Лариса Кондрашова - Умница, красавица

• Название: Умница, красавица
• Автор: Лариса Кондрашова
• Издательство: АСТ Москва
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-059706-2

В наше время никто не бросается под поезд от любви… Но ведь у каждого свой личный поезд, правда? В наше время никого не шокирует развод… если он чужой. В наше время никого не волнует измена. А если это НАМ изменили?

История современной Анны Карениной, нашей близкой знакомой, умницы и красавицы, читается на одном дыхании, волнует и заставляет подумать о своем, личном, а присущая автору ирония делает ее не только увлекательной, но и трогательно-смешной.

Соня Головина – счастливица. У нее есть все, трудно даже перечислить, сколько у нее всего есть, и все на удивление замечательно: и муж, и любовник, и свекровь, и положение в обществе, и работа в Эрмитаже, и обеспеченность – она даже забывает получать зарплату. Соню Головину любят двое: ректор петербургской академии и московский пластический хирург. Все трое – современные люди, так почему же классический любовный треугольник приводит Соню Головину туда же, куда привел Анну Каренину?

---

Соня мгновенно забыла об этом визите, даже не успев рассказать Князеву. Мышь не входила в сферу ее беременных интересов.

Князев приезжал к Соне так часто, как мог, – каждые выходные, изредка через выходные. В январе Соня бывала с ним то разговорчива, то молчалива, временами капризна и почти всегда нежна, как прежде, прижималась лицом к его рукам и ничем не давала повода подумать, что она его разлюбила, но что-то зыбкое, неокончательное постоянно висело между ними.

Соня ушла в себя, и в себе ей оказалось на удивление хорошо, лучше, чем с ним. Князев, конечно, знал, что беременные женщины сосредоточиваются на себе, особенно если беременность протекает тяжело, и Соня неосознанно сосредоточилась на том, чтобы выносить их девочку, – теперь уже было известно, что это девочка, будущая послушная зайка-отличница. Это была несложная догадка для врача, но с ней он не был врачом, а был мужчиной, и ее безоговорочное подчинение законам природы казалось ему обидным, не отвечало его любви, особенной, единственной в мире. Он любил, его любили, они ожидали свою девочку, послушную отличницу, и он был счастлив, но как-то виртуально, воображаемо счастлив, как будто смотрел на себя со стороны и понимал, что должен быть счастлив… Все произошло так быстро, слишком быстро, мгновенно – вот Соня в Италии, любящая, полная страсти, а вот… ей нельзя шевелиться…

Долгое отсутствие физической близости между ними воспринималось им досадливо, как наказание, и Князев сердился, когда Соня недовольно морщилась в ответ на его взгляды и отталкивала его руки. Сердился и на себя, что так сильно ее хотел, стыдился своего постоянного желания, как будто он неловкий, навязывающий свою страсть мальчишка. В январе он любил ее больше, чем она его.

В феврале к антителам прибавился пиелонефрит. Соня была некрасивая, отекшая, вялая – невозможно было представить себе, что она так переменится… И лицо, у нее стало такое лицо, что даже не нужно было смотреть на тело, чтобы понять – беременная.

К его любви больше не примешивалось желание близости, и теперь Князев злился на себя за то, что отсутствием желания он предает ее, что он должен хотеть ее и такую.

Как же он живет столько времени без женщины, иногда думала Соня, и тут же, вслед, приходили гадкие, будто и не ее мысли – с кем? И тут же мелькало – Барби… Однажды Князев сказал что-то незначащее, из чего можно было понять, что

Барби не исчезла, не растворилась, существует в невинных звонках, нечаянных встречах в клинике. Расспрашивать она стеснялась, боялась обнаружить свою ревность, незащищенность.

И очень его любила. В феврале она любила его больше, чем он ее.

В марте Князев часто был раздражен, старался и не мог скрыть своего раздражения, и однажды, входя в палату после недельного отсутствия, заметил, что Соня сжалась, увидев его…

– Ты меня больше не любишь? – не здороваясь, спросила она.

– Ты что? Как это не люблю? – испуганно спросил он и заторопился: – Я очень, очень… Сонечка…

В марте Соне почти удалось справиться и с антителами, и с пиелонефритом, теперь они оба были нежны друг к другу, и между ними начались – разговоры. Иногда у Сони вдруг мелькало желание, но почему-то это случалось, когда Князева не было рядом. А когда он был рядом, не было желания, и ничего не было, кроме страстного стремления, чтобы он наконец-то ее понял… Потому что они все говорили и говорили, без конца.

Князев требовал, чтобы она сделала окончательный выбор между ним и мужем. Соня удивлялась его глупости: муж, какой муж, она уже СДЕЛАЛА выбор.

Тогда, говорил Князев, в Москву, на Чистые пруды, в квартиру в Гусятниковом переулке.

Нет. Уехать в Москву – означает выбрать нового ребенка, из двух детей выбрать девочку, предпочесть девочку Антоше. Это невозможно, невозможно, это же так понятно…

Непонятно, нет, совсем непонятно! Ведь она сделала выбор!

Но ведь это был выбор между двумя мужчинами, правда? А теперь речь идет не о выборе между двумя мужчинами, а о выборе между двумя детьми. Поэтому никакого выбора, в сущности, нет.

– Ты действительно хочешь, чтобы я ушла от одного ребенка к другому? – кротко спросила Соня. – Нет? Тогда всем можно расслабиться.

– Расслабиться? Сонечка, я очень хорошо тебя понимаю, – неуверенно отвечал Князев. На самом деле все это казалось ему надуманным, преувеличенным – хочет ее мальчик жить с отцом, и очень хорошо, пусть живет. – Поговори еще раз с Антошей, объясни…

– Объяснить что? Можно было бы пытаться объяснять ребенку про любовь, если бы он меня осуждал. Но он меня не осуждает. Он ЕГО жалеет. Так что же я должна объяснить ребенку – что ЕГО не должно быть жалко?

– Ты хочешь пожертвовать нашей любовью ради Антоши, но он уже не ребенок, скоро совсем вырастет, ты думаешь, он поймет, оценит?.. Ты сможешь его навещать, он будет приезжать к нам на каникулы… Неужели ты не понимаешь?

Соня замкнулась, замолчала. Навещать?.. Это было самым болезненным, самым страшным – что Антоша будет расти без нее, взрослеть без нее, зная, что у нее новая семья, новый ребенок, что она оставила его как ненужный хлам…

Говорить об этом было слишком больно, и в ответ Соня, зло блестя глазами и давясь словами, рассказала Князеву о визите Аллы Ивановны – неужели он думает, что она такая же сухая и бездушная, как его мать!

– При чем здесь моя мама? – безнадежно-сердито спросил Князев.

– При чем?.. – язвительно сказала Соня. – Да она вообще не женщина, а… – чуть не сказала «Мышь» и тут же старательно подавила обиду, испугавшись легкости, с которой недоброе чувство к Алле Ивановне переходит на ЕЕ сына.

И правда, при чем здесь Мышь? Пошло ссориться на тему «а твоя мама…». Но она все-таки сказала Князеву много злых напрасных слов.

Соне было стыдно за те мелкие гадости, которые все сыпались и сыпались из нее помимо ее воли, как рис из продранного пакета, но она не могла остановиться. Она все припомнила, все, что хотя бы изредка слабой тенью возникало в ее сознании.

Барби – наверняка он жалеет, что не женился на московской, небеременной и юной, главное, юной девушке… Ах, он сразу же расстался с Барби? Нет, не сразу, не сразу!

– Значит, ты хотел с ней расстаться! – нелогично заметила Соня. – Ты все делаешь только для себя!

И «ягуар» он купил не для того, чтобы ездить к ней, это был вовсе не героический акт любви – обменять квартиру на «ягуар», он хотел эту машину, для себя!.. Соня договорилась даже до того, что он и ее-то хочет ДЛЯ СЕБЯ, что, впрочем, было правдой, – он действительно хотел ее для себя, а для кого же еще?..

Князев пригибал голову под ее сбивчивыми обвинениями и, не выдержав наконец несправедливости, ответил:

– Ты что думаешь, он («он» между ними назывался Головин) примет тебя с моим ребенком?!

– Я и не предполагала этого, – холодно, как чужому, оскорбившему ее, ответила Соня, – если ты думаешь, что я МОГУ так думать… Если ты только думаешь, что я могу так думать, тогда ты, ты…

…Тогда ты, тогда я… Застыдившись вдруг своих гадостей, Соня уткнулась головой в плечо Князева, и ему не оставалось ничего другого, как поцеловать ее. И впервые за эти месяцы у них была любовь, очень осторожная, почти невесомая.

И вскоре она уже горячо шептала:

– Ну, пойми, пожалуйста, пойми… Если я оставлю Антошу, то я не смогу любить девочку!.. Ну, то есть я, конечно, все равно буду ее любить, я же не урод, чтобы не любить своего ребенка! Но это уже будет не то, не то!.. Понимаешь?..

Слова «понимаешь» и «не понимаешь» давно уже были их главными словами.

Вдруг Соня сказала, что не хочет в Москву.

– Почему? Ты придумываешь, ищешь повод… Арбатские переулки, Чистые пруды…

– Потому что Питер – это город, а Москва – это страна. Погулять по переулкам хорошо, а жить – нет, ни за что… в Москве всего слишком много.

– Ох уж эти питерские девушки…

– С московской было бы проще?

– Сонечка, опять? Мне не нужны московские девушки. Я перееду в Питер, и вы с Антошей будете рядом, сможете видеться каждый день. А почему прежде это не обсуждалось?

И правда, почему? Они оба знали ответ: потому что не обсуждалось, потому что он мужчина, а она женщина, потому что девочки должны уезжать к мальчикам. Имелись и объективные причины: его карьера уже сложилась в Москве, и сложилась удачно, а в питерской клинике придется унизительно соглашаться на иные условия и иные деньги, раза в три меньше, – Питер, как известно, не Москва…

– Но, Сонечка, все это не имеет значения. Если тебе так будет легче…

– Не будет легче, мне не будет легче, не будет… Это еще хуже, как ты не понимаешь… Нельзя ничем жертвовать, нельзя…

Он опять не понимал, а она не могла объяснить. Не нужно истошно биться головой в ворота рая, иначе окажется, что за райскими воротами НЕ рай, а что-то совсем другое… Поломанная карьера, зависимое положение в питерской клинике, унизительные условия и иные деньги – это была бы жертва, а Соня боялась жертв. Принесенные жертвы потихоньку рождают нелюбовь к тому, ради кого их приносят, – она уже и сама ловила себя на всплесках недоброжелательности по отношению к нему, на дурацкой мыслишке: стоил ли Эрмитаж.. в общем, стоил ли Париж обедни… Но она могла справиться с собой, а он сможет? Почему-то Соня была уверена, что ЕГО жертвы их любовь не вынесет, и тогда все окажется напрасным, все…