Владимир Шаров - Старая девочка

• Название: Старая девочка
• Автор: Владимир Шаров
• Жанр: Современная проза

---

“И вот она мне ни с того ни с сего говорит, — перебил мысли Ерошкина Пирогов, — что все взвесила и теперь готова стать моей женой. Я сначала обрадовался; наверное, и на лице у меня это было. Еще бы — сколько я этих ее слов ждал! Я так обрадовался, что даже забыл, что уже женат, но тут же, конечно, вспомнил и говорю ей это, стараюсь помягче, но оттого, наверное, совсем глупо получается. И глупо, и обидно, и непонятно, зачем я тогда к ней ходить продолжаю, раз уже женат. Сказал я, значит, что уже женат, ну и сидим оба, молчим, только плеск ручейка у них во дворе слышен. Наверное, из-за него Вера и говорит: пойду на кухню, напьюсь. Пошла, минуты через две возвращается, в руках полный стакан и говорит мне: хочешь? И тут я опять себя как последний дурак повел. Встал, взял из ее рук стакан и выплеснул его в окно. Она посмотрела на меня и вдруг, как безумная, хохотать начала. Хохочет и, давясь, говорит мне: “Что же это вы, Лев Николаевич, решили, что я отравить вас вздумала?” Ну вот, — закончил Пирогов. — На этом мы с ней тогда и расстались”.

“Что же, — сказал Ерошкин, — похоже, вы дешево отделались. Представляете, что бы было, если бы вы тогда не сообразили, что она за вас замуж выйти задумала, чтобы Диме своему отомстить?” — “Да ничего бы не было, — сказал Пирогов, — ерунда все это из женских романов. Мы бы с ней знаете как хорошо жили! Все нам бы завидовали. Я ее и до сегодняшнего дня ждать бы согласился. Так бы и ходил и ждал, если бы она разрешила. Никогда себе не прощу, что тогда Ираклия Христофоровича послушал. Ходил бы так год за годом, — повторил Пирогов, — а потом однажды она бы мою преданность оценила”.

Николая (Колю) Ушакова, командира танкового батальона, Ерошкин поручил допросить своему подчиненному Давиду Дрейферу, потому что, по мнению Смирнова, да и самого Ерошкина, никакого интереса он по этому делу не представлял. Во времена, когда он знал Веру, ему было всего лет семь-восемь, встреча их была случайной и, надо сказать, радости Вере не доставила. Рассталась она с ним без сожаления.

Вызвали Ушакова с важных маневров, Ерошкин велел с ним особенно не миндальничать и не разводить церемонии, допросить и, если не окажется ничего интересного, в тот же день отправить обратно. Так сказать, не мешать ему крепить обороноспособность Родины. Поезд Ушакова пришел в Москву в десять утра. На Лубянке он должен был быть в половине двенадцатого; в итоге, не заезжая в гостиницу, он явился к Дейферу прямо с вещами.

Из дневника Веры Дрейфер знал всю историю их годичного знакомства. Вера писала, что, когда она на корабле возвращалась домой, так и не найдя никаких новых следов Ирины, ничего, кроме записи в журнале больницы Рыбной слободы, что 19 августа 1918 года Ирина Сергеевна Радостина скончалась здесь от холеры… и вот, едва они отчалили от пристани в Рыбной слободе, как на нижней палубе обнаружился заяц. Маленький худенький мальчик, совсем оборванный и босой. “Его отвели к капитану, и тот при нас — там собрался чуть ли не весь пароход — долго допрашивал беспризорника, но единственное, что удалось узнать, что имя его Коля Ушаков, возраста своего он не знает. На вид ему было лет семь. На вопрос капитана, где его родители, он отвечал, что сирота, отец служил матросом на пароходе, потом, выпимши, попал в колесо, и его на куски размололо, а мать умерла еще до того.

“Лично мне, — писала в дневнике Вера, — его рассказ о смерти отца не понравился, он обо всем говорил неуверенно, мямлил, а здесь отвечал, будто урок выучил — твердо, звонко. Но капитан оказался куда отзывчивее меня. И добрее. Тут же, ни минуты не раздумывая, он объявил, что берет мальчика в свою семью, усыновит его и воспитает вместе с собственными сыновьями. Когда он это говорил, — писала Вера, — у меня в душе шевельнулось запоздалое сожаление. Я ведь и сама думала об этом, чтобы хоть отчасти заполнить ту пустоту, что образовалась в нашей семье после того, как не стало Ирины.

Но отчаивалась я рано. То ли жена капитана не решилась разделить гордый позыв мужа или просто мальчики не поладили между собой, но едва я заикнулась, что раньше сама хотела взять Колю, капитан не заставил себя долго упрашивать, наоборот, сразу согласился, что так оно, наверное, в самом деле будет лучше. Услышав про Москву, Коля тоже повеселел и, не раздумывая, при всех, стал величать меня маменькой. Мне, признаться, это совсем не понравилось.

На пароходе, читая лекции и ставя спектакли, мы доплыли до Самары, там выгрузились и всем гуртом отправились на железнодорожный вокзал, решив, что попытаемся сесть на московский поезд. Вокзал, казалось, доверху был набит людьми и их мешками, каждый по многу дней покорно дремал у своих вещей, ожидая поезда, идущего в нужную ему сторону. У меня с собой ничего, кроме маленького свертка белья, не было, я усадила на него Колю и вышла на перрон подышать свежим воздухом. Через полчаса вернулась, а Коли и след простыл. Я спросила наших, не видели ли они его, и кто-то сказал, что, пока меня не было, подходила какая-то нищенски одетая женщина, и, увидев ее, Коля сразу же убежал. Я еще разговаривала со своими, когда Коля и та нищенка вернулись. Оказалось, что это его мать. Услышав, что я хочу взять ее сына, она перекрестилась и сказала: “Спасибо добрым людям. Пускай берут, а то мне и кормить его нечем. Голодающие мы. Самарские. У людей, может, жить останется, а так оба с голоду помрем”. Когда она отошла, Коля сначала пошел за ней, а потом вернулся и снова крепко ухватился за мою руку.

Московского поезда мы ждали недолго, в середине ночи состав неожиданно подали, все бросились по вагонам захватывать полки, но я, как водится, опоздала, и никакого места нам не досталось. Впрочем, Коля не очень унывал, вид у него был до крайности довольный. Войдя в вагон, он осмотрелся и, увидев примостившуюся под потолком молодую пару, гордо крикнул: “С моей-то маменькой так не побалуешься”. Какой-то солдат отозвался: “Какая еще маменька! Она и родить не умеет”. Тут же рядом милый интеллигентный старичок сказал: “Странный, ненормальный мальчик”, - после чего уже весь вагон принялся обсуждать меня и Колю. Продолжали они, наверное, не меньше часа, и все это время я от стыда не знала, куда деться. Наконец люди угомонились, заснули. После этого мы с Колей выгородили для ночлега свой кусок пола. Уже через сутки мы были в Москве, на Казанском вокзале. Со всеми распрощались и зашагали домой.

Мои родители встретили Колю очень хорошо, — писала в своем дневнике Вера, — так что сначала я была рада, что его привезла. Мама сама сшила ему одежду из старых Ирининых платьев, отец смастерил тапочки на веревочной подошве, кожу тогда было не достать. Поселили мы его в коридорчике между родительской спальней и бабушкиной комнатой, там стоял большой широкий сундук, еще моего деда, на нем ему и устроили постель. Коля тоже никому не мешал и не надоедал, с нами только ел, а остальное время играл с ребятами во дворе. Спать он ложился рано. Смаривало его обычно, еще когда мы ужинали, и тогда отец на руках относил его в постель. Плохо с ним было лишь одно — ночью он делал под себя. Но мы все понимали, сколько ему пришлось пережить, и надеялись, что рано или поздно это пройдет.

В мае минуло восемь месяцев, как я привезла его из Самары, и мы уже были уверены, что Коля у нас прижился. Никто им по-прежнему особенно не занимался, только кормили, мыли, одевали да папа, который вообще всегда мечтал о сыне, каждый день читал ему сказки. И вдруг Коля пропал. Десятого мая после обеда он, как всегда, пошел играть в сад, но к ужину не появился, не пришел он и ночевать. Я расспросила всех ребят, с которыми он обычно играл, и все в один голос сказали, что после обеда они его во дворе не видели. Не знаю, почему, — писала Вера, — но взволновало это нас не сильно, а когда он не появился и через два дня, родители решили, что просто его снова потянуло бродяжничать. Мама за завтраком сказала: что же, ушел, значит, ушел, — и мы все вздохнули с облегчением.

Мы думали, что вообще больше никогда его не увидим, но не тут-то было. На пятую годовщину революции Лапины позвали нас пойти посмотреть иллюминацию, домой мы вернулись совсем поздно, сели за стол, и вдруг кто-то постучал в дверь. Я открыла, а на пороге стоит незнакомый мужчина и держит за руку Колю. Посмотрел на меня и говорит: “Ваш, что ли? Вот, привел”. Рада его появлению я совсем не была и сказала: “Хорошо, Коля, сейчас иди сюда, но завтра утром я тебя отведу в милицию”. И вдруг Коля вырвался, только мы его и видели”.

“Ненормальный, что ли, — сказал мужчина, как тот старичок в поезде. — Я его встретил на улице, стал расспрашивать, чей он и откуда, он ваш адрес называет и говорит: маменька из дому выгнала, боюсь один возвращаться, а со мной согласился, пошел”. Мне было очень неудобно, что так получилось. Я пригласила этого человека в дом, налила ему чаю и, пока он пил, вкратце рассказала историю своего материнства. Я говорила, он сочувственно кивал головой, а потом, не сказав больше ни слова, ушел”.