Леонид Лиходеев - Я и мой автомобиль

• Название: Я и мой автомобиль
• Автор: Леонид Лиходеев
• Издательство: Журнал "Новый Мир"
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1972

Леонид Израилевич Лиходеев (наст. фамилия Лидес) (Родился 14 апреля 1921, Юзовка, ныне Донецк, Украина — Умер 6 ноября 1994, Москва) — русский писатель.

Учился в Одесском университете, летом 1941 невоеннообязанный Лиходеев добровольцем ушёл на фронт, где работал газетчиком. Работал в Краснодарской газете, затем, переехав в Москву, учился в Литературном институте им. А. М. Горького.

Начал литературную работу в 1948, как поэт. Опубликовал сборники стихов «Покорение пустыни» (1953), «Своими глазами» (1955), «Открытое окно» (1957).

С 1957 выступал с очерками и фельетонами (Поездка в Тофаларию, 1958; Волга впадает в Каспийское море, 1960; Местное время, 1963; Колесо над землей, 1971) и автор художественных повестей (История одной поездки, 1957; Я — парень сознательный, 1961), в которых уже проявился почерк будущего Лиходеева — острого полемиста и сатирика, главной мишенью которого становится мещанская психология, собственнические инстинкты, шаблонное мышление, ханжество, пошлость, демагогия, лицемерие и эстетическое убожество (Хищница, Духовная Сухаревка, Нравственность из-за угла, Овал, Флигель-аксельбант, Цена умиления, Винтики-шпунтики и др. фельетоны, опубликованные преимущественно в «Литературной газете», «Комсомольской правде», журнале «Крокодил» и вошедшие в сборники фельетонов, иронических или весело-поучительных рассказов и повестей о современности: Волга впадает в Каспийское море, 1960; Мурло мещанина, 1962; Цена умиления, 1967; Звезда с неба, 1969; Искусство — это искусство…, 1970; Закон и обычай, 1980, и др.

Сатирическому письму Лиходеева присущи особые броскость и резкость, порою карикатурность, пристрастие к ироническим афоризмам и парадоксальным ассоциациям, постоянное ощущение читателя, к которому фельетонист обращается с дружеской, порой панибратской интонацией. Остротой социальной критики отличается книга Лиходеева «Гвоздь в сапоге» (написана в 1975), мягким, лиричным юмором и в то же время тонкостью масштабного социального анализа — романы о современности «Я и мой автомобиль» (1972), «Боги, которые лепят горшки» (1983) и «Семь пятниц» (1986); яркий сарказм отличает постперестроечный обличительный роман Лиходеева «Средневозвышенная летопись» (1992).

Менее известен Лиходеев как исторический прозаик (книга Поле брани, на котором не было раненых, 1990, посвященная трагической судьбе русского интеллигента — участника Октябрьской революции, а также произведения о П. Г. Заичневском, известном революционере, родоначальнике «русского якобинства», о Н. И.Бухарине и др.). С историей страны связаны также автобиографическая повесть «Жили-были дед да баба» (1993) и более всего роман-эпопея «Семейный календарь, или Жизнь от конца до начала» (1990–1991), сочетающая ностальгическую исповедальность с фактографической насыщенностью и силой общественного темперамента.

Активный публицист, Лиходеев часто выступал с проблемными статьями — о частной собственности, суде присяжных, национальной политике государства, по правовым вопросам и др. Автор пьес «Шаги на рассвете» (1961), Отель «Голубой жираф» (1968).

---

— Карп Селиванович, успокойтесь, ради бога… Не надо… Вы золотой человек! Вы не потребитель. Я беру свои слова назад…

— Пустите, — слабо сказал он и нажал плечом на дверь, — пустите. Я вам ничего не сделал…

Да. Плохо. И за что я его? Добрый, добрый Прибылевич. Милый, милый экономист. Ах, как нехорошо. Что он теперь обо мне думает?..

Но куда деваться?

Я подхожу к двери и прислушиваюсь. К Прибылевичам собираются гости. Нет, не место мне на этом славном пиру. А может быть, взять белый флаг и идти просить прощения? В новогоднюю ночь это небесперспективно. Неужели не пожалеет? Должен пожалеть! Пойду! Но как пойду? С белым флагом и в тапочках? Он воспримет это как издевательство.

Под Прибылевичами проживает Николай Федотович Фонарев. Прекрасный мужчина в свежем воротничке. Он дипломат. Он живет больше за границей. Николай Федотович всегда подтянут, и на лице его постоянно обретается таинственная доброжелательность. Он никогда не входит в лифт первым, но всегда учтиво пропускает вперед всех, кто ждет возле сетки. Если в лифт входит дама, Николай Федотович обязательно снимает свою серебристую шляпу и доброжелательно молчит.

Мне бы очень хотелось услышать его голос. Голос у него должен быть не меньше баритона. Я даже думаю, что именно баритон. Потому что тенор ему никак не подходит. Он слишком серьезен для тенора. Но, собственно, бас ему тоже не к лицу. Потому что человека, имеющего бас, редко берут на дипломатическую службу. Бас — голос сугубо внутренний. Если человек с басом начинает разговаривать на международные темы, да еще в официальной обстановке, тон его может быть воспринят самым нежелательным образом и повлечь за собою ряд дипломатических неудовольствий. Так, по крайней мере, я думаю. Нет, самый подходящий голос для мирного сосуществования на этой планете — баритон.

Какой же у него голос?

Может быть, спуститься постучать, поздравить с наступающим? Так сказать, бон аннэ, хеппи яр? И он ответит прекрасным глубинным барии тоном, серебристым, как его шляпа, и негнущимся, как его воротничок: «Милости прошу! Вы оказываете нам честь своим посещением, достопочтенный сэр! Входите, присаживайтесь, будьте как дома! Что прикажете — виски, бренди, мартель?»

Да.

А может, шуганет? Посмотрит на тапочки и шуганет. Или даже просто так шуганет, по первому взгляду, не вдаваясь в подробности?

Нет, не пойду. Может быть, он в данный момент прием устраивает. Может быть, у него прием официальный. Или полуофициальный. Или даже совсем неофициальный. Может быть, там у него сейчас посол сидит с супругой, или посланник с женой, или еще кто-нибудь. А я в тапочках. Красиво ли это? Я уже не говорю о гипсовой повязке. Это все время придется наклоняться к дамским ручкам левой рукой. Этично ли это в смысле встречи Нового года? Тем более — как резать омаров? Попросить соседку? Мадам, нарежьте мне по кусочку как бытовому инвалиду…

Нет, не пить мне сегодня фонаревского мартеля, не толковать мне сегодня о мировых проблемах, держа стопку левой рукой.

Что же делать?

Я переворачиваюсь на спину и смотрю в потолок.

И тут меня посещает мысль, кажущаяся мне веселой и продуктивной. Есть все-таки на свете люди, к которым можно ходить в тапочках с целью встретить Новый год левой рукой! То есть не десницей, а шуйцей.

Я вспомнил о Якове Михайловиче Сфинксе.

Он, конечно, сидит дома, чудный Яков Михайлович, добрый и хромоногий. Сейчас я его поздравлю по телефону и напрошусь в гости. Где же его телефон?

Я листаю книжку, ищу в блокнотах и не нахожу. Нет у меня телефона Сфинкса. Никогда я ему не звонил, и множество лет нашего знакомства прошли безразлично, без задержек и остановок, если бы не сломанная рука, я так и не знал бы, где живет мой старый школьный учитель.

Телефонный звонок неожиданно прерывает мои размышления. Нет, это не Яков Михайлович. Это так — одна знакомая:

— С Новым годом! Приезжайте к нам. У вас же автомобиль! Приезжайте, если вы никуда не собираетесь…

Спасибо. Автомобиль долго заводить.

Я смотрел на свои тапочки и утешал себя гордой мыслью, что все-таки принял участие в борьбе обувной мастерской номер тридцать восемь за сверхсрочное выполнение годового плана.

— Не беспокойтесь, — сказал я, — мне будет хорошо и весело. Спасибо, кланяйтесь гостям.

Я положил трубку и пошел к Сфинксу…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Анютка явилась на последний допрос перед передачей дела в суд в таком независимом виде, что следователь даже пожалел ее про себя. Вырядилась она действительно не к месту.

Следователь лица ее хорошенько не изучил, поскольку слушал и ее и свидетелей склонив голову. Он на них не смотрел. Ему смотреть на них было ни к чему. Все ясно. Обвиняемая получит свои восемь лет, материалы следствия в порядке, версии никакой нет — и не надо: совершила наезд, нарушив статьи 3, 4 и 41 правил движения по улицам и дорогам Союза ССР. Он и так затянул дело — то грипповал неделю, то еще какие-то небольшие организационные задержки. И сегодня следователь решил кончить дело — нового ничего не прибавится, да и не надо для восьми лет. Решил он кончить волынку и передать дело в суд.

Когда Анютка вошла, следователь, не глянув на нее, сказал:

— Следственная часть закончена… Распишитесь. — И, как бы спохватившись, добавил лениво: — Ничего нового к изложенному добавить не желаете?..

Анютка села у стола, поставив сумочку на колени, и сказала чистым голосом:

— Прошу приобщить к делу адреса новых свидетелей.

Следователь поднял голову. Перед ним сидела обвиняемая — свежая, подкрашенная, в меховой шапочке и сером, довольно красивом пальто. Сидела перед ним не убийца пострадавшего, а какая-то вольная птичка, никакого отношения к ответственности по соответствующим статьям Уголовного кодекса якобы не имевшая. Следователь посмотрел на Анютку и пожалел, что не посадил ее сразу в предварительное заключение, а валандался с ней по подписке, и вот пожалуйста, явилась как в театр!

— Каких еще свидетелей? — недобрым голосом спросил он. — Подписывайте протокол допроса и ждите суда… Можете прочитать…

Анютка вздохнула и повторила:

— Прошу приобщить к делу адреса новых свидетелей… Следователь откинулся, с интересом рассматривая Анютку.

— Вы что, сюда играться пришли? Вы скажите спасибо, что на воле до сих пор… Дело закончено. Подписывайте и идите… Если хотите еще до суда дома пожить…

Анютка посмотрела в глаза следователя без опаски. Глаза его были далекие, к встречному взору непривычные. Следователь глаза отвел. Анютка сказала ясно, но кашлянув от волнения:

— Имею право по процессуальному кодексу… Следователь улыбнулся:

— Поздно качать права, обвиняемая… Раньше надо было… Следствие закончено… Что же я с вами, по новому разу возиться буду?

— Будете! — четко сказала Анютка.

— Интересно! Что же, вы у меня одна?

«Колеблется, — подумала Анютка, избавляясь от страха, который все-таки не отпускал ее. — Колеблется… Значит, Роман Романович учил правильно».

— Гражданин следователь, — сказала Анютка, поднимаясь, — если вы не вызовете новых свидетелей, я допроса не подпишу и буду молчать, хоть убейте… И все!

Следователь тоже встал:

— Придется мне вас задержать.

— Пожалуйста, — сказала Анютка. — Только у вас теперь без прокурора не получится… Поздно! Я подписки не нарушала.

— Какая грамотная! — разозлился следователь. — 'Ты где это так научилась?!

— И про грубость вашу на суде скажу, — пригрозила Анютка.

— Про грубость! — Следователь сел. — Сразу про грубость! Людей поменьше убивайте! Людей убивать — это не грубость? Давай твоих свидетелей! Помогут они тебе, как мертвому гармонь.

— Прошу не тыкать! — звонко сказала Анютка. — Ладно, садитесь… Давайте адреса.

Анютка улыбалась. «Действительно, прав был Роман Романович. Тюрьма! Какая там тюрьма! Еще поживем!»

Она присела, открыла сумочку, взяла листок. Следователь покосился.

— Откуда же они взялись?

— Они записались на месте происшествия!

— Больно аккуратно записались… Все на одном листке и мелким почерком…

— А это уже как могли, — отрезала Анютка.

— Вижу — как могли… Так в момент происшествия не записываются… Это не очередь за холодильниками. Сколько их у вас?

— Трое…

— Так, так, трое… И так они один за одним к вам подходили записываться?

Но Роман Романович и этот вопрос предвидел!

— Я их записала на общую бумажку дома, — ответила Анютка весело. — А записывались они так, если вас интересует: один визитную карточку дал, на ней адрес и фамилия другого, а третьего я карандашом записала на пудренице… Он мне и карандаш дал… Вот визитная карточка…

— А карандаш где?