Газета Завтра - Газета Завтра 244 (83 1998)

• Название: Газета Завтра 244 (83 1998)
• Автор: Газета Завтра
• Жанр: Публицистика

---

Увидел меня, распахнул обе руки, подняв и неизменную лыжную палку.

- Господа-товарищи, ко мне приехал сын, представитель России, - торжественно меня обнял как представителя.

Его нагнала женщина, стала давать ему деньги.

- Не надо мне этой дряни, - отмахивался отец. Но женщина все-таки сунула ему свернутые бумажки в карман.

- Деньги - говно, - продолжал по пути тему отец. - Могу зарабатывать. Три семьи кормить! По два-три раза на дню приглашают на выступления. Денег иные дают немерено, я стараюсь не брать! Суют!..

- Красненького взять? - подсуетилась заискивающе старушка.

- Мои дети не пьют! - прибил отец нас со старушкой к земле. - Глухая совсем, а выпивает! Сошлись - еще вроде слышала все, а сейчас глохнет и глохнет!..

Еще бы!..

Старушка пошла домой, а мы с отцом прямиком отправились на рынок. Никогда не считающий деньги, отец рядился за мелочь до ругани. Дыни царапал ногтем, проверяя зрелость, и почти каждому из торгующих давал нагоняй за то, что рано сорвали или долго везли… Это было время, когда по всей нашей распавшейся стране катились волны националистических распрей. И я ждал, что кто-то из продавцов-узбеков скажет: дед, дуй в Россию и там указывай! Ничего подобного! “Аксакал понимает”, - уважительно кивали они головами. Наконец он выбрал две дыни. Жара меж тем вошла в полную полуденную силу. Ладно бы, если мы были где-то в селе, среди деревьев и саманных домиков. Но в центре города, где от зноя исходит пеной асфальт, едва поспевая за отцом, я взмолился:

- Как ты можешь тут жить?! Дышать же нечем!

Родившийся за год до Первой мировой, переживший на веку несколько войн, революций и социальных формаций, в умопомрачительную жару шагая размашисто впереди с лыжной палкой и семикилограммовой дыней, он огласил окрест:

- Я могу - хоть в валенке дышать!

[gif image]

Валентин Курбатов ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ ( Заметки с кинофестиваля “Золотой витязь” )

МЫ СТОЯЛИ с Александром Казинцевым на борту теплохода “Маршал Кошевой”, глядели на Днепр, слушали, как соловьи в прибрежных кустах перекрывают машины теплохода, и говорили, что вот пройдет еще два дня, вернемся по домам и не поверим, что все это было в нашей жизни - этот Седьмой международный кинофестиваль “Золотой витязь”, это десятидневное плавание от Киева до Севастополя и обратно, эти встречи, просмотры, черные южные ночи с неузнаваемым небом, эти остро вспыхивающие споры и счастливое их разрешение “при участии” сияющего моря, теплого ветра и долго летящих за кормой птиц.

И вот эти дни миновали, и уже надо в дневник заглядывать, чтобы восстановить самое живое и важное душе в минувшем фестивале. Очевидно, мое “важное” лежало в другой стороне, чем “важное” президента Международного объединения славянских и православных народов Николая Бурляева, представителя московской Патриархии отца Виктора Петлюченко, актрисы Барбары Брыльской, и начни мы делиться впечатлениями, могло бы показаться, что мы были на разных фестивалях, но я знаю, что и моя периферийная точка зрения - вполне равноправный осколок общего зеркала.

Может быть, может быть, мы чего-то не понимали и наша любовь была слепа, отчего сейчас и не умеет вместить, какая теснота и из чего родившиеся комплексы побуждают Оксану Забужко в том же номере “Дружбы народов” писать о своей стране, как о “х-ха стране, безнадежно не принадлежащей к нервной системе, что опоясывает планету”, но именно в последнее время нажитые и даже нарочно возбужденные комплексы. И бедная их почва проста - давно и тайно гляделось на Запад, и там, там была эталонная система, по которой тосковалось и которая казалась заслонена “тиранической” Россией, и вот героиня Оксаны Забужко - “несчастная сексуальная жертва национальной идеи”, как она себя представляет - мается посреди желанного Гарварда и безоговорочно выводит, что “украинский выбор - это выбор между небытием и бытием, которое убивает, и вся наша литература горемычная - это всего лишь крик человека, придавленного балкой в обрушившемся во время землетрясения доме: я здесь! я еще жив! - но вот беда, спасатели что-то долго не едут, а сам - как ты выберешься из-под завала?”

Кого, каких спасателей ждет тут “горемычная литература”? Да всего лишь европейских переводчиков, чтобы “заметили”, чтобы “реализоваться”, “войти в нервную систему планеты”, и из-за того и бьется в непрерывной истерике, что “не видят”. Только отчего-то автору и в голову не приходит, что “спасатели-то” внутри Родины, внутри родной Украины, что для них надо писать и им, им кричать, что жив, и коли действительно жив, то они увидят и встанут рядом, и даже в желанную Европу переведут, потому что пока в Европе трупов-то и своих хватает, и хочется жизни и жизни.

… После аккредитации до открытия фестиваля будет время, и я успею добежать до виденного по дороге из автобусного окна собора святого Владимира с давно ведомым по альбомам светом васнецовских росписей, с его всякой русской душе известным иконостасом, так часто повторяемым художниками конца минувшего и начала нынешнего века, собор, замысленный в росписи как “история русской веры”, с чьих стен глядят равноапостольные Владимир и Ольга, преподобный Сергий Радонежский и святитель Петр Московский, князья Борис и Глеб, Александр Невский, иконописец Алимпий и летописец Нестор.

Ковровая дорожка выливалась на улицу - очевидно, ждали владыку. Однако уже в соборе я услышал - “ждут Патриарха”. Господи, неужели он здесь и, может быть, мы увидим его сегодня, как в прошедшем году, когда Алексий II приветствовал “Золотой витязь” в Колонном зале? Смущало только, что при патриаршьей службе народу - как на обычной вечерне. И вот зазвонили, и я увидел… Филарета Денисенко в патриаршьем куколе и мантии. Он приложился к мощам, преподал благословение - и служба пошла на украинском языке. Все вроде было сделано “как положено”, но странное, острое чувство оскорбления не позволяло стоять дальше даже “из любопытства”. Черновая репетиция, общественный прогон - не знаю как назвать происходившее - все отзывалось любительством и ложью. Неправда была во всяком движении, в суетной мелочи и скованности службы, в ни на минуту не оставляющем чувстве, что и сам “патриарх” ежеминутно ощущает свое своеволие и самозванство и продолжает служить только из честолюбивого сопротивления, из вызова. Оскорблены русские святители и преподобные, оскорблена история родного Православия, оскорблена церковь и оскорблен получивший украинский паспорт Бог, ввязанный человеческой волей в политические забавы.

После этого особенно больно воспринимались слова митрополита Киевского и всея Украины Владимира на открытии фестиваля о разрыве тела церкви и о задаче кино в меру своих сил удерживать целостность культуры и невредимость традиции. Глава фестиваля Николай Бурляев следом за ним звал к терпению и сознанию ответственности в дни ложно усмиренного хаоса, который под золой тлеет страшным огнем.

Да и сама жизнь, по милосердию своему, перемежает тьму светом, и эти два дня были полны нетерпением скорее наглядеться на Днепр, надышаться его молодым разливом, убедиться, что подлинно “редкая птица долетит до середины Днепра”. Как отошли под всегдашнее, но вечно ранящее “Прощание славянки”, так и заповорачивалась перед глазами Лавра, дивя чудным ритмом куполов, высотой колокольни, которая ревниво завзглядывала на соперничающую с ней в высоте “Мать-Родину”, “Ненько Украину”, вздымающую меч против левого русского берега Днепра, а там вышел показаться Выдубецкий монастырь и не устоял перед скоро развернувшейся индустрией окраин.

Белый прекрасный наш теплоход “Маршал Кошевой” напомнил, что его имя связано с недавно умершим хорошим нашим товарищем Петром Паламарчуком (Владимир Бондаренко сказал, что маршал был дедом Петра), и старый мой друг, журналист и поэт, работающий теперь в ОВЦС московской Патриархии, Андрей Поздняев с печалью вернулся в недавний день похорон: “Петю постригли, побрили (кто помнит кудеярову бороду и шевелюру Паламарчука, не сможет этого представить), и он лежал в вышитой украинской сорочке, светлый, заострившийся, и вдруг меня поразило: Гоголь! - так выступило в нем все малороссийское кровное и так странно объяснилось, отчего он так любил Гоголя и так много о нем писал”. Ах, был бы Петр жив, да разделил бы с нами поездку - то-то было бы рассказов: уж что-то, а историк, а рассказчик он был неисчерпаемый. И это для него, для нашей памяти о нем Днепр сиял и манил покойной тишиной берегов.

Первый же фильм был тяжек - сразу и берег сделался не в радость, и солнце не в утешение. Украинский режиссер Роллан Сергиенко показал седьмой фильм из чернобыльской серии и, чтобы остановить себя и не возвращаться более к этой невыносимой теме, сразу определил его как “Послесловие”. Не привыкнуть к этим марсианским немым просторам, забитым новой, загнанной в резервации мертвой техникой. Сотни машин, сотни вертолетов - все целое, но все пораженное радиацией и слишком обременительное, чтоб это похоронить. Мертвое цветение садов, мертвый ветер шевелит брошенные фотографии, чью-то потерянную память, без которой человек не полон, мертвые занавески на глазницах окон, глядящих на пустынные улицы немых деревень. Еще тяжелее увидеть славную девочку, родившуюся здесь у отчаявшихся родителей, не знающих, как оставить родной угол. Она, смеясь, бежит на зрителя, но ее детское лицо странно. Она знает всех стариков, оставшихся тут помирать, всех собак и кошек, она только никогда не видела детей и не знает, какие они, что делает ее взгляд таинственно неполным, как будто без какой-то необходимой черты.