Карл Проффер - Ключи к "Лолите"

• Название: Ключи к "Лолите"
• Автор: Карл Проффер
• Жанр: Критика
• Год: 2000
• ISBN: 5-89091-092-2

Карл Проффер (1938–1984) — известный американский литературовед-славист, основатель легендарного издательства «Ардис», публикующего произведения русской литературы на Западе, — много сделал для изучения и популяризации творчества В. Набокова. Его книга «Ключи к "Лолите"» (1968) стала первым детальным исследованием самого известного романа русско-американского классика. Проффер подробно рассматривает многочисленные литературные аллюзии, на которых строится «Лолита», анализирует стилистические приемы Набокова и с наблюдательностью литературного сыщика расследует детективные хитросплетения сюжета. Лишенный излишнего академизма, труд К. Проффера, впервые переведенный на русский язык, будет интересен как старым почитателям, так и новым читателям Набокова.

---

А вот более сложная аллюзия:

…brun adolescent,[20] которого русая ее красота и ртуть в младенческих складочках живота несомненно — думал я, о Бодлер! — заставят se tordre[21] в повторных снах в течение многих ночей. [с. 200]

Стихотворение Бодлера, которое имеет в виду Гумберт, — это, безусловно, "Метаморфозы вампира".[22] Две первые строфы наиболее показательны.

Красавица, чей рот подобен землянике,
Как на огне змея, виясь, являла в лике
Страсть, лившую слова, чей мускус чаровал
(А между тем корсет ей грудь формировал):
"Мой нежен поцелуй, отдай мне
справедливость!
В постели потерять умею я стыдливость.
На торжествующей груди моей старик
Смеется, как дитя, омолодившись вмиг.
А тот, кому открыть я наготу готова,
Увидит и луну, и солнце без покрова.
Ученый милый мой, могу я страсть внушить,
Чтобы тебя в моих объятиях душить;
И ты благословишь свою земную долю,
Когда я грудь мою тебе кусать позволю;
За несколько таких неистовых минут
Блаженству ангелы погибель предпочтут"{40}.

Понятно, что Гумберт видит здесь определенные аналогии.

В литературе также можно найти демонические образы соименниц Ло. Наиболее сильное литературное эхо ее полного имени звучит в поэме Элджернона Суинберна «Долорес», имеющей подзаголовок Богоматерь юдоли Семи Скорбей: подобным образом Гумберт играет именем Долорес Гейз ("как больно, Долорес, дорогая", "моя боль, моя Долли", adolori, и т. д.){41}. Долорес — Владычица Мук, чему хорошо соответствуют строки:

Чистота и невинность, Долорес!
Но желанье дыханье теснит,
Был бутон — и цветок станет вскоре,
Что мужчина сорвать норовит.
Только розы шип больно уколет —{42}
В вожделенье любовь обратит.
Ночи пылкие, муки рассветные,
И любовь, что берет под контроль
Весь жар плоти, всю скорбь безответную…
Тяжко душу гнетет злая боль.

И особенно:

Есть грехи, что еще не изведаны,
Есть дела, что восторги сулят.
Чем потешиться новым, неведомым?
Где взять страсти для ночи и дня?
Бессловесной мольбой зачарована,
Жизнь проносится палой листвой,
И неслыханной пыткою новою
Стал немыслимых прописей строй.

Если бы у всех девочек обнаруживалась нимфическая ("т. е. демонская") сущность, утверждает Гумберт, то "мы, посвященные, мы, одинокие мореходы, мы, нимфолепты, давно бы сошли с ума", поскольку такие девочки полны "неуловимой, переменчивой, душеубийственной, вкрадчивой прелести". После Аннабеллы "отрава осталась в ране", и в тюрьме Гумберт объясняет:

Я пишу все это отнюдь не для того, чтобы прошлое пережить снова, среди нынешнего моего беспросветного отчаяния, а для того, чтобы отделить адское от райского в странном, страшном, безумном мире нимфолепсии. [с. 167]

Он считает, что избранный им мир — это рай, "небеса которого рдели как адское пламя" (с. 206){43}. Он первым открыл и описал эти пороки, эти муки и неизъяснимые чары, неслыханные и неведомые до того, как Гумберт закончил свой мемуар. Очевидно, набоковскому гению доставляет удовольствие тешить себя отзвуками из третьеразрядного сочинения вроде «Долорес» Суинберна{44}.

Рассмотрев с этой точки зрения выбор полного имени героини, мы увидим ту же прихоть в выборе любимого имени Гумберта. Единственную литературную Лолиту{45}, предвосхищающую появление нашей красотки, я отыскал в пьесе Ленормана "La Maison des Remparts"[23] (позже Гумберт упомянет этого драматурга, см. примечание 9 к главе II). Лолита Ленормана — красивая брюнетка, двадцати одного года от роду, мечтательная и слегка тронутая (подобно двум чеховским сестрам, она воображает себя птицей). После смерти родителей девицы (она не любила мать, как и Ло) некий француз, совративший эту Лолиту, когда ей было двенадцать лет, забирает ее из отчего дома в Центральной Америке и отдает во французский бордель. Нимфическая, «ангело-демонская» сущность героини проявляется в следующих словах: "Я бы хотела поговорить с Богоматерью и святыми. А при случае и с дьяволом". Она полагает, что "мужчины нелепы", и в финале пьесы жалобно стенающая Лолита Ленормана выражает те мысли, которые вполне могли бы прийти в голову Лолите Гумберта (хотя последняя никогда бы не высказала их вслух):

Представить только! Каждую часть ее тела — каждый сантиметр кожи — трогают, давят, трут и пачкают руки, животы, ляжки, губы пьянчуг! Ее цветок оскверняют, омывают, вновь оскверняют, вновь омывают, обрабатывают, осматривают! <…> Ах, Андре! Андре! (Плачет навзрыд.) Ее уста, созданные для песен, для слов любви… терпят похоть скотов, безумцев, старикашек, извращенцев!{46}

Разумеется, в определенном смысле Гумберт — извращенец, безумец и (для Ло) старикашка. Столь явное сходство склоняет меня к мысли, что Ленорманова шлюшонка тоже принадлежит к сонму тех парных звездочек, что мерцают над плечом Лолиты Гейз.

Список аллюзий, требующих знания контекста оригинала, продолжает название автомобиля Густопсового Гумберта — Мельмот. Припомнив название некогда популярного готического романа Чарльза Роберта Мэтьюрина — "Мельмот Скиталец", — мы аллюзию раскроем, однако лишь представление о темных делах нечестивого вечного скитальца позволит нам судить, насколько удачно (или неудачно) изверг-поэт Гумберт выбрал имя своему драндулету[24] (отдаленному потомку экипажа Чичикова){47}. И еще одна отсылка, для понимания которой важно иметь представление об источнике, появляется, когда таинственный автомобиль преследует Гумберта с Лолитой:

Мы были во много раз слабее его роскошно-лакированного Яка, так что даже и не старались ускользнуть от него. О lente currite noctis equi! О тихо бегите, ночные драконы! [с. 269]

Гумберт превращает "noctis equi" (буквально "кони ночи" — в мифологическом смысле) В драконов, цитируя Строку, которая несет двойную ассоциативную нагрузку. В "Трагической истории доктора Фауста" Кристофера Марло, когда часы бьют одиннадцать и Фаусту остается лишь час жизни перед вечным проклятием, он умоляет остановить движенье звездных сфер и дать ему возможность покаяться, чтобы спасти душу.

О lente, lente currite noctis equi![25]
Но вечное движенье звезд все то же,

Мгновения бегут, часы пробьют,
И дьяволы придут, и сгинет Фауст!

Несомненно, Гумберт Гумберт в своем зловещем преследователе видит беса, и час, когда на героя падет проклятие (утрата Ло), уже близок. Спрашивается, почему то, что приносит человеку счастье, должно стать причиной его страданий?

Еще более проясняет ситуацию соответствующее место из "Любовных элегий" Овидия (I, XIII, 40), откуда, собственно, и заимствует строку Фауст. Поэт умоляет утреннюю зарю Аврору, бегущую от престарелого мужа, помедлить, так как день несет множество неприятностей, из которых самая обидная — разлука еще не исчерпавшего сил любовника с возлюбленной:

Если б какого-нибудь ты сейчас обнимала Кефала,
Крикнула б ночи коням: "Стойте, сдержите свой бег!"
Мне же за то ли страдать, что муж твой увял долголетний?
Разве советовал я мужем назвать старика?{48}

С легким ироническим оттенком это вполне применимо к долголетнему увядающему Гумберту Гумберту и его возлюбленной Лолите.

Позже Гумберт описывает в своей летописи повторное посещение Брайсланда (обители Зачарованных Охотников), на этот раз вместе с Ритой:

Меня тогда охватило непреодолимое желание восстановить мое пребывание там с Лолитой… Я теперь пытался ухватиться за старые декорации и спасти хотя бы гербарий прошлого: souvenir, souvenir, que me veux-tu?[26] Верлэновская осень звенела в воздухе… [с. 320]

Среди "Сатурнических стихотворений" Верлена есть два произведения, озаглавленных (по-английски) «Никогда». Одно из них начинается строками:

Зачем, зачем ты льнешь ко мне, воспоминанье?
Дрозда косой полет в осеннем увяданье…

Поэт и его возлюбленная прогуливаются вдвоем, и внезапно она спрашивает: "Какой из дней твоих был самым лучшим, друг?" Он целует ей руку и отвечает:

Как первые цветы всегда благоуханны!
И первое в устах родившееся "да",
И самые уста — как были вы желанны!

Гумберт, вспоминая стихотворение Верлена, связывает "Привал Зачарованных Охотников" с первым «да» Лолиты. Аллюзия внутри аллюзии — это одна из многочисленных отсылок к По (рассматриваемых в следующем разделе){49}.

И еще пример: над кроватью в комнате, которую Гумберт снимает у Шарлотты Гейз, висит репродукция "Крейцеровой сонаты" Ренэ Принэ. Бетховен тут, конечно, ни при чем, а вот в одноименном рассказе Толстого сексуально одержимый протагонист убивает жену. В начале романа мы узнаём, что Гумберт сидит в тюрьме и что он, возможно, совершил убийство. Набоков-Гумберт обожает направлять своих читателей по ложному следу, и вот один из таких следов: любой, кто знает рассказ Толстого, должен вскоре заподозрить, что Гумберт убьет свою жену Шарлотту. Однако в этом случае (как и в других, которые мы обсудим) эрудированный читатель, рискнувший предвосхитить события, будет коварно обманут.