Александр Шульгин - TiHKAL

• Название: TiHKAL
• Автор: Александр Шульгин
• Жанр: Химия

TiHKAL — книга, написанная Александром Шульгиным и Анной Шульгиной в 1997, в которой исследуются психоделические триптамины. Она является продолжением вышедшей в 1991 году книги PiHKAL. Полное название книги «Tryptamines I Have Known And Loved: The Continuation» («Триптамины, которые я узнал и полюбил: Продолжение»).

Книга состоит из двух частей. Как и в PiHKAL, первая часть книги носит автобиографический характер, а во второй приводится детализированое описание синтеза более 50 психоделических веществ ряда триптамина (большинство из них впервые синтезировал лично Шульгин), а также дозировки, описание эффектов и прочие комментарии.

В данной электронной версии содержится только первая, художественная часть.

---

Тут мое уединение нарушила моя подруга. Это была Сара Винсент, еще одна юная душа в пожилом теле. К тому времени она уже опубликовала книгу о своих экспериментах с телепатией.

Сара — выдающаяся женщина. Она прошла через брак, развод, материнство, поражения и победы, но даже сейчас, в свои шестьдесят, почти совсем седая, она постоянно крутит романы, иногда даже с более молодыми мужчинами. Ее доброе живое лицо светится материнской теплотой, а умный и проницательный взор говорит о причастности к запредельной шаманской мудрости. Я всегда узнаю от нее что-нибудь новое. Сара участвует в психоделическом движении с самого начала, и ее увлеченность исследованиями работы сознания, стимулируемая тем, что она увидела и пережила после приема психоделических препаратов, привела ее к исследованию мозговых волн и телепатии.

Мы немного поговорили о ее книге и работе; потом разговор зашел о моем эксперименте с грибами. Меня все еще волновало то, что на пике эффекта я не смогла описать свои видения, и я рассказала ей об этом:

— Понимаешь, Сара: я могла описать все, что угодно, я могла говорить о чем угодно; но, когда я пыталась подобрать слова для того, что видела вокруг — для всех этих узоров, видений и даже для тех, что были при закрытых глазах, — я теряла дар речи. И только потом, когда видения поблекли, я смогла снова пользоваться словами и описать все без особых проблем. Но что же мне мешало прежде?

— А какие узоры ты видела? — поинтересовалась Сара.

— Что-то вроде переплетения веток и листьев — нет, не то! Это было как мелкая проволочная сетка, но ячейки там были не квадратными, а напоминали амеб, и в центре каждой была черная точка, вроде ядра амебы. Вот, примерно так они и выглядели.

— Плоские или объемные?

— Объемные. Ими было заполнено все пространство вокруг меня — понимаешь, мне казалось, что воздух буквально кишит ими, куда бы я ни взглянула.

— Верно, верно.

— И все это имело очень мрачный оттенок. Зрелище не из приятных, но, — это самое главное, — я не могла его описать. Я могла рассказать Шуре о чем угодно, но не могла сказать ни слова о том, что я вижу, и я подумала, что между двумя полушариями моего мозга, наверное, возникла какая-то преграда.

— Да. Так оно и есть, — сказала Сара, отхлебнув из своего стакана.

— Неужели?

Просто удивительно!

— Ладно, — сказала я. — Но меня интересует другое: что это значит, когда ты смотришь на совершенно простую вещь, и не можешь воспользоваться той частью своего разума — своего мозга, — чтобы найти слова. Ты здесь что-нибудь понимаешь?

— Здесь очень важно фокусирование внимания, — ответила Сара. — У меня часто бывает так: когда я хочу вспомнить чье-то имя, я как бы вижу этого человека, слышу его голос, а иногда вспоминаю даже его запах или костюм. Но имени-то при этом я как раз и не могу вспомнить!

— Ну, и…?

— Ну, и это, большей частью, происходит оттого, что я привыкла использовать визуальную систему в качестве доминирующего когнитивного инструмента, причем часто вне всякой связи с вербальной системой. В результате, чем сильнее визуальный стимул, тем меньше шансов вспомнить его название.

— Ага, ага!

— Вот так и возникает разделение, — тут Сара прикрыла глаза, как бы приглядываясь к чему-то внутри себя. — И даже в нашей телепатической работе часто бывает, что два человека описывают одну и ту же картинку совершенно по-разному.

Наверное, она имеет в виду эксперименты по дальновидению.

— А когда кто-нибудь пытается принять картинку, — продолжала она, — то иногда он видит ее правильно, а описывает неправильно, а иногда описывает правильно, но видит неправильно.

— Как странно! — сказала я.

— Да, странно, — подтвердила Сара. — И с той же странностью мы сталкиваемся и в твоем случае. Вербальная система может быть совершенно независима от визуальной. Понимаешь ли, у некоторых людей вербальная система играет доминирующую роль в процессе мышления; и когда они говорят какие-нибудь каламбура, я просто теряюсь. Пока они говорят о каком-нибудь предмете, я представляю себе этот предмет, и вдруг — каламбур! Слово меняет значение, и мне приходится перестраивать всю линию своего мышления. "Да, — говорю я себе, — это, наверное, просто шутка". Но для меня-то это не шутка, я как на стену натыкаюсь, потому что мой доминирующий когнитивный процесс не вербальный, а визуальный! И все шутники смеются, что юмор до меня туго доходит, но все это происходит лишь потому, что я использую соответствующую часть своего мозга совсем не так, как они.

— И видения, о которых я рассказывала… — начала я.

— …представляют собой что-то вроде проекции изнутри тебя самой. Ты проецируешь их на поверхность того, что происходит в твоих визуальных процессах, и если они у тебя и в самом деле доминантны, то они могут быть совсем не связаны с вербальными. Поэтому иногда ты не можешь рассказать о том, что видишь.

— Но почему же при этом я могу говорить обо всем остальном?

— Потому что это уже совсем другой процесс. Ты можешь — ты видишь; но ты просто не создаешь вербальной связи…

— …с тем, что происходит в визуальной сфере, — закончила я.

Я могла говорить с Шурой, поскольку речь шла не о том, что я видела, а о мыслях и чувствах, которые я не воспринимала визуально.

— Для тех, кто не умеет мыслить визуально, — продолжала Сара, — основная трудность при овладении этим стилем мышления заключается… ну, ты понимаешь: например, кто-то что-то нарисовал (тут она поводила в воздухе воображаемой кисточкой со звуком «чш-чш-чш» — очевидно, подражая шуршанию щетины). Так вот: кто-то что-то нарисовал, а другие спрашивают: "Что это такое?", потому что они же должны прилепить к этому какое-нибудь слово: это должно быть, например, «листиком», или ЧЕМ-то там еще должно быть, верно ведь?

— Пусть они потренируются на картинах Клиффорда Стила, — предложила я. Сара рассмеялась: она явно знала этого художника.

— Если ты мыслишь в красках, — сказала она, — если у тебя функционирует цветовой разум и формальный разум, то слова тебе вовсе не нужны. Допустим, ты ищешь Мэрион Стрит, видишь табличку "Мэрин Стрит" — и тут же поворачиваешь на эту улицу, и уже потом понимаешь, что ошиблась. Потому что ты только взглянула на первые буквы и уже решила, что нашла то, что искала. Таким образом и происходит… (тут она запнулась, то ли подбирая слова, то ли заметив, что я начинаю терять нить разговора смущение)…происходит смешение в области намерения.

— Намерения, — повторила я. — То есть фокусировки.

— Пусть так. Я думаю, ты знаешь, что всё, кроме запахов, прежде чем попасть в кору головного мозга, сперва проходит через таламус, а таламус-то как раз и является областью намерения. Он играет роль переключателя: вот он, как раз здесь, в центре, на полпути от глаз к затылку, точно между ушей — такой себе переключатель (все это Сара показала пальцем на собственной голове). И иногда возникает синестезия, когда человек чувствует запах звука (она переплела пальцы; я с улыбкой кивнула ей, потому что хорошо знала и любила ощущения такого рода) или слышит цвета, и все такое. Об этом есть целый раздел в Тибетской Книге Мертвых, которую перевел Тим Лири и другие ребята — это и есть Психоделический Опыт. Кстати: а у тебя есть эта книга?

— Тибетская Книга Мертвых? Есть. Я не помню точно, где она лежит, но она у нас есть.

— Так вот: когда Лири, Метцнер и Альперт переводили ее, они сами находились в одном из Бардо. И когда ты видишь все эти узоры и формы, и полностью вовлекаешься в эти узоры и формы, то они становятся местом, куда ты можешь пойти, и обычно — увы! — это не слишком продвинутый уровень: он может тебе даже не понравиться, ты его можешь совсем не принять.

— Так оно и было, — сказала я; но потом, немного подумав, добавила: — Хотя, знаешь, Сара — все эти плавающие сетки были мне знакомы, я их уже много раз видела перед этим. Там не было ничего нового: просто узоры, как на змеиной коже. В общем, ничего такого, что бывает после настоящих психоделиков, — ну, ты знаешь, о чем я говорю.

— Да, — кивнула Сара. — Мы все это видели.

— То есть, и этих летающих амеб — ты их тоже видела?

— Не совсем, но что-то подобное приходилось видеть. Бывают энергетические контуры предметов, и бывают такие вот маленькие прозрачные штучки — и то, что мы видим, частично приходит из предсознания, частично — выдергивается из окружающей среды, а часть того, что ты видела, — это просто проекции твоих собственных палочек и колбочек и узоров, которые они образуют.

Палочки и колбочки! Господи мой Боже!

Сара села на место, и, улыбнувшись, продолжила:

— Года четыре тому назад, когда я преподавала студентам, которым не терпелось поиграть в психические игры, я использовала в качестве мягкого стробоскопа старый 16-миллиметровый проектор. Частоту мерцания можно было изменять таким образом, чтобы она входила в резонанс с мозговыми волнами. Старый кинопроектор дает 18 кадров в секунду, и этого почти достаточно, чтобы видеть серию непрерывных картинок как одну постоянно движущуюся. Но при 13 кадрах в секунду мои студенты уже рисовали четкую картину интерференции волновых форм.