Александр Чаковский - Дороги, которые мы выбираем

• Название: Дороги, которые мы выбираем
• Автор: Александр Чаковский
• Издательство: ИХЛ
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

Роман «Дороги, которые мы выбираем» — современная книга. Действие ее происходит в период великих перемен в жизни нашего общества, в нору могучих творческих преобразований. Герои романа — секретарь обкома Баулин, Арефьев, Агафонов, геолог Ирина Волошина и другие — всем сердцем принимают исторические решения Двадцатого съезда партия и повседневно в своих делах претворяют их в жизнь. Это цельные люди, принципиальные во всем — в труде, в быту, в любви и дружбе. С психологической правдивостью раскрывает писатель взаимоотношения Арефьева со Светланой, Ириной, Орловым. Через борьбу с самим собой, колебания, страдания Андрей идет к большой правде чувств; стремится найти свою дорогу в жизни и Светлана. Верные, честные пути избирают молодые герои романа.

---

— Товарища Арефьева от мужской компании к бабам тянет, — подмигнул Кондаков Рожицыну.

— Я почувствовал, что больше не могу оставаться здесь.

— Павел Семенович, хочу попрощаться. Мне пора.

— Куда от чая-то? — прогудела как ни в чем не бывало Людик.

— Я не хочу чая. У меня… горло болит, — ответил я, — сознавая, что говорю глупость.

— Послушай, Арефьев, — Кондаков, остановил меня, когда я был уже у двери, — чуть не забыл: мне начальник геологической экспедиции звонил. Профессор какой-то…

«Ах, вот оно что, пожаловалась!» — подумал я.

— …Говорит, у них важные задачи, — продолжал Кондаков, — просит разрешить их минералогу поработать в туннеле. Так ты пусти его, слышишь?

— Вы же его знаете, этого минералога, — сказал я, — утром встретили.

— Это та самая, девчонка и есть? — удивленно протянул Кондаков.

— Да.

Кондаков нахмурился, видимо, вспомнив разговор насчет каски.

— Ну, шут с ней, пускай ходит! Распорядись.

— Хорошо, — сказал я деревянным голосом и добавил, обращаясь к Рожицыну: — На ваш участок, Леонид Викторович.

— Слушаю, Андрей Васильевич, — поспешно согласился Рожицын и вытащил из кармана записную книжку, с которой, мне кажется, он никогда не расставался. — Фамилию случайно не знаете? — спросил он, раскрывая книжку.

— Случайно знаю. Волошина.

— Ясно.

Рожицын черкнул в книжке.

— Ну, теперь мне пора идти, до свиданья, — сказал я.

Мне хотелось побыть одному. Я никого не хотел видеть. Вышел из дома Кондакова и побрел по дороге.

В этот субботний вечер, на улицах поселка было безлюдно. Из открытых окон Дворца культуры доносилась музыка. Я вспомнил, как ломали «шайбу» — пивную, единственный центр развлечений этих мест в прошлые годы. Теперь здесь стоял Дом культуры, или, как его иногда называли чуть почтительно и чуть иронически, «дворец».

Я шел пешком, один, засунув руку в карман и сжимая то письмо.

Не выдержала. Испугалась трудностей, полярных ночей, снежных обвалов, заносов… Нет, все было сложнее. «Испугалась трудностей» — привычные общие слова. Она испугалась не только трудностей, но и самой себя. Побоялась ответственности. За что? За многое. За все. За то, как живешь сама, как живут люди рядом с тобой.

Крамов помог ей принять решение. Крамов — бывший начальник западного участка нашего строительства. Человек, которого я считал своим другом. Жестокий карьерист и себялюбец. Он научил ее найти выход. Очень простой выход: уехать.

Первые недели после ее отъезда — нет, бегства, — я ждал от нее письма. Не знаю почему. В той записке, которую она оставила на столе в своей покинутой комнате, все было сказано. И все же я ждал.

Я ждал не только письма. Иногда я ловил себя на том, что долго и пристально смотрю на дорогу в надежде увидеть ее: вдруг вернется?..

По ночам я прислушивался к шагам в коридоре. Высчитывал время, которое ей понадобилось бы, чтобы добраться до нашей стройки, если приедет с московским поездом. Восемь часов от Заполярска до Тундрогорска, пятнадцать минут до нас… Но она не появлялась на дороге, чужие шаги звучали по ночам в коридоре. От нее не было ни вестей, ни писем. Она исчезла бесследно…

Нет, она не исчезла. Это неправда, что я перестал думать о ней. Я думал о ней все время. Может быть, теперь я вспоминал о ней, реже, чем тогда, но забыть ее совсем я не мог. И как только я вспоминал о Светлане, все связанное с ней, все события, цепляясь одно за другое, вставали перед моими глазами. Мне казалось, что она рядом, близкая, родная, в синем, покрытом буровой пылью комбинезоне; я видел ее силуэт в окне нашего дома, видел ее лицо, мокрое от слез, когда погиб Зайцев, я слышал ее гневный, полный отчаяния голос: «Уйдите, Крамов, я люблю только тебя, Андрей, только тебя!»

И вдруг, не понимая, как это случилось, я увидел, что держу перед собой в руке скомканное письмо Светланы. И уже речи не могло быть о том, чтобы бросить это письмо, — я поспешно, точно боясь, что оно может выпасть из моей руки, исчезнуть, стал расправлять смятый листок бумаги… Она писала:

«Милая Людмила Тимофеевна, я для вас почти чужая, но вы помогли мне один раз, и я хотела просить вас помочь во второй.

Не смогли бы вы при случае передать от меня привет Андрею Арефьеву. Сама писать ему я не могу… Ничего больше не говорите и ни о чем его не спрашивайте, — только привет, и все…

Я живу в Москве, мой адрес: Воровское шоссе, 17, квартира 18. Сообщаю об этом на тот случай, если вы захотите ответить мне.

Ваша Светлана Одинцова».

…Я стоял один, совсем один на пустынной дороге. Солнце уже садилось. Темно-красные тени легли на верхушки гор.

От Тундрогорска до площадки, на которой расположились наши дома, было пятнадцать минут езды на автобусе. Но я пошел не по автомобильной дороге, а свернул на тропинку, ведущую по склону горы: мне не хотелось сейчас встретиться с кем-либо.

Письмо Светланы я разорвал и выбросил. Заставил себя сделать это. Она испугалась жизни, испугалась любви. Даже письмо побоялась написать прямо мне. Нашла посредника — Людика! Ведь это при ее помощи она сбежала, бросила всех нас, нашу стройку, меня, людей, которые ее так любили! Может быть, она уехала с Крамовым… Может быть, они даже… От одной мысли, что Светлана, может быть, в Москве вместе с Крамовым, у меня сжались кулаки. Нет, это была не просто ревность, нет. Чувство, которое я испытывал сейчас, было сильнее и глубже, чем только ревность.

Я все еще мальчишка, тряпка, если после всего, что произошло, могу думать о ней. Все. Кончено.

Занятый своими мыслями, я шел, глядя под ноги, по тропинке, так хорошо мне знакомой. И когда я наконец дошел до поворота, то увидел нечто совершенно неожиданное.

Почти у самого подножия горы стояла палатка. Это была большая палатка, человек на десять наверное, а за ней — две другие, поменьше. Незнакомые мне трое мужчин и женщина копали землю. Все это — и палатки в лощине и люди на фоне гор, освещенных неярким полярным солнцем, — выглядело особенно отчетливо.

Мне бы сразу догадаться, что это палатки геологической экспедиции. Но в мыслях своих я был так далеко отсюда, что все сообразил лишь тогда, когда женщина воткнула в землю лопату, выпрямилась, увидела меня и окликнула:

— Товарищ Арефьев!

Ну конечно, это была та самая Волошина. Теперь, когда остальные люди, прекратив копать, тоже уставились на меня, убегать было бы просто глупо. Тем более что Волошина уже шла мне навстречу, спрашивая на ходу:

— Вы к нам, товарищ Арефьев? Только к нам лучше было идти по шоссе, а уж потом свернуть в сторону.

Она подошла ближе. Сейчас, в светлом платье в красный горошек, она выглядела так, как я и предполагал: худенькой, даже тщедушной.

А Волошина, оборачиваясь к стоящим у палаток мужчинам, крикнула:

— Евгений Артемьевич, это товарищ Арефьев, начальник «Туннельстроя». — Потом она снова обернулась ко мне: — Это наш руководитель, профессор Горчаков.

Горчаков направился ко мне. Я тоже сделал несколько шагов вперед.

— Здравствуйте, товарищ Арефьев, — сказал Горчаков, подходя и протягивая мне руку. Он был высокого роста, с обветренным морщинистым лицом, на котором резко выделялась щеточка седых усов. На вид ему было под шестьдесят, но держался он очень прямо. Мы поздоровались. — Очень любезно с вашей стороны, что вы навестили нас. Мы, правда, еще не обжились, всего третий день как приехали. Прошу вас.

Он чуть посторонился, пропуская меня вперед и жестом приглашая подойти к палаткам.

Я чувствовал себя неловко, но не мог же я прямо заявить: «Товарищи, простите, но мне не до вас. Я не к вам шел. У меня тяжело на душе. Это только случайность, что я забрел сюда».

— Вы уже знаете о нашей экспедиции? — спрашивал между тем Горчаков.

— Да, — ответил я. — Кондаков говорил. Директор комбината. Вы, кажется, звонили ему?

Помимо моей воли, в последних словах прозвучал упрек. Но Горчаков как будто ничего не заметил.

— Только сегодня звонил, — добродушно подтвердил он. — Рассказал вкратце о наших делах. Условились завтра встретиться. Между прочим, одна из моих просьб, — продолжал он, — касалась вас, вернее — вашего строительства. Вы понимаете, геолога хлебом не корми, а дай нырнуть под землю или забраться в гору. Я и попросил директора помочь нам познакомиться с вашим строительством.

— Собственно говоря… — начал было я, но Горчаков прервал меня:

— Конечно, я понимаю, директор комбината тут ни при чем. Достаточно было просто обратиться к вам. Это так, к слову пришлось в разговоре…

Волошина шла молча рядом с нами.

— Насколько мне помнится, — сказал я напрямик, — ваш работник уже побывал в туннеле. Я имею в виду товарища Волошину.

— Да, я была в туннеле, Евгений Артемьевич. — Она мгновенно покраснела, в ее глазах появилось что-то беспомощно-детское. — Ведь это совсем рядом, и я не удержалась. К сожалению, я видела товарища Арефьева совсем мельком, и мне показалось, что он очень занят…