Владимир Покровский - Повести и Рассказы (сборник)

• Название: Повести и Рассказы (сборник)
• Автор: Владимир Покровский
• Жанр: Научная Фантастика

Рассказы и повести В. Покровского, выпускника Малеевских семинаров и одного из самых ярких представителей так называемой «Четвертой волны», быстро вывели автора в первый эшелон отечественной социальной фантастики. Событиями НФ-литературы 80-х — начала 90-х стали повести «Время Темной Охоты» (1983), где дана неожиданная трактовка темы «про-грессорства», «Танцы мужчин» (1989), «Парикмахерские ребята» (1989–1990). Перу В. Покровского принадлежит и один из самых ярких рассказов того времени — пронзительная антимилитаристская притча «Самая последняя война» (1984). Фантастика В. Покровского выделяется не только отточенностью стиля, но и изрядной смелостью в постановке «проклятых вопросов». Коллеги по цеху окрестили писателя «чемпионом оксюморона, жрецом синтаксической иллюзии».

---

— Раз!

Матерые мужики, студенты, коммерсанты, пожилые женщины — одни стоят, крепко обнявшись, другие отодвинулись друг от друга, ничего не видят, все глаза на него.

— Громче! — яростно сипит он. — Вы должны слиться! Раз!

И все говорят:

— Ра-аз!

— Два!

— Два-а-а!

— По счету «три»… — он подается вперед, глаза внимательны, удивление и мольба.

Сочная зелень травы на газонах, афиши, рекламы, асфальт зеркальный, мягкое шлепанье капель, великолепный желтый вечер, сдержанно рычат машины на светофор, дальний трамвай вносит в среднегородской шум свои неизменные двадцать пять децибелл. Люди ждут, они счастливы — уже тем, что дано им сегодня ждать и не сомневаться в ожидаемом.

— По счету «три»…

Он пришел — мы не боялись его, и слухи о нем нас не пугали, даже самые странные слухи.

— Что нужнее всего на свете?

Люди кричат:

— Правда!

— Что гнуснее всего на свете?

Как затверженный урок:

— Ло-ожь!

— Я не Христос, который уговаривал только, я не убеждать вас пришел, я дам гарантию, что все вокруг будет честным, нужно одно — чтобы вы захотели сами. Даже нет — чтоб согласились, только это и нужно. Не будет чувства вины, будет временное неудовольствие, боль от того, что ты плох, лишь внутреннее неудобство. Хороший человек есть понятие социальное, для себя-то каждый хорош, хороший человек есть человек надежный, то есть такой, на которого можно рассчитывать. Каждый откроется перед вами, во всем сокровенном, сполна, так же, как и вы откроетесь перед ним, и вы будете знать, в чем можно рассчитывать на этого труса, а в чем — на вон того хитреца. И они тоже будут знать, что вы это знаете, а раз так, то все для вас станут надежными, то есть хорошими, потому что ни от кого не надо будет ждать вам подвоха. Вы уже не будете «гостями в этом мире», не понимающими, что происходит, вы станете действительными хозяевами в своем доме; не будет пороков, останутся недостатки, которые можно учесть, которых все одинаково не хотят.

Он расставлял руки и кричал изо всех сил:

— Три!

— Три! — повторяли следом за ним.

Первое мгновение, мгновение именно того счастья, которое предчувствовалось, именно так, как хотелось. Правда, почти счастье. Все понимают меня, я понимаю всех вокруг себя. Целиком.

— Будет плохо, — так всегда говорил Черный. — Первое время вам будет плохо, но это уйдет, ведь вам нечего скрывать, в сущности-то! Никто ничего не может сделать такого, чего бы уже не знали раньше другие. Зачем? Блажь.

Он говорил:

— Это непоправимо.

Некоторые спорили с ним:

— То, что вы предлагаете, это ужасно.

Он возражал:

— Я предлагаю только одно — не врать.

— Но вот это-то и ужасно!

По счету «три» люди замирали, словно принюхивались, поначалу они слепли и глохли, так ново было чувство, ими испытанное. Невозможно было в тот первый момент выделить особо чью-нибудь отдельную мысль, чье-нибудь отдельное чувство. Общий фон давил, бешеные перегрузки, информационные каналы мозга не выдерживали, отключались один за другим, поле восприятия суживалось и, наконец, внимание обращалось на кого-то, кто близок.

Боль. Возмущение. Иногда — бегство.

— Это пройдет, — уговаривал Черный, переживая их боль как свою. — Нет больше понятий «правильно» и «неправильно». Вы — одно!

— Мысли людей станут для вас таким же непременным окружением, как звук, свет или запах. Не будет тщеславия, зависти, подлость спрячется и со временем исчезнет вообще.

Его трудно было найти и трудно было на него не наткнуться. Почти одновременно видели его то на Преображенке, то в центре, то где-нибудь в Медведкове, слышали его простуженный голос. За ним охотились и органы, и структуры, и Бог знает кто, его охраняли, его жизнь была украшена сотнями легенд, невероятных даже в наше невероятное время. Он нажил себе массу врагов, отказывая в посвящении то одному, то другому.

— Вам нельзя. Вам — в последнюю очередь.

Это был совершенно неистовый человек.

Люди, прошедшие посвящение, с трудом возвращались к нормальной жизни. Постепенно способность ощущать чужие мысли исчезала, но от этого становилось еще хуже, и люди потерянно бродили по городу в надежде встретить его, а, встретив, получали заряд, которого хватало на куда большее время. Некоторые сходили с ума, многие попадали в больницу с нервным расстройством, кое-кто ни в чем своих привычек не изменял. Жизнь города была нарушена, потому что многое построено на обмане.

— Переход будет мучительным, но так нужно. Дальше пойдет хорошо, — об этом он с самого начала предупреждал.

Их сразу можно было узнать по взгляду, чуть сумасшедшему. Измученные, задавленные, гордые донельзя — вот какими они были, эти «новые люди», которых он создавал. Они сторонились других, тянулись к таким же, как и они, уходили в метро и на верхние этажи зданий, собирались там кучками и страшновато молчали.

В метро у них появились излюбленные вагоны, куда они набивались плотной массой; там они стояли, прижавшись друг к другу — мужчины, женщины и дети. И старики. И никто больше эти вагоны не занимал.

Участились случаи самоубийств — странно.

А Черный носился по городу, бедно одетый, худой, всегда окруженный толпой жадных и добрых, несмелых и трусливых, храбрых и подлых, благородных и так себе, обманутых и обманщиков — каждый искал у него защиты от того, что когда-то произошло или еще только должно случиться.

Однажды в дом, где он ночевал, пришла женщина и предложила свою любовь. Ему вообще не давали покоя. Похоже, он и не спал никогда. Похоже, он и вообще-то человеком не был, он… все это очень странно, если вдуматься.

Это была ночь, сентябрь, первый этаж, под окном шаги, разговоры. В комнате было темно, однако Черный не спал. Он лежал на кровати одетый, свет с улицы не разбавлял тьмы, а как бы раздвигал ее пятнами.

Как только женщина вошла, Черный пробормотал:

— Фрагменты, фрагменты…

Он иногда совершенно не заботился о том, чтобы его слова были поняты. Это была его слабость как оратора, она принесла ему незаслуженную славу провидца.

А женщине он сказал:

— Вы первая, кому моя внешность понравилась сама по себе. Дурной вкус, наверное.

Женщина была почти невменяема.

— Люблю. Хочу быть рядом.

Он отказался, конечно.

— Мне нельзя.

А она все тянула свое, ничего другого ни слышать, ни говорить не могла. Солидная женщина, ни много ни мало сорок лет, сухая кожа, двое детей, старшему скоро в армию, даже удивительно, что пришла она так, с бухты-барахты, не думая, не рассчитывая, ну казалось бы, с чего?

А Черный неожиданно для себя вдруг почувствовал, что именно этого ему не хватало, и сказал:

— Этого только мне не хватало.

Он стал говорить себе — это жалость, ей плохо, ей просто надо помочь, ее надо попытаться понять. И пристально посмотрел на нее.

— Не понимаю. Устал. Все мешается. Подождите. Хотите стать посвященной?

Женщина утвердительно сглотнула.

— Словами, словами, пожалуйста. Мысли потом. Хотите? Нет?

— Да.

— Так. Вслушивайтесь в меня. Сильнее, пожалуйста.

(Тысячи, миллионы людей считали его дешевым шарлатаном, презирали его, высмеивали его сентенции. Неохристос, подумайте! Полный профан, жулик, аматер, сумасшедший!)

И в какой-то момент, словно зудение, проявились в ней его мысли, даже не мысли, нет, его то самое — душа, суть, я не знаю, я плохо разбираюсь в терминологии. Душа эта дробно стучала, искаженная, чужая, она все больше и больше входила в женщину, пока та не поняла его полностью, так, как не дано понять никого, в первую очередь себя.

Вокруг творилось непредставимое. Люди сталкивались как машины на повороте.

Он сказал:

— Вы же видите, мне нельзя.

Женщина стояла перед ним и глядела себе под ноги.

— Не могу без тебя.

— Я верю. Хотя причем тут «верю»? Знаю. И ты тоже знаешь про меня все. Нельзя мне.

Не знаю. Глупости. Почему?

Но ты же все видишь. Все понимаешь.

Нет.

Просто не хочешь понять.

И не хочу тоже.

У меня нет ни на что времени. Каждую минуту меня могут убить. Мне…

Я тебя люблю. И ты сам хочешь, чтобы я любила тебя. Ты сам уже любишь меня.

Всех понимать, кроме себя самого.

Она ощутила себя тигрицей, она радовалась этому ощущению, она шла на Черного и он боялся ее, но в последний момент закричал отчаянно и в комнату вбежали чужие люди. Они тоже все понимали и не смели мешать. И так стояли они, окруженные другими сознаниями, он — мужчина, она — женщина.

Мне нельзя.

С тех пор эта женщина везде сопровождала его. В сорок лет нервы ее были измотаны и глаза злы, потому что она бросила детей, одному скоро в армию, а другой в армию не пойдет, потому что плохое зрение. Первый, как всегда, самый любимый и самый битый. Иногда они приходили на посвящения, каждый раз неожиданно, и в те дни Черному становилось плохо от присутствия женщины, без которой он уже не мог обойтись, но которая была ему в тягость.