Энн Райс - Вампир Арман

• Название: Вампир Арман
• Автор: Энн Райс
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-23280-2

Один из самых загадочных героев «Вампирских хроник» приоткрывает завесу тайны над своей без малого пятивековой жизнью и рассказывает историю превращения талантливого, но невежественного мальчика-иконописца из Киево-Печерской лавры в могущественного вампира Армана...

---

Он приподнял мою голову. Я поймал ртом хлынувшую струю.

Мир выскользнул из-под меня. Я накренился и поплыл по течению с открытыми, но ничего не видящими глазами... А он тесно прижался губами к моему рту...

– Мастер, я от этого умру! – пытался прошептать я.

Я метался под его тяжестью, пытаясь найти опору в этой дремотной упоительной пустоте, дрожа и взлетая к вершинам блаженства. Мои конечности напрягались и вновь расслаблялись, вся моя плоть вытекала из него, из его губ через мои, она полностью растворялась в его дыхании и вздохах.

За этим последовал укол – крошечное и несоизмеримо острое лезвие пронзило меня до самых глубин души. Я извивался на нем, словно агнец на вертеле. О, это могло бы научить богов любви, что такое любовь. Вот оно, мое освобождение, – если только я сумею выжить!

Ослепший, дрожащий с головы до ног, я полностью слился с ним. Я почувствовал, как его рука прикрыла мне рот, и только тогда услышал собственные крики, теперь уже заглушенные.

Я обвил руками его шею, все крепче прижимая его к своему горлу.

– Ну же! Ну же! Ну же!..

Проснулся я уже днем.

Он давно ушел – этому раз и навсегда заведенному правилу он никогда не изменял. Я лежал в кровати один. Мальчики еще не заглядывали.

Я выбрался из постели и подошел к высокому узкому окну. Традиционные для архитектуры Венеции, такие окна не впускали в дома неистовую летнюю жару и преграждали путь неизбежно приносящимся с Адриатического моря холодным ветрам.

Я распахнул рамы с толстыми стеклами и, как делал это нередко, устремил взгляд на стены расположенных напротив моего убежища домов.

На верхнем балконе служанка вытряхивала пыль из тряпки. Я смотрел на нее с противоположной стороны канала. У женщины было багровое лицо, и казалось, что кожа на нем шевелится, словно покрытая тучами неких крошечных живых существ, например муравьев. Она ни о чем не подозревала! Я положил руки на подоконник и присмотрелся внимательнее. Понятно! Я видел жизнь, кипевшую внутри ее, работу плоти, делавшую подвижной каждую черточку ее лица.

Руки женщины производили особенно жуткое впечатление: узловатые, опухшие, каждая морщинка на них, каждая складочка была забита поднятой метлой пылью.

Я потряс головой. Слишком велико было расстояние, чтобы столь отчетливо видеть такие мелкие детали. В отдаленной комнате болтали мальчики. Пора за работу. Пора вставать – даже в палаццо ночного властелина, который днем ничего не проверяет и никого не подгоняет. Но ведь и мальчики сейчас очень далеко от меня – так почему же я слышу их голоса?

А этот бархат? Эта драпировка из любимой ткани Мастера? Когда я ее коснулся, бархат на ощупь скорее походил на мех – я различал каждое тончайшее волокно! Я уронил ее. И отправился на поиски зеркала...

В доме их были десятки, огромных декоративных зеркал, все в причудливых рамах и обильно украшенные крошечными херувимчиками. В передней я нашел высокое зеркало – оно висело в нише за покоробленными, но прекрасно расписанными дверцами – там я хранил свою одежду.

Свет из окна следовал за мной. Я увидел свое отражение. Но оказался не закипающей, разлагающейся массой, какой виделась мне та женщина. У меня было по-детски гладкое лицо – и абсолютно белое...

– Я этого хочу! – прошептал я. Я точно знал.

– Нет, – ответил он.

Это было, уже когда он вернулся той ночью. Я произносил какие-то напыщенные речи, бегал по комнате и кричал на него.

Он не стал вдаваться в длинные объяснения, будь то мистические или научные, хотя с легкостью мог дать мне и те и другие. Он только сказал, что я еще маленький, что нужно насладиться тем, что будет навсегда потеряно.

Я заплакал. Я не хотел ни работать, ни рисовать, ни учиться – я отказывался что-либо делать вообще.

– Пока что ты утратил ко всему интерес, но ненадолго, – терпеливо сказал он. – Но ты удивился бы...

– Чему?

– Тому, до какой степени ты пожалел бы о том, что навсегда исчезло, стань ты совершенным и навсегда застывшим, как я, а все человеческие ошибки оказались бы напрочь вытесненными новой, еще более ошеломительной цепью провалов и неудач. Не проси меня об этом, больше не проси.

Я потемнел от злости и отчаяния и готов был умереть. Забившись в угол, я ожесточенно молчал. Однако Мастер еще не закончил.

– Амадео, – сказал он глухим от печали голосом. – Молчи. Не надо слов. Ты получишь это, и достаточно скоро. Когда я решу, что время пришло.

Услышав последние слова, я подбежал к нему, как маленький, кинулся ему на шею и тысячу раз поцеловал его ледяную щеку, невзирая на его насмешливую, презрительную улыбку.

Наконец его руки застыли, как металл. Сегодня – никаких кровавых игр. Мне нужно учиться. Необходимо наверстать упущенное за день.

А он должен был встретиться с подмастерьями, вернуться к своим делам, к гигантскому холсту, над которым работал. Я сделал так, как он велел.

Но задолго до наступления утра я заметил в нем перемену. Остальные давно ушли спать. Я послушно переворачивал страницы книги, когда увидел, что он пристально смотрит на меня со своего кресла, словно зверь, словно какой-то хищник вытеснил из его души все человеческое и оставил только голод... Глаза Мастера остекленели, шелковые губы, внутри которых по мириадам тропинок бежала кровь, превратились в две тонкие багровые полоски...

Он поднялся как пьяный и совершенно чужой, не свойственной ему походкой направился ко мне, вызвав в душе леденящий ужас.

Его пальцы вспыхивали, сжимались, манили...

Я побежал к нему. Он поднял меня обеими руками, мягко сжал в объятиях и уткнулся лицом мне в шею. Я почувствовал его всем телом – от кожи головы до кончиков пальцев ног.

Куда он меня бросил, я не понял. Не то на нашу кровать, не то на поспешно собранные в кучу подушки в соседней комнате.

– Дай ее мне, – сонно попросил я и отключился, едва почувствовав, как она потекла мне в рот...

4

Он сказал, что мне следует посетить бордели и узнать, что значит совокупляться по-настоящему, а не в играх, как мы делали с мальчиками.

В Венеции таких мест было много, дело было поставлено на широкую ногу, что позволяло получить изысканное наслаждение в самой роскошной обстановке. Общепринято было считать, что подобного рода развлечения в глазах Христа не слишком большой грех, и молодые щеголи посещали эти заведения не таясь.

Я знал один дом с особенно изящными и искусными женщинами – высокими, пышнотелыми, светлоглазыми красавицами с севера Европы. Некоторые из них обладали совсем светлыми, практически белыми волосами – считалось, что они во многом отличаются от итальянок, которых мы видели каждый день. Не знаю, насколько важным такое отличие было лично для меня, так как с того момента, как попал в Венецию, я был просто ослеплен красотой итальянских мальчиков и женщин. Венецианские девушки с лебедиными шеями, с замысловатыми взбитыми прическами, в широких прозрачных вуалях оказались практически неотразимыми. Однако в борделе можно было встретить самых разных женщин, а суть игры заключалась в том, чтобы одолеть столько, сколько получится.

Мой господин отвел меня в это место, заплатил за меня целое состояние в дукатах и сказал полногрудой очаровательной хозяйке, что заберет меня через несколько дней. Дней!

Я бледнел от ревности и сгорал от любопытства, глядя, как он уходит, как неизменно царственная фигура в знакомом малиновом плаще садится в гондолу и хитро подмигивает мне, в то время как та уносит его прочь.

В результате я провел целых три дня в доме самых сладострастных девиц Венеции – спал до полудня, сравнивал оливковую кожу с белой, позволял себе неспешный осмотр волос в нижней части тела каждой из красавиц, отличая шелковистые от более жестких и вьющихся.

Я научился мелким прелестям наслаждения – например, как приятно бывает, когда в соответствующий момент тебя покусывают за грудь (слегка, причем не вампиры) или любовно подергивают за волосы под мышками. Мои гениталии намазывали золотистым медом, и его тут же слизывали хихикающие ангелы...

Конечно, там имели место и более интимные приемы, в том числе и совершенно бесстыдные акты, которые, строго говоря, считались преступлениями, но в этом доме служили не более чем разнообразными дополнительными украшениями в принципе не выходящих за рамки дозволенности, но дразнящих празднеств. Все делалось элегантно. Повсюду стояли большие глубокие деревянные кадки, и в любое время можно было принять горячую ванну; на поверхности ароматизированной, подкрашенной в розовый цвет воды плавали цветы, и я периодически сдавался на милость стайки мягкоголосых женщин, которые ворковали вокруг меня, как птички на карнизе, словно котята облизывали с ног до головы и завивали мне волосы, накручивая их на пальцы.

Я был маленьким Ганимедом Зевса, ангелочком, сошедшим с непристойной картины Боттичелли. (Многие из них, кстати сказать, висели в этом борделе, спасенные от «очистительных» костров тщеславия, устроенных во Флоренции непрошибаемым реформистом Савонаролой, подстрекавшим великого Боттичелли ни больше ни меньше... как сжигать свои прекрасные произведения!) Я был херувимом, упавшим из-под купола собора, венецианским принцем (хотя на самом деле таковых в Республике не существовало), брошенным врагами в руки прелестниц, дабы те распалили в нем желание и тем самым сделали его совершенно беспомощным.