Кирил Бонфильоли - Эндшпиль Маккабрея

• Название: Эндшпиль Маккабрея
• Автор: Кирил Бонфильоли
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Иронический детектив
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-15944-4

Изысканный и порочный мир лондонских галерей и аукционов, международные политические интриги и контрабанда. Сгоревшая рама в камине, ценнейшее — разумеется, краденое — полотно Старого Мастера в обивке роскошного авто, опасный компромат и бегство от могущественных секретных служб, которым не писан закон. Это все они: достопочтенный Чарли Маккабрей, преуспевающий торговец искусством, эпикуреец и гедонист, любитель антиквариата и денег, профессионал каких мало, аморальный и очаровательный тип, цветущий среди морального упадка, и его подручный Джок, «анти-Дживс», — во взрывном коктейле из П. Г. Вудхауза и Яна Флеминга.

Перед вами роман культового британского писателя Кирила Бонфильоли. Мораль не гарантирована, продолжение следует.

---

— То, что тебе нужно, должно быть здесь, — безразлично сказала она и грациозно примостилась на краешке биде. Я с почтением порылся в связке. В одном конверте лежали страховые полисы, превосходящие любые алчные грезы, в другом — масса завещаний и кодицилей, в третьем хранился просто список имен с кодированными сносками напротив каждого. (Зная пристрастия Крампфа, только в одном этом списке, вероятно, содержалось целое состояние, если только не пожалеть времени и пораскинуть над ним мозгами, но я — отнюдь не храбрец.) В следующий конверт было набито множество конвертов поменьше, и на каждом — редкая иностранная марка в правом верхнем углу: изобретательные и богатые читатели узнают уловку — просто пришлепываете сверху на раритет обыкновенную новую марку и отправляете себе или своему агенту в какую-нибудь иностранную столицу. Самый легкий способ перемещать тяжелую наличку по миру, не слишком много теряя на комиссии.

В последнем конверте хранилось то, чего я хотел, — в чем нуждался, — и с ним, похоже, все было в порядке. Большой оттиск с вырезанными лицами и полоска 35-миллиметровых негативов на пленке британского производства. Контактные отпечатки в основном показывали Спины в Кембридже, но центральный кадр являл и фасады: Фугас, похоже, в тот день был у руля, а Одноклассничек в свой черед сдавался на его милость. Его знакомая ухмылка — прямо в камеру — говорила, что он ничуть не возражает. Без всяких сожалений я сжег их на месте и выкинул пепел в греховное биде. Они означали много денег, но, как я уже сказал, я далеко не храбрец: и даже деньги могут оказаться слишком дороги.

Меня совершенно не беспокоило возможное существование других оттисков: может, Крампф был и бесстыж, но, как я полагал, он не вполне придурок, да и в любом случае фотографии в наши дни подделывать просто; люди хотят увидеть негатив, причем — оригинальный, ибо негативы, сделанные с позитива, легко вычисляются.

Иоанна изогнулась и уставилась на мазки пепла в биде.

— Теперь ты счастлив, Чарли? Ты действительно только этого и хотел?

— Да. Спасибо. Думаю, сейчас мне стало несколько безопасней. Не намного, но несколько. Большое тебе спасибо.

Она встала и подошла к сейфу, выбрала пару глыб налички и небрежно захлопнула панель.

— Вот тебе немного денег на дорожку — возьми, пожалуйста. Тебе могут потребоваться des fonds serieux, [160] чтобы благополучно улизнуть.

Два толстых кирпича банкнот, даже нераспечатанные, один — английский, другой — американский. Общая сумма граничила с чем-то вполне себе непристойным.

— О, но я никак не могу у тебя это принять, — пискнул я. — Это ужасная куча денег.

— Но я же тебе все время говорю — у меня и так ужасная куча денег. В сейфе — пустяки, запас наличных, который он держал на мелкие взятки сенаторам и неожиданные отлучки. Будь добр, возьми — я буду счастлива лишь в уверенности, что ты должным образом профинансирован, пока избегаешь этих неприятных типов.

Дальнейшие мои протесты были прерваны пугающим визгом снизу, который накладывался на басовитый рык. Мы кинулись наперегонки к лестнице, я заглянул через перила в вестибюль и узрел картину гладиаторского ужаса: Джок держал в каждой руке по пеону и методично бил их друг о друга, будто кимвалы, а остальная челядь обоих полов толпилась вокруг него, дергала за волосы, висла у него на руках и то и дело отлетала, крутясь, во все стороны по кафельным полам.

— iBravo toro! [161] — пронзительно вскричала Иоанна, и «меле» превратилось в «таблё». [162]

— Опусти этих людей на землю, Джок, — сурово распорядился я. — Ты не знаешь, где они побывали.

— Я только хотел выяснить, что они с вами сделали, мистер Чарли. Вы же сказали — полчаса, верно?

Я перед всеми по очереди извинился; пеоны оказались не в состоянии понять моего безукоризненного кастильского, но осознали, что все в порядке. Последовала масса поклонов, расшаркиваний, покручиваний локонов и учтивого бормотания «de nada», [163] потом каждый с явными признаками удовольствия принял по доллару. Один, правда, настолько зарвался, что вежливо дал понять: коли нос у него разбит в тюрю, ему полагается некоторая дополнительная премия, — однако Иоанна не позволила мне давать ему больше.

— На один доллар он превосходно нарежется, — объяснила она, — а вот на два совершит какую-нибудь глупость: может, пойдет и, к примеру, женится.

Это же она объяснила и пеону. Тот слушал ее доводы внимательно и в конце сурово с ними согласился. Логичная они публика.

— Логичная публика, Джок, не думаешь? — спросил я позднее.

— Не-а, — отвечал он. — По мне, так чурки пакистанские.

Мы отправились, не успело солнце взойти высоко. Я слегка позавтракал «текилой» — зверское питье, но как-то захватывает, — и ухитрился избежать прощального показательного выступления с моей преданной Иоанной. Она весьма убедительно страдала и отчаивалась, утверждая, что жить будет только ради весточки от меня, по присылке коей приедет, и мы с ней будем счастливы до скончания дней.

— Так и куда мы едем, мистер Чарли?

— Я подумаю об этом по пути, Джок. А пока перед нами только эта дорога. Стало быть — в нее!

Но пока мы на нее выруливали — точнее, рулил Джок, поскольку он спал в самолете, — я задумался об Иоанне. Какой из всех возможных на этой планете целей могла служить вся эта невероятная белиберда? Неужели она всерьез полагала, будто я такое заглотну? Неужели считала, будто я поверю, что ее сбил с ног потускневший шарм дородного Маккабрея, чьи золотые дни давно прошли? «Эвона как!» — вот единственное, что приходило в этой связи на ум. И все же — все же... Карл Поппер понуждает нас постоянно опасаться модного заболевания наших дней: допущению, что ничего нельзя принимать по номиналу, что логическим обоснованием иррационального мотива должен служить очевидный силлогизм, что признание в чем-то обязано содержать какую-то своекорыстную низость. (Фрейд уверяет нас, будто Иоанн Креститель у Леонардо — символ гомосексуальности: его воздетый к небесам указательный палец тщится пронзить седалище вселенной; но историки искусства знают, что это просто вековечное клише христианской иконографии.)

Стало быть, возможно, что всё таково, каким и кажется, чистый навар; и впрямь, пока мы воспаряли по извилистым дорогам на высокогорья, что потягивались своими крепкими членами под юным солнышком, мои страхи и опасения сложно было чем-то подкрепить.

Быть может, Крампф действительно загнулся от сердечного приступа после застольных излишеств: статистически именно это ему и светило. Быть может, Иоанна и впрямь неистово в меня втюрилась: мои друзья иногда бывают настолько добры, что утверждают, будто у меня имеется некая притягательность, уж по крайней мере — некое проворство в подобных делишках. Быть может, второй «бьюик» цвета окиси кобальта и его водитель в самом деле были сменным эскортом, заказанным Крампфом: мне так и не представилось случая обсудить это с ним лично. И, наконец, быть может, я действительно пошлю за Иоанной, и мы заживем припеваючи с нею и ее миллионами, пока у меня не откажут железы.

Чем больше я над этим размышлял под таким углом, тем разумнее он становился и тем слаще восходило солнце над неправедными. [164] Я с наслаждением откинулся на богато ароматную кожу «роллса» — моего «роллса»! — и тихонько насвистал счастливую строфу-другую.

Мартленд уж точно ни за что не поверит, будто инфаркт Крампфа случился естественным порядком: он предположит, что я прикончил его согласно счету-фактуре — и дьявольски умно при этом.

Только Иоанне известно, что я сжег негатив, а если я хоть полусловом намекну Мартленду, что о сожжении мог вообще-то и запамятовать, он уже никогда не осмелится спустить на меня свою адскую свору, но будет вынужден держать слово и оберегать меня от всех и всяческих неприятностей; включая, к примеру, смерть.

Мне понравилось; понравилось мне все — одно подогнано к другому, опасения мои бессмысленны, я снова ощущал себя положительно юным. Я бы даже запросто повернул назад и в конце концов одарил Иоанну прощальным сувениром моего пиетета — вот каково мне стало. Жаворонок спорил с высотой, и мах его крыла был крепок, а сонная улитка недвусмысленно шагала к вершине своего излюбленного терна.

Хотя надо сказать, лишь одна муха попирала ногами масть моего довольства: [165] теперь я оказался гордым, но пугливым владельцем «горячего» Гойи стоимостью примерно в полмиллиона фунтов — самой раскаленной собственности на всем белом свете. Несмотря на то, что можно прочесть в воскресных газетах, Америка вовсе не кишит безумными миллионерами, истекающими слюной по краденым шедеврам, дабы пожирать их глазами в своих подземных вольерах. На самом деле Крампф был единственным из мне известных, и другого такого мне хотелось заполучить не вполне. Превосходный транжира, но для нервной системы тяжеловат.