Петр Капица - Ревущие сороковые

• Название: Ревущие сороковые
• Автор: Петр Капица
• Издательство: ИХЛ
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1964

Советские люди, герои „Ревущих сороковых", побеждают суровые условия плавания и овладевают искусством охоты на китов. Более того, китобойный промысел сближает их, закаляет волю.

---

— Хоть ты и врач, но сама себя не можешь выслушать. В Ленинграде ты покажешься специалисту… и не одному. Может, все еще поправимо.

— Хорошо, я поеду с тобой, — согласилась Леля.

В Ленинград мы прибыли рано утром. Леля отправилась к знакомому профессору, а я — в Управление Балтийского пароходства. Пройдя в сектор кадров, я спросил: не требуются ли сейчас штурманы?

— Скоро понадобятся, — ответил пожилой моряк.

Он попросил написать краткую биографию, заполнить анкету, оставить две фотокарточки и домашний адрес.

Из порта я вернулся повеселевшим. Леля догадалась, где я пропадал без нее, и, как бы невзначай, поинтересовалась:

— Ты что — на работу решил устраиваться?

— Довольно лодырничать. Наши отпускные деньги уже на исходе.

— И опять в моряки?

— А куда же еще? Не новую же специальность выбирать?

— Но ведь море опять нас разлучит?

— С этим придется мириться. Ну а что же тебе профессор сказал?

Леля смутилась.

— Ему показалось совсем не то, что я думала… В общем, придется показаться еще одному врачу… Ты не тревожься, ничего особенного.

Вечером мы поехали на Елагин остров. Прогулялись по тенистым дорожкам старого парка и вышли на Стрелку — узкий мыс на слиянии Средней и Большой Невок. Отсюда хорошо виден был Финский залив.

— Ну что в нем хорошего, в твоем море? — сказала Леля. — Кругом одна вода. И посмотреть не на что.

— Это же не море, а лишь залив, «Маркизова лужа»! Настоящее море иное. Оно просторное, вечно волнуется, шумит! Когда плаваешь в нем, то ощущаешь не тепленькие объятия речной водицы, а упругую, несущую тебя силу. Если проживешь хоть год на море, то уж не забудешь его…

— Свое противное море ты, оказывается, любишь больше, чем меня!

Она явно ревновала меня к морю.

* * *

Через несколько дней я неожиданно получил письмо от старшин, с которыми воевал на Балтике.

«Здравствуйте, товарищ, старший лейтенант! — писали они. — Кланяются Вам Фара-фонов и Семячкин. Мы помним, как Вы опечалились, отправляя нас в госпиталь. Действительно, плохи мы тогда были: рана на ране, хоть за борт списывай. А все-таки выжили! Нашего брата не скоро возьмешь. Демчук на Севере успел повоевать. Я, правда, еще прихрамываю, а Семячкин двух пальцев лишился и плечо лечит. Но ничего, поплаваем еще!

Мы слышали, что Вас тоже демобилизовали. Неужто море покинете? А нам никуда от него не уйти. Погуляли мы немного и пошли в Балтийское пароходство. Там дружка одного встретили. Он спрашивает: «Хотите в кругосветное? Сейчас набирают военморов всех специальностей на китобойную флотилию». Как же не хотеть! Мы сразу в сектор кадров. А там нам действительно говорят: «Нужны. Если еще демобилизованные катерники найдутся, посылайте, всех возьмем».

Тут мы о Трефолеве, о Демчуке и о Вас сразу вспомнили. Суда китобойные небольшие, вроде наших «охотников». Вот бы Вам капитаном, а Демчуку — боцманом! Опять бы вместе поплавали: я радистом, Трефолев — пушкарем, Семячкин — марсовым. Если надумаете, то поспешите, китобои скоро снимутся с якоря. Приезжайте прямо в гостиницу «Англетер». Мы оба живем в 27-м номере.

Крепко жмем руку! С балтийским приветом!»

Ниже стояли размашистые подписи Фара-фонова и Семячкина.

— Неужели они тебя сманят в китобои? — забеспокоилась Леля.

— А почему бы и нет? С последним ночным поездом мчимся в Ленинград. Готовь чемоданы.

В гостинице «Англетер» я разыскал двадцать седьмой номер и постучал в дверь. Фара-фонов и Семячкин обрадовались, увидев меня здоровым и бодрым.

— А нам говорили, что ваше дело плохо, — сказал Семячкин. — Контужены крепко, и рука будто не действует.

— Чепуха! И левая и правая в полном порядке;

— Ну, тогда вас обязательно возьмут. Мы уже разговаривали с флагманским штурманом.

Они принялись рассказывать, какие суда отправляются в плавание, и на небольшой карте карандашом прочертили дорогу на «оборотную сторону земли».

Поход был заманчивым. Предполагалось, что китобойные суда обогнут Западную Европу, выйдут в Атлантический океан и вдоль Африки доберутся до льдов Южного полюса. О таком путешествии я не раз мечтал в юности.

— Хорошо, подходит, — сказал я. — Ведите к вашему начальству.

Флагманским штурманом оказался высокий пожилой моряк. Узнав, что во время войны я командовал «морским охотником», он задал несколько вопросов по судовождению и заключил:

— Добро. Рад хлопотать за вас. Сегодня же доложу капитан-директору.

Но тут, вспомнив про настроение Лели, я замялся и попросил повременить, доложить через день или два.

— Что? — удивился флагманский штур-ман. — Вы — молодой моряк, и еще размышлять будете? Да кто вам предоставит такую практику? В ваши годы я бы ухватился за нее руками и ногами. Через какие-нибудь двести дней вы будете штурманом дальнего плавания! Да дело не в звании — вы мореходом сделаетесь! А эти люди у нас выводятся. Сейчас многие моряки не плавают по океанам, а просто пересекают их по кратчайшей прямой. Это морские чиновники! Они сидят в каютах и на мостик по радио распоряжения передают. За них автоматика работает. Истинные же мореплаватели — это рыбаки и китобои, которые месяцами не видят берегов, скитаясь среди волн…

Он еще минут пять горячо говорил о жизни китобоев, затем неожиданно поднялся, крепко пожал руку и заявил:

— На размышление даю двадцать четыре часа. Но я уже вижу — вы согласны.

Леля в тревоге ждала меня.

— Ну как? — открыв дверь, спросила она.

— Ты, наверное, сейчас расстроишься, но я ничего не мог с собой поделать.

— Так я и знала, — сказала она. — Ну что ж, если по-иному нельзя, уезжай!

— Леля, пойми, когда еще такой случай представится? И потом, эта разлука не такая, как во время войны. Я просто буду занят много дней. Мы опять встретимся. Все жены моряков живут так же. Мы ведь с тобой не годимся для спокойной и безмятежной жизни.

— На сколько месяцев ты уедешь? — уже спокойно спросила она.

— До весны. Зимы у меня в этом году не будет.

— А для меня наступит, наверное, самая длинная и томительная зима.

— Если это тебя так огорчает, я останусь.

— Нет-нет, ни в коем случае! — словно испугавшись, торопливо сказала она. — Я и так виновата… думала только о себе. Не обращай внимания на меня.

— Ты была сегодня у врача?

— Да.

— Что он тебе сказал?

— То же самое… Я просто не поняла себя… Знаешь, у нас будет ребенок.

— У нас с тобой? Что же ты молчишь? Вот здорово! — Я бросился целовать ее. Когда прошел первый порыв радости, спросил:

— Подожди, но как же ты останешься одна?

— В конце зимы я переберусь к твоей маме, будем жить вместе.

— Но без меня тебе будет трудно. Нет, нужно отказываться от Антарктики и устраиваться на судно каботажного плавания.

— Жертв не требуется. Я все продумала. Это случится еще не скоро, весной. Уходи в Антарктику и не думай ни о чем. Только не задерживайся… Я очень буду ждать!

МЫ КИТОБОИ

Я был зачислен вторым штурманом на только что отремонтированное китобойное судно «Пингвин». По виду наше судно было крупней «морского охотника», но оказалось таким же тесным и неудобным для жилья, как и «МО».

Меня со старпомом поселили в надстройке, в тесной каютке; порой казалось, будто мы ютимся в большом шкафу, приспособленном под жилье.

Старпом спал на нижней койке, я — на верхней. У нас на двоих был небольшой столик, зеркало, полка для книг и ниша с вешалкой для верхней одежды. Чемоданы мы держали в рундуке под койкой, Когда требовалось что-нибудь в них найти, то один из жильцов должен был покинуть каюту, а другой — открыть дверь в коридор и вытащить чемодан. Но мы не жаловались на тесноту. Я привык к ней на «морском охотнике», плавая на Балтике, а Феоктист Варфоломеевич Черноскул во время войны — на бронекатере Дунайской флотилии.

— Мне роскоши не надо, — говорил старпом. — Была бы койка да сверху не поливало бы водой. И я обойдусь.

Длинных речей Черноскул не любил, отвечал на вопросы коротко, без лишних пояснений. Феоктист Варфоломеевич был человеком приветливым; никогда ни на что не жаловался и, казалось, всем желал добра, а по службе оказался строгим и требовательным, как и положено старпому. Слово «долг» в применении к нему утрачивало всякую ходульность. Черно-скул так выполнял службу, что ему любой моряк мог позавидовать.

О прежней жизни старпома я знал лишь несколько эпизодов, из которых путной биографии не составишь. Но я не досаждал ему расспросами, а у Черноскула не было любопытства к моему прошлому. Правда, наедине мы с ним оставались редко: в мое дежурство он отсыпался, а когда я был свободен, Феоктист Варфоломеевич стоял вахтенным на мостике либо занимался сотней неотложных дел. Старпом на нашем судне отвечал за все.