Михаил Любимов - И ад следовал за ним

• Название: И ад следовал за ним
• Автор: Михаил Любимов
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 1990

---

Ужас до сих пор не остыл во мне, вижу, как у Челюсти опустилась грандиозная че­люсть (отсюда и гениальная кличка, приду­манная мастером Алексом), мы снежной лавиной катимся вниз по лестнице, распу­гивая руководящих гусей, вниз, вниз, мимо оторопевших охранников прямо на улицу. «Не трожь! Не трожь!» — кричал Челюсть какому–то приезжему ориенталу, протянувшему потрескавшуюся руку к драгоценной бумаге, словно за дыней.

Но ветер снова дунул, и секретный документ метнулся под стоящий автомобиль, припал к колесу — тут я и настиг его, и взял, как мяч, на живот к величайшему разочаро­ванию иностранных агентов, бродивших по площади Несостоявшегося Ксендза в поисках легкой добычи…

Третья остановка метро, выхожу из по­следнего вагона, замедляю шаг, пропускаю всех вперед, запоминаю облики, одна тетуш­ка обернулась, сверкнули очки, утешает, что мною еще интересуются женщины. Вроде все чисто, впрочем, проверка в метро похожа на проверку на переполненной Пиккадилли…

Но главное — оторваться от района, где брошена машина. Если ее найдут, то начнут шуровать вокруг…

Челюсть, конечно, сделал карьеру, ничего не скажешь. Правая рука Мани. И не только благодаря своей бабе и всесильной фортуне — башка у него приличная, пре­красный череп, карамба!

Ах, как умел он обыгрывать даже са­мый малый бильярдный удар фирмы, как изящно шлифовал он язык документов, тор­жественно текущих наверх! Деревенская лужа оборачивалась всемирным потопом, и казалось, что правительства, страны и целые континенты приходят и уходят лишь по мано­вению дирижерской палочки Монастыря и нет никаких объективных законов, открытых раз­ными Гегелями и Марксами,— просто Маня, Челюсть, я и другие скромные и самоотвер­женные ребята тянем, как бурлаки, баржу Истории, а Самый–Самый и Сам стоят на берегу, смотрят в подзорную трубу и коррек­тируют путь.

Коленька на десять голов выше своего шефа Мани, способного часами метаться между формулировками «считаем возмож­ным» и «считаем целесообразным», как буриданов осел между двумя охапками сена. Челюсть, конечно, молоток, морда, правда, подкачала: лошадино–удлиненная, как он утверждает в кругу ближайших друзей, унаследованная от предков–декабристов (в анкете — сам видел — твердо проставлено: «из крестьян», удивительно, что кусок лаптя забыл приклеить). И уши торчат, просве­чивают на солнце.

Парочка на остановке автобуса (о, бой­ся влюблен­ных парочек, рабочих–ремонт­ников у места встречи, киоскеров, газетчиков, торговцев цветами и пирожками!), «хонда» и «кортина» из боковых переулков — терпеть не могу проверяться без машины, а на маши­не опасно: случайная бригада или выбороч­ный контроль над районом, они любят эти штучки! — два велосипедиста, «фиат», где же автобус?

Вот и он, краснобокий симпатяга! Всего человек–то шесть, тихо, спокойно дремлют. Смотрю назад: пошел дождь, стекла запоте­ли, и совершенно бесполезно бдеть дальше. А вдруг Генри не выйдет на встречу? Вот будет номер! Но пусть лучше будет запасная, чем полное фиаско на этой. Вдруг потянуло в сон — совсем спятил! Стареешь, Алик, старе­ешь! О, где твоя юность? Утраченная све­жесть? Зеленая велюровая шляпа? Серое ратиновое пальто из монастырского ателье? Посиделки до утра? Ведь две ночи мог не спать — и как штык! Где прошлогодний снег? Увы, бедный Йорик!

Еще одна остановка, карамба, дождь, нажимаю кнопку «по требованию», остановка, прыгаю в люк, раскрываю зонт–парашют, дальше — через проходник[6] меж двухэтаж­ных коттеджей к железнодорожным шпалам и на Глостер–роуд.

Центр обожает проходники с переходом через железную дорогу — ведь это отрезает навеки возможный «хвост», идея проходников приводит шефа Маню в экстаз, а потому все это будет тщательно расписано мною в отчете: «В проходник за мною никто не последовал, при выходе оттуда ничего по­дозрительного не зафиксировано», впрочем, лучше «не было», дотошный Маня наморщит лоб, почешет «ежик» и спросит: «Не зафикси­ровано — это что? Возможно, было, но Алекс не видел, да?» — отчет и контроль, как ат­ланты, подпирают купола Мона­стыря.

Вот и железная дорога; надеюсь, что мышки–норушки еще не научились прыгать через рельсы в своих быстроходных каретах.

До встречи осталось целых пятнадцать минут, но лучше раньше, чем позже, никогда не забуду, как опаздывал однажды на явку и мчался по улицам во весь опор среди бела дня, расталкивая и пугая достопочтенных леди и джентльменов. А однажды перед встречей схватил живот, хорошо, что дело было в парке. А если серьезно: нашему брату неплохо носить с собою портативный ночной горшок.

Скоро ровно год, как я вернулся из славного Мекленбурга и приступил к реали­зации проклятой «Бемоли», черт побери, как летит время, невнятное и бесшумное!

Вызван я был в столицу высочайшим указанием Мани, вызван срочно и торжест­венно, проведен через все границы и Конт­роль в духе самой образцовой конспирации, и — что самое невероятное! — принят на дружескую грудь лично Челюстью, ибо встре­чал он меня прямо в аэропорту Графа — Владельца крепостного театра, впервые так обласкало меня начальство.

— Что произошло? — спросил я, не спеша освободиться от железных объятий и все еще размышляя, за какие такие грехи меня срочно вызвали под род­ные осины.

— Мы должны срочно ехать к Самому! Немедленно!

— Могу я заехать домой переодеться? — я был в добротном остинридовском твиде и брюках из cavalry twill[7], с цветастым шей­ным платком под клетчатой рубашкой и не имел особого желания являться пред свет­лейшие очи в таком богемном виде: Сам лю­бил строгие костюмы, однотонные галстуки, суровость и аскетизм во всем — брал пример с Несостоявшегося Ксендза.

— Ты что? С ума сошел! Нас же ждут!

И мы помчались по средней полосе, светя фарами и рыча спецсигналом — так, наверное, летел гонец к царю Салтану с вестью, что родила царица в ночь.

Свернув с улицы Убиенного Царевича под арку (тут нам преградили было путь Але­бардами, но, окаменев, взяли под козырек), мы поднялись на лифте, пахнувшем незаб­венным тройным одеколоном, в просторный кабинет, где за письменным столом возвы­шался Сам, а перпендикулярно к нему вос­седал весь синклит.

Сам слыл человеком умным не только в монастырских кругах, но и во всем Меклен­бурге (косой среди слепых), он сверкал и купался в пышной седине, блестел перед­ними золотыми зубами и ласково щурил гла­за. Начал он в задушевном ключе, свойствен­ном всем бессмертным лидерам Меклен­бурга, а именно — поинтересовался, как я доехал, не заболел и не устал ли (ответы он, естественно, не слушал), предложил чаю с сушками, которыми в последнее время увле­кались на высшем уровне, и долго рассмат­ривал свои ногти, прежде чем приступить к повести, печальнее которой нет на свете.

Опасаясь поранить губу сушкой (в светских кругах на Пэл–Мэле такие делика­тесы и не снились), я кра­ем глаза наблюдал, как Заместитель Самого (домашняя кличка Бритая Голова), подставленный под Самого предусмотрительным Самым–Самым, дабы умный Сам не возомнил слишком много о себе и не организовал какой–нибудь тайный комплот, брезгли­во изучает мои твиды свинцовыми остренькими глазками, прице­ливается, примеривается и постукивает нож­кой о ножку под столом: ростом он уродился ниже низкого и на высоком стуле не доставал по­дошвами до пола.

Маня сидел смирно, как вызванный к директору школы двоечник, не почесывал, как обычно, свой густой «ежик» и всем своим видом демонстрировал покорность и Самому, и особенно Бритой Голове, которого он дико боялся.

Сам начал сказ в драматических тонах: обрисовал международную обстановку, кото­рая оказалась чрезвычайно сложной, слож­нее, чем в прошлом году и в прошедшие десятилетия,— так уж повелось, что обста­новка накалялась по нарастающей с момента образования революционного Мекленбурга, и не виделось этому ни конца, ни края. Затем Сам коснулся народного хозяйства, которое росло и совершенствовалось, хотя пока еще и не достигло вершин успехов, потом сделал паузу, побарабанил пальцами и вдруг голо­сом провинциального трагика объявил, что случилось ЧП и на нашем боевом корабле завелась Крыса. Он так и сказал: «На нашем боевом корабле, друзья, завелась Крыса. Произошло несколько страшных провалов!» — Сделал паузу, посмотрел на ногти, а потом и на меня.

Краска ударила мне в лицо, я чуть не поперхнулся проклятой сушкой и твердо, как учили, ответил, что если это допрос, то сле­дует предъявить конкретные обвинения.

Тут Сам развел руками и тонко улыб­нулся, а остальные расхохотались мелень­ким смехом и разъяснили глупому Алексу, что речь не о том, что ему верят, его ценят и любят и он вовсе не Крыса, а тот самый от­важный Крысолов, который может спасти весь корабль. Каким образом? Имеется про­веренный, старый, как мир, способ. Инфиль­трация.

— Я не буду вдаваться в оперативные детали,— скромно заметил Сам, который всю жизнь создавал учебники о светлом буду­щем, тайно писал декадентские стишки и редко спускался на грешную землю,— тут важно принципиальное решение. Прежде всего, готовы ли вы к этой операции. Риск большой: не так–то просто войти в доверие к американцам. Если нужно, то подумайте.