Валерий Примост - Штабная сука

• Название: Штабная сука
• Автор: Валерий Примост
• Издательство: Трамвай
• Жанр: Современная проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-7707-7092-9

Книга молодого писателя Валерия Примоста — это плод его личного опыта и мучительных раздумий. Она повествует о жизни солдата в Забайкальском военном округе серединиы восьмидесятых, о давящем человеческие судьбы армейском механизме. Это обнаженный до крика рассказ о том, чего не может быть между людьми, о том, какая хрупкая грань отделяет человека от нечеловека, от человека, превратившегося в одноклеточное либо в хищного зверя.

---

— А че?

— Да этот, мой, завернулся себе в шинель и массу давит, что ясочка, под боксом… Автомат так аккуратненько прислонил к стенке — бери не хочу. Я у него автомат взял, а он, урод, и в хер не дует…

Идем, прикалываемся. И вдруг, как серпом по яйцам, — автоматная очередь. Ебтать, кого это?!

— Кажись, на пятом, где Фома… — одними губами шепчет Хохол.

Мы — рысью туда. Пятый пост — в самом конце парка, за кочегарками, где стоянка НЗ и склад боеприпасов.

Влетаем за колючку. Перед складом часовой стоит: подвывает, глаза безумные, на щеках слезы; автомат уронил, а руки перед собой, как чужие, как вещь, держит. А под стенкой… Я только глянул, сразу понял, что все, что труба Фоме. Руки-ноги как резиновые вывернуты, как без костей, голова запрокинута, как будто хочет за спину посмотреть, и не дышит уже. А на животе — места живого нет. Все, отвоевался Фома. Три месяца до дембеля не дотянул, бедолага…

Хохол заревел, что косолапый, часового за грудки и башкой об стену — хрясь! хрясь! Да тот такой выпавший был, что этого, кажется, и не заметил.

— Сука ты драная! — ревет Хохол. — Да кого ж ты, падла мазутовская, завалил?! Да я ж тебя, козла!..

— Обломись, Хохол, — говорю, а в теле такая странная-странная усталость разливается. — Отпусти его. Толку-то…

Сел, закурил. А Хохол не унимается: схватил часового за загривок, подтащил к Фоме и мордой прямо в живот тычет.

— Смотри, сука! Смотри, че натворил! Нюхай, гад, жри!.. Вижу, часовой сейчас стругать начнет, хочу Хохлу сказать, а сил нет. Язык как чугунный.

Часовой дернулся, чтоб в сторону, но Хохол не пускает; толкает, аж заходится. Часовой икнул и как пошел стругать!.. Прямо Фоме на лицо.

Хохол совсем взбеленился. Орет что-то нечленораздельное, колбасит часового руками и ногами, а на губах — пена. Форменная истерика. Сорвался парень. Теперь жди беды… А мне — фиолетово. Знаю, что надо Хохла остановить, но сижу на месте. Курю…

Тут на пост залетают лейтенант Семирядченко, старший «паливного выхода», и Старый.

— Стецюк, отставить! — орет Семирядченко и — к Хохлу. Но поздно. Хохол размахивается и с хряском лупит часового по морде. А тот — птенец, много ли ему надо. Свалился мешком и — сушите весла. Семирядченко отпихнул Хохла, потрогал часового пальцами за, шею, отступил на шаг:

— Все. Грохнул.

А Хохол стоит сам не свой, глаза закрыты, дрожит, как будто вот-вот рассыпется.

С аллеи врываются человек десять караульных во главе с начкаром.

— Всем ни с места! Руки вверх!

И тут меня пробивает дикий хохот.

— Прибежали, мля… А все… Поздно… Поздно…

И ржу — аж захлебываюсь. А внутри — все как из дюраля склепано. Холодно и пусто…

Конечно, кипижу потом было много. Всякие там проверки, служебные расследования, особотдел свои пять копеек вставил… Но, в общем, все остались при своих. Только Фома домой в цинке покатил, да Хохла под конвоем в комендатуру увезли, и больше я его и не видел, наверное, сейчас где-нибудь в Слободе срок тащит. Так что — как водится — скрутили в нашем расположении две постели на койках и две фамилии из списка личного состава вычеркнули: были люди — и нету. Отвоевались лоси. По дурному, на шару отвоевались. Как солобон какой-нибудь, который по глупости своей и неопытности пулю из «калаша» себе в голову пускает. Как-то не по-лосиному у них это получилось, зряшно. Видать, не только у меня со скорлупой проблемы. И Хохлу вряд ли будет намного лучше, чем Фоме: это уж потом я узнал, что срок ему впаяли по самые гланды — как-никак зверское убийство часового на посту, при исполнении, все отягчающие обстоятельства налицо. Хотя Хохол — дурак (не в смысле глупый, а в смысле безумный, с легкой на срыв крышей), так что не удивлюсь, если он там кого надо завалит и в бега подастся. С него станется.

А, ну да, еще ж часовой этот в минус пошел. И ведь что странно: из всех часовых той смены погиб самый лучший, самый тот, что по уставу службу нес. А остальные, чмыри, которые дрыхли на постах и в хер не дули, все ведь уцелели. Вот, блин, маразм, а? Хороша проверочка получилась, нечего сказать. И теперь каждый чмырь, выходя часовым на пост, наверняка себе скажет: на хера, мол, мне эти игры, чтоб еще неровен час грохнули — не рецидив, диверсант, так дэшэбэшник какой-нибудь, проверяющий, — лучше уж я где-нибудь заныкаюсь, в укромном уголке, да массу подавлю. Даже если спалят, так больше губы не получу — все же лучше, чем смерть. Подумает он так и ведь будет прав. Вот тебе и проверка для повышения боеготовности!..

Хотя теперь уж часовым в корпусе нечего нас бояться: после этого ЧП комкор своим приказом «паливные выходы» отменил.

И вот еще что я понял, когда на свернутые постели смотрел. Мы ж одноразовые. Одноразовые, как гандоны. Срок службы — один дряж. Надели, использовали, сняли, выкинули. А матери наши — гандонный инкубатор. Как запас резинок заканчивается, так: э, инкубатор, а подай-ка партию новых, старые уже все изорвались! Это ж самый что ни на есть армейский вид спорта — онанизм в резинках. А не хочешь быть резинкой — тебя и без дряжа порвут. Руку на этом начальство себе еще до твоего рождения набило. А нам песни военные поет о чести, доблести, священном долге — это ж для дураков, чтобы треска резины слышно не было.

Но чмыри, чмыри-то каковы! Ныкаются по всем углам, унижаются, жопы чужие лижут, чтобы только выжить, чтобы их не порвали! А хер вам по всей морде! Это что ж получается: даже вон на «паливном выходе» нормальных постреляли да посажали, а чмыри на губе отсидят и все? Живые и невредимые? Значит так, чмырей мы дрочили и дрочить будем! Ни один не отмажется! Чтоб все поровну — и жизнь, и смерть…

И вдруг чего-то захотелось мне сходить к Лехе Стрельцову, свинарю нашему. Может, потому, что не к кому больше, а может, потому что лучше стал я его понимать после вчерашнего.

Захожу. Сидит, моргает ресницами своими белыми.

— Че хотел, военный?

Ну, я ему поносом все и выложил. Про «паливный выход», про одноразовые резинки, про чмырей. Он посидел, посмотрел на меня, повздыхал.

— Чаю налить, браток? — спрашивает.

Я на него дико так уставился, от неожиданности. Честно говоря, думал, он опять меня на хер пошлет вместе со всеми моими проблемами.

— Налей. Покрепче.

— Как дома, — усмехается.

Попили чаю. Покурили. Пообщались. А под конец, когда я уже собрался уходить, он удержал меня за руку и сказал:

— Знаешь, брат, клево, что ты все правильно понимаешь. В натуре, мы — одноразовые. Вот ты сам прикинь: Хохол всегда в роте на хорошем счету был, верно? Даже на отличном. Два поощрительных отпуска, насколько я знаю, потом всякие там благодарности перед строем, благодарственные письма родителям и прочая дребедень, в пример всегда ставили. А теперь, увидишь: ни одна падла офицерская добрым словом его не помянет, хотя вляпался он из-за их приказов, ему-то эти проверки и на хер нужны не были, верно? Теперь он для начальства — преступник, ублюдок, зэк. Потому что использованный. Порванный. Так что, брат, если хочешь нормально дожить до дембеля, в игры их, командиров, не играй, пусть в них дураки играют. У дэшэбэшников ведь служба особая, тут порваться — нараз. Верно? То-то… И еще. Не трогай ты чмырей, брат. Себе же спокойнее. Запомни, главное — нормально дембельнуться. А то если накроешься здесь, все равно ведь, во-первых, и на хер это никому нужно не будет, просто не ради чего, а во-вторых, никакая собака за тебя потом не вступится, даже добрым словом не помянет. И не верь ты им, сволочам. Все равно ведь они тебя в упор не видят. У них свои проблемы — повышение по службе, зарплата, выслуга, отпуск в летнее время. Мы для них — только ступеньки, по которым они поднимаются. И наше спасение — быть не ступенькой, не солдатом, а человеком. Понял, да?.. Ну и ладно. Заходи еще, брат. Не забывай.

А вечером поставили наш взвод в патруль. Батальон полупустой — кто в запасном районе, кто на боевом выезде, кто в наряде, — ставить некого, вот нас и запихнули, хотя после вчерашнего должны были передых дать. А я так думаю, что поставили нас в патруль еще и затем, чтобы мысли дурные нам в голову поменьше лезли, дескать, походите по городу, где телки, магазины и кино, за самовольщиками порысачите, авось, попустит. Чтоб, так сказать, нюха лосиного не теряли.

Первого самовольщика мы — лейтенант Семирядченко, Старый и я — взяли за Домом культуры часов в восемь вечера. Сценарий — обычный. Идем по улице, пикуем. Вдруг видим, метрах в ста впереди солдат, что шел навстречу, резко разворачивается и — ходу. Мы — за ним. И сразу прикидываем: улочка к обрыву выходит, деваться там беглецу некуда, поэтому непременно должен он свернуть. Разделяемся. Семирядченко продолжает движение прямо, Старый рулит направо, на параллельную улицу, я — налево. Шпарим что есть мочи. Добегаю до перекрестка, смотрю вправо — точно, Старый беглеца тормознул и уже колбасит у забора. Подходим. Добавляем. Вот говнюк — затасканный, обшарпанный мазутчик, а туда же, самоволить.