Андрей Лазарчук - Все, способные держать оружие…

• Название: Все, способные держать оружие…
• Автор: Андрей Лазарчук
• Жанр: Альтернативная история
• ISBN: 5-17-007787-4

Это мир, который мог бы быть, если… если бы во Второй мировой войне победила фашистская Германия. В 1942 году, после очень странной смерти Гитлера, руководство третьего рейха сумело переломить ход войны. Россия оказалась поделенной между победителями — Германией и Японией. За исключением тех ее частей, которые обрели относительную самостоятельность, — Сибирь, Грузия, Польша. Однако полвека спустя, в начале 90-х годов, третий рейх, как и Советский Союз в совсем-совсем другом мире, вступил в ту критическую фазу, когда любые империи рушатся…

---

Сейчас оно возникло слишком рано и, похоже, некстати. Его следовало перебить.

Потому что рационально реагировать на абсурдную ситуацию, мягко говоря, глупо.

Я лишь глянул на пустой промежуток между «Ранд-грид» и «Фатимой», моими всегдашними веселыми соседками, повернулся и пошел обратно. Махнул рукой проезжающему такси и попросил отвезти к Университету. Затевать поиски сейчас было бессмысленно: на море не бывает горячих следов. Заявлю, когда высплюсь.

Часа бы два-три…

Я стукнул в комнату Стаса. Он не открывал. Я постучал сильнее:

— Стас!

Тишина. Ах, черт… называется, поспал… Огляделся. Вот. Комната двести семнадцать, и даже именная табличка заполнена (это почему-то редко кто делал):

«Мумине Исмет-заде, Тина Воронович». Ну да, конечно. Двести семнадцать. Она говорила.

Я постучал. Шагов не услышал, но дверь скоро открылась.

— Вы? — весьма удивленно.

— Тина, пожалуйста…

— Да вы входите.

— Извините, что беспокою, но мне просто необходимо хоть чуть-чуть поспать, а мои друзья…

— Конечно-конечно. Вы дежурили, наверное, всю ночь?..

— Да, но не только это…

— Как ваш товарищ?

— Плохо. Еще не пришел в себя. Сейчас там Зоя…

— Вот сюда, пожалуйста… — вторая кровать в комнатке стояла заправленная, Тина хотела откинуть покрывало, но я просто рухнул сверху, успев лишь сбросить туфли.

Это неправильно, подумал я, не мог я настолько устать…

Кажется, я только коснулся подушки, и тут же легкая рука легла на мое плечо.

— А? Что?..

— Тс-с… — лицо Тины, палец к губам. — Там, в коридоре — полиция. Ваш товарищ — Стас Тхоржевский?

— Да. Что-то…

— Он мертвый… в своей комнате — мертвый… понимаете?

— О, Боже! — я сел. На миг показалось, что все это во сне. — Который час?

— Половина одиннадцатого… И еще говорят: наследника похитили. Вчера. Об этом пока не сообщали…

— Похитили? Кто? Здесь, в Университете?

— Не знаю… То есть да, конечно… в Университете — вчера вечером…

— Подождите, Тина. Что вы так волнуетесь?

— Муминё ушла на эту встречу. И не вернулась… до сих пор… Я боюсь, что… — она всхлипнула. — Думала… ну, как обычно… а ее все нет и нет…

Я потер лицо. Так. Петька. Тоже пошел на эту идиотскую встречу. Так я и не заглянул, что он такое разыскал в новейшей истории. Где, кстати?.. А, в багажнике «опеля». Ладно, это надежно. Поскольку сам «опель» на стоянке при полицейском участке.

— У вас телефон есть?

— Да, вот… — она протянула мне трубку.

Петькин номер я знал на память. Дал десять гудков…

— Что, еще кто-то?.. — в голосе Тины звучал ужас. Я только кивнул. Набрал номер Зойки. Она откликнулась сразу.

— Это я. Как там?

— Не лучше. Сейчас его посмотрит другой хирург, и будут, скорее всего, еще раз оперировать. Я так боюсь, Миша…

— Слушай. Не выходи оттуда, понятно? Здесь вчера что-то произошло… странное. Я перезвоню или приеду… в общем, держись поближе к полиции. Ясно?

— Что произошло?!

— Узнаю — расскажу. Потом. Ты меня поняла?

— Ну… да. Поближе к полиции. Хорошо, я… буду.

— Пока. — Я дал отбой.

Год 1961. Зден 01.09. Около 15 час База «Саян», командный пункт

Я никогда не думал, что к такой жаре можно притерпеться. Однако же факт: мы не умерли и не сошли с ума. После полудня температура, достигнув 173 по Фаренгейту, стала медленно падать. Очистители воздуха работали хорошо, не было ни вони, ни духоты. Жажда, конечно, мучила — но пока еще удавалось убедить себя потерпеть, тем более что пиво было не впрок: все выпитое через секунду оказывалось на коже.

Перегрев, конечно, сказывался: в бреду ко мне приходили гости… впрочем, это не стоит пересказывать. Эльга пыталась забраться в холодильник. Потом она, не выдержав первой, выпила две банки подряд и потеряла сознание. Потом мне показалось, что вода из крана на самом-то деле идет, надо просто научиться включать насос. Я очнулся и пошел это делать. Насос включался с общего пульта: таким малозаметным тумблером. Я привел его в действие и пошел открывать кран.

Потом Пополз открывать кран. Потом все-таки открыл. Вода лилась тонкой витой струйкой, холодная. Я умыл лицо, намочил волосы и понял, что еще ничего не кончилось. Эльга лежала на полу под двумя одеялами. Я кое-как доволок ее — она сопротивлялась — до крана и стал лить на нее пригоршнями воду…

Наверное, следующий час был самый трудный. Вдруг появилась надежда… вдруг страшно захотелось жить. Что-то порвалось внутри, какая-то нужная — или наоборот, ненужная, кто знает? — струна. Все так и перло изнутри. И у меня, и у нее. Об этом тоже не стоит рассказывать.

На то, что стало прохладнее, мы обратили внимание не сразу. Да и что значит — прохладнее? Из жарко натопленной бани мы перешли в натопленную с ленцой. Но и это вдруг показалось роскошью.

До железной двери уже можно было дотронуться без риска оставить на ней клок пригоревшей кожи.

Я чувствовал себя, как после тяжелой болезни: тело еще тряпичное, а в голове светло и радостно. Причем умом я понимал, что радоваться особо нечему…

Потому что, обмотав руки тряпкой, я открутил кремальеру, но дверь открыть так и не смог. Эльге я об этом пока не сказал.

Никаких звуков снаружи не доносилось.

Странно: мне даже не хотелось думать о том, что происходит наверху. Куда делись террористы и делись ли вообще. Кто уцелел из наших. Не началась ли все-таки война. И так далее. Все это казалось чем-то вроде фактов истории. Читал. Знаю.

Эмоций не вызывает. Размышлять — не имеет смысла…

— Расскажи теперь о себе, — предложила Эльга.

— Лабораторные крысы не имеют индивидуальности, — сказал я. — Только ярлыки с номерами.

— Ты не прав. Никто не крыса.

— Все равно. Согласись, нелегко узнать, что живешь в ящике с зеркальными стенками, и предназначение твое — подтвердить или опровергнуть очередную гипотезу…

— Зден. Мне было тринадцать лет, когда… это случилось… Я до сих пор кричу во сне. Мы жили в Финляндии, на даче. Отец наряжал елку. Мы пригласили соседей. Там был мальчик, который мне очень нравился. Пауль. По видео выступал император. Он тоже сидел в кругу семьи, и я почему-то запомнила спинку дивана: полукруглая, зеленая с золотом, и два ангела по сторонам. Мне показалось, что императрица чем-то озабочена, но старается не показать этого. Дети улыбались… Он поздравил нас с Рождеством и пожелал дальнейшего процветания и счастья… Мы и вправду были счастливы, Зден. Мы были по-настоящему счастливы еще два с половиной часа… И я иногда потом думала, что все дальнейшее — это расплата за наше бесстыдное, беспросветное счастье… Мы как-то… незаслуженно?.. нет, не то… мы расточительно хорошо жили. Будто тратили, не жалея, не скупясь, — неприкосновенное. Забравшись с ногами в торт… Хотя это все позднейшие рефлексии, знаешь ли. Тогда о таких материях не думали. Нет, может быть, кто-то и думал, даже движение существовало: «За ограничение потребностей». Но над ними смеялись. Ты понимаешь, Зден, ведь это было не главное. Все равно что дышать.

Да, мы могли, например, собраться и поехать всей семьей в Африку — посмотреть на носорогов и львов. Или, если нам надоест Петербург, переселиться… да хоть в Константинополь… Буквально объездить весь мир, останавливаясь ненадолго там, где понравится. Папа был инженером-мостостроителем. Я не сумею тебе объяснить, в чем, собственно, была полнота нашей жизни. Безопасность. Представь себе: двери домов не запирались даже в больших городах. Дети гуляли по ночам. При этом изобилие, которое вам и не снилось. И — всегда немножко праздник. И… еще… не знаю, как объяснить… постоянная радость — просто в воздухе. Как в детстве по утрам… И еще…

Рай, подумал я. Тот самый потерянный рай. — Если ты хочешь сказать, что я тебя не понимаю, то это не так. Очень понимаю. Очень чувствую. Попробуй и ты… Я рос в Польше, и сколько себя помню, все готовились к войне. Нам в школе выдавали маленькие противогазики с лямочками, чтобы завязывать на затылке, и при учебных газовых тревогах классы уводили в подвал. Почему-то все были уверены, что сразу начнут пускать газ. Газ пускать не начали, но в одиннадцать лет я узнал, что такое «Штука». Это не «количеством один», это германский бомбовоз, маленький и верткий. Когда началась война, меня отвезли к деду в деревню. Туда пришли русские. Я не все понимал… Маму куда-то забрали, и я ее больше не видел. Отец оказался в германском плену, он был пехотный поручик. Ему написали про маму, и он вступил в польский легион, воевать против России. Но когда Германия завязла в России, на Урале, он почему-то перешел на сторону русских. Вместе со всем своим взводом. За это германцы расстреляли деда и бабушку, а меня засадили в лагерь для беспризорных детей. Отец воевал с немцами, а я копал картошку… и не дай Бог было прихватить одну-две с собой в барак… Зачем я это рассказываю? Разжалобить?