Алмат Малатов - Всякая тварь

• Название: Всякая тварь
• Автор: Алмат Малатов
• Жанр: Контркультура
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-054474-5,978-5-403-01036-8

В сборник Алмата Малатова, известного читателям «Живого журнала» как Immoralist, вошли роман «Всякая тварь», рассказы «Orasul trecutului» и «Лолита: перезагрузка».

---

В целом прием «я бисексуал» действовал на калининградских девиц в 89-м году почти безотказно. Нравятся девушкам бисексуалы, ой, нравятся.

Бисексуал из Жеки был сомнительный: в четырнадцать—пятнадцать многие пробуют однополый секс, но не практикуют во взрослом состоянии. Даиненадо – каждому свое, как было написано на воро-ттах одного санатория строгого режкима.

Жека, Леха, Наташка и я были крепко сбитой секс-группой. Нам было от пятнадцати до семнадцати, портовый город располагал к раннему развитию, а общая терпимость – к отсутствию рефлексии.

Наташка имела внешность юной Сенчиной, пышный бюст, тонкую талию и жопу «сердечком». Жека напоминал гибрид Микки Рурка и молодого Гребенщикова, а Леха – еще не приколоченного куда следует Христа с развитой мускулатурой.

Подростковый секс – по сути своей, секс без осознания. Секс в чистом виде. И поэтому, как ни парадоксально, невинности многие лишаются много позжке начала половой жизни. Когда начинают осознавать привязку секса к чувствам, соци-алке и секс из цели превращается в средство.

Начинался школьный групповой роман с обычного юношеского томления под «вайн и маг», в итоге образовав компанию полувлюбленных друг в друга гиперсексуальных малолеток. Этакий квадрат, сексуально вписанный в плоскость места и времени. Целый год мы были счастливы. После школы я бежал на работу, а потом – в прокуренную квартиру, хозяину которой достаточно было выставить пузырь, и хоть костер из паркета ясги.

Я и Наташка готовились в институт, а Леха и Жека – в армию. Институт им не грозил ввиду социальной прослойки и общей школьной неуспеваемости. Но кто в таком возрасте смотрит на социальную прослойку и успеваемость? Чувствуешь только горячее тело рядом, пахнущее впитавшимся морем, смотришь только в глаза, которые не опухают еще ни от слез, ни от пьянства.

Вот на море-то как раз все и закончилось. Море и время – самые страшные враги – они равнодушны и упорны. Я уезжал поступать в институт, и это дело мы решили отметить романтическим сексом на пляже. Бодро распили несколько бутылок портвейна «Три топора» и приступили, так сказать, к соитию. Без посторонних. Вчетвером.

Процесс не задался сразу. Для начала на спину коленно-локтевой Наташки нагадила в бреющем полете чайка и с торжествующим криком улетела в дюны – вероятно, дальше насаждать подобным образом нравственность (среди людей такие чайки тожке не редкость).

Лешке попала песчинка в презерватив, и он выбыл из строя. Потом начался дождь. Хоть и теплый, но мокрый и неприятный. Это только в кино и в книжках любовь на пляже под дождем красиво выглядит. А на деле – уносишь в естественных отверстиях пару килограммов оксида кремния.

В итоге уставшие, но злющие дети возвращались домой, наперебой клянясь поймать Барбару Картленд и отодрать ее в песочке поганым веником. Высохнув и выпив водки, я посмотрел на ребят и вдруг понял: это конец. И, обещая звонить, писать и приезжать на каникулы, знал, что не сдержу обещания. Взрослая жизнь растащила всех по своим местам.

Леха отслужил в армии, женился, пошел работать в ментовку – по стопам старших товарищей, так сказать. Много пил.

Наташка работает учительницей в школе, давно замужем, растолстела, растит дочь.

Жека стал дальнобойщиком, гоняет фуры с цветами из Голландии. От былой брутальной красоты осталась только брутальность. Увешан детьми от прошлых браков.

Я тоже не особо в шоколаде.

Квадрат превратился в крест. У них много общего, у квадрата и символа конца, – это всего лишь линии, соединяющие четыре точки.

Но почему-то, когда вспоминаю друзей урожая того года, вижу их не взрослыми. Память упорно подкидывает по-лароидный снимок, сделанный летней ночью 90-го на фоне свинцового, всегда холодного моря.

Близился выпускной. Руслан, сообразив, что с такой успеваемостью ему не то что не светит институт – аттестат не выдадут, принялся усиленно учиться. В итоге к окончанию школы он подошел всего с двумя тройками: по географии и по военной подготовке. К географии Руслан был неспособен в принципе: о том, что Египет находится в Африке, а вовсе не где-то рядом с Туркменией, он узнал только к тридцати годам, да и то случайно. На военной подготовке же он был за последний школьный год всего два раза. В первый раз он получил четверку за правильное описание строения противогаза (плакат, на котором было написано все необходимое для ответа, висел прямо за спиной военрука). Во второй раз он получил двойку – когда военрук рассказывал, какие расчеты нужно произвести для поражения цели, Руслан не выдержал и сказал: «Уважаемый талиб, постойте, пожалуйста, неподвижно, я все рассчитаю и вас застрелю». Среднеарифметически вышла тройка, которая устроила всех участников учебного процесса. Остальные отметки были вполне приличны.

На выпускной вечер идти не хотелось. Никакой радости или грусти от окончания десятилетнего кошмара Руслан не испытывал: в последние два школьных года жизнь его протекала вдалеке от интересов советского школьника. Но традиция есть традиция. Костюм был куплен, деньги на выпускной сданы, и вечером Руслан уныло ходил посреди абсолютно трезвых одноклассников и абсолютно пьяных учителей. Одноклассники хотели поглядеть на школу в последний раз трезвым взглядом. Учителя радовались тому, что наконец-то спровадили первый экспериментальный выпуск. Что делать с этими детьми, им было совершенно непонятно.

Когда пять лет назад дочка заслуженного артиста плюнула в директора портвейном и добавила несколько нелестных слов об его интимной анатомии – все было понятно. Когда тихоня из 8 «Б» забеременела двойней – тоже все было понятно. Когда старшеклассники три года назад водрузили над школой американский флаг – даже тут все было понятно. А вот что делать с равнодушными, ничего не боящимися детьми гласности и перестройки? И педагогический состав на радостях напился. Немолодая завуч по воспитательной работе распластала на столе юного красавца химика, длинноволосый преподаватель литературы кокетничал с усатым выпускником, а Камилла ходила по фойе с непроницаемым выражением лица. Ей было скучно: поговорить о цепных реакциях она могла только с химиком, которого в это время насиловала завуч, Эдик остался дома и не развлекал жену перепалкой, а разговаривать с другими мамочками о тряпках, косметике и взятках приемной комиссии она не хотела.

Камилла искренне считала, что платья надо не обсуждать, а носить, употребление косметики скрывать, а выражение «приемная комиссия» ей напоминало о том, что госприемка чертежей опять задерживается.

Все разговоры с Камиллой «о женском» традиционно заканчивались плохо.

Как-то зашедшая по делу новенькая машинистка сдуру вывалила на стол крем и стала взахлеб трещать о его омолаживающих свойствах. Она еще не знала о том, что женщине, которая на десять лет старше, не стоит рекламировать молодильные яблоки. «Хороший крем, – одобрительно сказала Милочка, – я им пятки мажу. Наташа, а вот расчеты вы опять в срок не напечатали».

– Ой, а вы, наверное, мамочка Русланчика? – На Камиллу надвигалась жена партийного функционера, вовремя переориентировавшегося в «прогрессивные руководители». – А что же вы без мужа? Вот мы с моим Вовиком всегда вместе, у нас идеальный брак, правда, Вовик?

– А? – Вовик оторвал взгляд от плеч Камиллы и с чувством легкого отвращения посмотрел на жену: – Да, дорогая.

– Скажите, а что вы думаете о последних моделях Зайцева? – подхватив собеседницу за рукав, зачирикала «идеально обраченная». – Как, по-вашему, реглан в следующем сезоне еще останется?

– Простите, вы, наверное, портнихой трудитесь? – вяло поинтересовалась Камилла.

Прогрессивный руководитель довольно фыркнул, но, поймав взгляд супруги, отволок ее за локоть куда-то в глубь толпы.

Выпускной продолжался. Из алкоголя на столах было только шампанское. Дети были трезвы. Родители кудахтали. Руслан подсчитывал, хватит ли ему накопленных денег на период поступления в институт, и поглядывал на часы: он собирался при первой же возможности удрать в прокуренную хату и признаться Лехе в одной стыдной вещи. В Леху он был влюблен и очень беспокоился, как Леха отреагирует: одно дело «баловаться с пацаном», а совсем другое – влюбиться. Стыдно это в шестнадцать лет – любить.

Камилла подкралась к сыну и сказала:

– Я хочу коньяка.

– Мам, здесь нет коньяка. Только морс.

– Здесь, может, и нет, а у меня есть. – Милочка приоткрыла сумку. В ней поблескивала плоская бутылка. Оглядевшись по сторонам, она разлила коньяк в пластиковые стаканчики ловким, почти незаметным движением. – Что я, не знаю, что такое выпускной? Я запаслась.

– Мммама, ты что, пьешь?!

– Ха! – победоносно ответила мать и проглотила содержимое стакана, даже не смазав помады.

Поговорить с Лехой Руслан так и не успел – в тот вечер было слишком шумно на прощании с Серегиной хатой, которую у него отбирали за долги (Серега стал одним из многих тысяч раззяв, потерявших жилье в те годы). Потом было некогда, надо было уезжать поступать, потом уже Лехины острые скулы в веснушках расплылись в искрящемся влажном тумане девяностых, и разговор состоялся много позже.