Владимир Спектр - Русский жиголо

• Название: Русский жиголо
• Автор: Владимир Спектр
• Издательство: Ад Маргинем
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-91103-004-9

Главный герой романа – прожигатель жизни, мечтающий об открытии собственного ночного клуба на деньги спутницы Вероники, старше его на 20 лет. На протяжении романа он разрывается между грезами о другой жизни, где будет клуб, слава и вечная молодость, и необходимостью управлять настоящим. Зазор между двумя реальностями сводит его с ума, а безумие толкает на преступления. Ни герой, ни читатель до конца не уверены, кто перед ними. Ведь физическое существование героя: походы в спортзал, встречи в кафе и вечеринки – намного иллюзорнее его фантазий. Сладкие мечты о будущем и устрашающие мысли о старости – два главных вопроса, занимающих героя. Им подчинены поступки героя и повествование.

Жиголо В.Спектра – это не просто бездельник, но кристально чистый образ современного человека, не замутненный повседневностью, работой или семьей. Его диета из цветной капусты и воды без газа сводит его с ума так же, как раньше сводили наркотики. Его аскетизм равен чревоугодию, так же как дикий садомазохистский секс со страпоном более всего напоминает монашеское отречение от тела. И хотя в романе есть узнаваемая рублевско-садово-бульварная реальность, книга не об этом. Лощеная эстетика и антибуржуазная риторика, так свойственные В.Спектру, уходят далеко на задний план, на первый же выдвигаются проблемы экзистенциалистского размаха. Удивительный для такой затасканной темы настоящий модернистский роман, история необыкновенного безумия, выполненная настоящим писателем.

---

Мне дико думать, что вот – все – ее уже нет. Похоже, что смерть так и не стала привычной спутницей моего существования. Я думаю о тех смертях, что я видел. Старики говорят о смерти, словно о природном явлении, таком же незначительном, как снегопад или гроза. В старости смерть не вызывает удивления или драмы, к ней привыкаешь.

Старики привыкли, а я еще нет, да я вовсе не намерен привыкать, но это случится, обязательно случится, рано или поздно, как и осень моей жизни, и поэтому я реву в голос, стоя в самом центре Лондона, на тротуаре, задрав голову и уставившись в небо. Редкие прохожие обходят меня на почтительном расстоянии, вид мой не внушает им доверия. «Очередной уличный псих», – думают они и идут стороной, прикрываясь зонтами и ускоряя шаг.

В конце концов, я кое-как успокаиваюсь. Я вытираю глаза, в них словно песка намело, так режет, я пытаюсь взять себя в руки и проанализировать ситуацию. Я хочу разложить все по полочкам, но, увы, ничего не выходит, все мысли вертятся лишь вокруг отеля, вокруг душа или даже ванны, вокруг пары-тройки порций виски, вокруг звонка какому-то мифическому спасителю.

Как так вышло, что я, дожив до своих совсем не юношеских лет, так и не научился самостоятельно преодолевать трудности? В голову приходят простые и здравые мысли. Странно только, что я осознаю это только сейчас.

Все дело в том, детка, что я – мальчик с телом мужчины и немудреным житейским опытом городского жиголо. Идиот, который всю свою жизнь старался прожить за чужой счет и считал, что так оно легче. Бред. За фасадом красивой жизни всегда есть что-то еще, некая грубая реальность, изнанка, дерюга…

Я продавал свою молодость тем, у кого ее не было никогда. Богатым женщинам, слишком рано распрощавшимся с детскими мечтами.

Всегда под женской опекой.

Богатая подруга мигом решит твои проблемы. Она станет твоей мамочкой, твоей наставницей, твоей нянькой.

И она заберет твою молодость, энергию, когда-нибудь – даже само желание жить.

Я транжирил свою молодость, я думал, у меня она будет длиться вечно. Я не представлял себя взрослым, я не представлял себя старым. Я никогда не думал, что вдруг окажусь в ситуации своих взрослых любовниц, с опустевшей душой и с одним лишь отличием – без должного количества денег, чтобы купить для этой души хоть какой-то контент.

Пришло время, и моя молодость кончилась.

Я не ожидал, что это случится так быстро.

Во всяком случае, не сейчас, я надеялся, что еще будет время и я все же успею добиться успеха…

28

Швейцар и эта блядовитая телка на ресепшене прикидываются, будто бы несказанно рады моему появлению. Я же делаю постную мину и стараюсь как можно быстрее забрать ключи от номера, в то время как они начинают меня парить, грузить дешевым обывательским хламом, видно, не наболтались еще друг с дружкой.

Наперебой они задвигают мне разные унылые темы, плетут что-то насчет погоды, осадков и нового альбома этого мажорного наркоши Пита Догерти. Они гонят про мюзикл «Mama Mia», который недавно удосужились посмотреть, проходятся и по поводу самой группы ABBA, потом, естественно, касаются недавнего теракта в лондонской подземке. Они не замолкают ни на секунду, сплошное бла-бла-бла, причем и швейцар и хостес, оба, делают вот такие круглые глаза, когда говорят о жертвах трагедии, о десятках, а может быть, сотнях жертв, но я не слушаю, не отвечаю, я направляюсь к лифту.

В лобби бармен, на редкость уродливый паки, заторможенно протирающий бокалы за стойкой, машет мне своей волосатой лапкой, горничные-филиппинки щебечут: «Hi!» – и улыбаются, и даже пара японских гостей с третьего этажа до неприличия приветливо кивают мне.

Ну а я, осунувшийся и бледный, растрепанный и помятый, не нахожу в себе даже сил ухмыльнуться в ответ, просто выдавить подобие улыбки, просто скривиться, нет, на хуй, на хуй, все это выше моих скромных возможностей.

Я ныряю в лифт, скрываюсь в нем, как в детстве, бывало, скрывался от всего мира под старой своей скрипучей кроватью, представляя себе тайное убежище, свою личную нору, темную и узкую, но все же уютную, уютную хотя бы потому, что я тогда был по-ребячьи наивен и уверен – никто и никогда не найдет меня в ней.

Надо отдать должное моим предкам, они всегда делали вид, что и вправду потеряли меня, искали, искали, искали и не находили…

Так незаметно эти недавние воспоминания стали вдруг далеким прошлым, безвозвратным и оттого невероятным, как, впрочем, и все мое детство, странно, но именно они отпечатались в моей памяти лучше всего, и именно эти воспоминания заставляют мое сердце сжиматься в какой-то печальной и одновременно сладкой истоме.

И вот я ныряю в лифт, в свое убежище, под кровать (в метафорическом смысле). Итак, я ныряю туда, в старинный такой добротный лифт, чем-то напоминающий миниатюрную сигарную комнату, в смысле – темная благородная древесина, зеркала, толстый палас на полу и все такое. Он движется вверх почти бесшумно, и я думаю, что вот, надо же, мотор-то поставили новенький, заменили ему мотор-то. Так и мне пора заменить мой характер, выбросить вон всю нерешительность, беспомощность и инфантилизм. Да, пора бы уже просто выбросить все это на свалку, ведь продать в комиссионный вряд ли получится, на хуя оно кому нужно?

Я выхожу на своем этаже и направляюсь к номеру, и с каждым шагом, с каждым моим медленным и тяжелым шагом, приглушенным кроваво-красной ковровой дорожкой, с каждым метром, с каждым вздохом до меня все яснее доходит, что я совершаю ошибку. «Возможно, эта ошибка будет стоить мне жизни», – думаю я. В довершение ко всему у меня вдруг начинает раскалываться голова. Острая боль пронзает затылок, словно какой-нибудь лох, опер, подручный лысого урода, саданул меня туда кастетом. Я даже нервно оглядываюсь, но вокруг, естественно, никого.

«Меня наверняка там уже ждут, этот ублюдочный долбанутый Тимофей или еще кто, какая-нибудь сволочь из органов», – думаю сквозь боль и сомнения и открываю дверь.

В номере настоящий погром, вещи разбросаны: рубашки, джинсы, кофточки и вечерние платья от Ann Demeulmeister и Balenciaga свалены в кучу на кровати, а на полу какие-то салфетки и бумаги, целые кучи скомканных бумаг – бланков, писем и графиков. Створки секретера распахнуты настежь, цветы выкинуты из ваз и разбросаны по комнатам, всюду вытряхнутые пепельницы, косметика, гигиенические тампоны, разбитая бутылка из-под шампанского Mumm Cordon Rouge, раздавленные шоколадные конфеты, раскрошившееся печенье и компакт-диски. В спальне включен телевизор, по каналу MTV крутят новый клип Cheap Trick, но звук убран до минимума, и старые клоуны безмолвно и уныло трясут седыми головами.

Я медленно прохожу по комнатам, стекло и диски скрипят под ногами, я, как конченый параноик, заглядываю за портьеры и под диваны, включаю везде свет, словно ищу ублюдка, перевернувшего номер вверх дном. Ну, естественно, – никого.

Со вздохом облегчения я запираю дверь и даже припираю ее комодом. Зачем мне это – непонятно, ведь ясно же, что если кому-то надо будет сюда проникнуть, он это сделает, по-любому сделает, хоть я тут целую баррикаду сооружу.

Как бы то ни было, с комодом приходится изрядно помучиться, он такой тяжелый, что в первый момент я думаю, он просто прикручен к полу. Я упираюсь что есть силы, антикварная рухлядь поддается, и с диким грохотом я придвигаю его к двери. Обессилевший, близкий к помутнению рассудка, с ноющей головной болью, но все же удовлетворенный проделанной работой, я, наконец, наливаю себе выпить. Я включаю звук у телевизора, а там уже New York Dolls, и вообще вся эта концертная программа, похоже, посвящена старому року, который, как говорится, оказался живее всех живых.

Виски немного приводит меня в чувство, я скидываю с себя грязную и даже местами порванную одежду, включаю воду в ванной и кидаю туда пару шариков масла и еще соль, да, непременно, для расслабухи нужна ароматизированная морская соль, я снова выключаю звук у телевизора, но включаю проигрыватель и подбираю с пола один из джазовых дисков.

Он потерт и чем-то заляпан, по-моему, шоколадом, а может быть, чьими-то испражнениями, я оттираю его бумажным носовым платком и ставлю в проигрыватель. Ура, он даже играет! В колонках мягко бренчит гитара, а я в таком состоянии, что не могу определить, что это за музыкант, в грязной своей одежде я нахожу полусмятую пачку сигарет, вспоминаю про скан, делаю джойнт, закуриваю и забираюсь в ванну.

Мне надо подумать, да, черт, мне надо подумать, мне просто надо немного подумать, собраться с мыслями, зажать свою волю в кулак.

Я закрываю глаза. Передо мной сразу появляется лицо Вероники.

– Привет, – говорю я.

Вероника улыбается, но ее лицо похоже на посмертную маску.

– Знаешь, детка, – говорю я ей, – всю свою жизнь я стремился избегать ответственности, и вот, пожалуйста, моя бесхарактерность привела к таким плачевным последствиям.