнтай была только что поднята из-под воды, это было пустынное и заброшенное место — ни улиц, ни лавок, среди безбрежного моря тростника лишь кое-где мелькало жилье. Все строения были окружены рвами и дамбой, на которой высадили ивы.

Кроме Ся И-шаня, на отмели жил некто Дин, ему принадлежал амбар и несколько десятков домов. Второе имя Дина — Ши-чу, сам он уроженец Чунмина. На этой отмели он был старостой, под его началом был еше приказчик Ван. Оба были бравые ребята и любили гостей. Они встретили нас как старых друзей, забили свинью и опорожнили жбан вина. Дин предложил «сыграть в пальцы», сам он не знал толка в поэзии или словесности, а если пел, то из глотки его вырывались вопли, поскольку мелодия или ритм были выше его разумения. Каждый раз, будучи во хмелю, он подзывал работников, плясал с ними, либо ради развлечения бился на кулачках. Дин держал больше сотни бычков, они ночевали на дамбе под открытым небом, и разводил гусей, надеясь, что в случае нападения воров гуси поднимут шум. Иногда, взяв сокола и гончую, он уходил на охоту в прибрежные заросли тростника и всегда возвращался с дичью. Как-то я попробовал последовать за ним, но он шел так быстро, что я вскоре утомился и лег в траву.

Однажды он взял меня посмотреть поля. Каждый участок был пронумерован и огражден высокой дамбой для защиты от морских прибоев. В дамбе был прорыт сток, который регулировал напор воды. На рассвете, когда подъем воды высок, шлюз открывали, чтобы вода залила поля, при низком стоянии вод, если поле перенасыщено влагой, воду спускали. Дома работников были разбросаны по отмели, словно звезды на небе, однако на зов управляющего все собирались мгновенно. Работники называли моего приятеля «хозяином», слушались его и почтительно поддакивали. Простые и искренние люди, они заслуживали любви. Будучи раздражены несправедливостью, они становились свирепее леопардов и тигров, но за доброе слово кланялись и благодарили. Их жизнь состояла из этих ветров, дождей, солнца. Их окружала поистине дикая природа, как в самые стародавние времена.

Из своего дома я видел валы волн и, даже преклонив голову к подушке, слышал прилив, который гудел будто бронзовый колокол. Однажды ночью на расстоянии десяти ли я увидел в море красную свечу, она была с большую корзину. Свеча некоторое время плыла по морю, потом вдруг алым пламенем загорелся горизонт, словно кто запалил костер. Дин сказал:

— В здешних местах по временам появляется дух, светящийся божественным огнем, — это к половодью, а значит — на отмель нанесет много песку.

В этом диком месте я не соблюдал никаких условностей, не ведая запретов и опасений, дал волю сумасбродству: то, сев на спину вола, я распевал песни, то, вдохновленный вином, принимался плясать, короче, делал все, что мне заблагорассудится. Поистине, это было самое приятное путешествие моей жизни! Но дела были закончены, и в начале десятой луны мы отбыли.

Из достопримечательностей Сучжоу и его пригородов я более всего восторгаюсь местом, называемым Тысяча цинов облаков, оно как раз на Тигровом холме, и Мечом-озером. В других сооружениях и парках слишком явно проступает участие человеческого труда или они загрязнены «духом румян и пудры» и теряют свой истинный облик лесов и гор. А недавно воздвигнутые Байгунсы — Храм поэта Бо Цзюй-и и Мост тень пагоды — представляют всего лишь исторический интерес. Ефанбин, который я шутя переименовал в Берег диких трав, — любимое место размалеванных и напудренных певичек, которые, прогуливаясь, демонстрируют свою обольстительность. В самом городе наиболее знаменит парк Шицзылинь[180] — Лес льва, говорят, что он сделан по эскизу Ни Юнь-линя, — камни там полупрозрачны и много старых деревьев. Однако же, если бросить взгляд на композицию парка в целом, окажется, что его искусственные горы и скалы нагромождены беспорядочно, точно кучи угольной пыли, прорытые муравьиными ходами, только сверху прикрытые мхом и лишайником. Парк лишен прелести гор и леса. Я попробовал разглядеть Шицзылинь в подзорную трубу, но все равно не почувствовал его красоты.