Юрий Дружников - УЗНИК РОССИИ

• Название: УЗНИК РОССИИ
• Автор: Юрий Дружников
• Жанр: Историческая проза

---

Бунтарь Саути постепенно стих, пережил насмешки над собой Байрона, превратился в смиренного мистика и теолога. В кругу пушкинских приятелей он одно время стал темой для дискуссий. Делались его переводы, из которых упомянутый пушкинский не самый лучший и, возможно, потому брошенный: не написано и тридцати строк. Америка занимала Саути. Он мечтал об организации там, в условиях девственной природы, Пантисократии – свободной общины философов, художников и поэтов. Разговоры об этом звучали в петербургских гостиных и при встречах Чаадаева с Пушкиным.

Реальная жизнь поэта была далека от Пантисократии. Плетнев выговаривал Пушкину: «Ты все повторяешь: грустно, тоска, ничего не пишешь и не читаешь». – «Любезный друг, – отвечал поэт, – вот уже год, что я, кроме Евангелия, ничего не читаю». В конце жизни, судя по текстам, взаимоотношения поэта с Богом становятся более политизированными. От религии вообще, от открытости и свободы мнений он перемещается к православию, и об этом, в частности, спорит с Чаадаевым. Слова Николая Павловича, сказанные Жуковскому, лучше всего объясняют государственный подход к поэту: «Пушкина мы насилу заставили умереть христианином». В центре же полемики между Пушкиным и Чаадаевым – разное отношение писателей к совести и долгу перед родиной.

«Прекрасная вещь – любовь к отечеству, – писал Чаадаев, – но есть нечто еще более прекрасное – это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к родине разделяет народы, воспитывает национальную ненависть и подчас одевает землю в траур… Не чрез родину, а чрез истину ведет путь на небо». Этот важнейший для цивилизованного мира постулат столетиями ускользает из российского понимания ценностей бытия.

Чаадаев много размышляет о причинах, выталкивающих русского писателя из России. Он говорит о диетическом содержании души в нашем отечестве, о необходимости смирения, о том, что все мы странники, что возмущение расстраивает самое наше здоровье, и даже – о вредном влиянии воздуха, которым здесь дышат. «Жалкую странность» России Чаадаев видит в том, что истины, всем известные, у нас только открываются. Русские не принадлежат ни к одному великому семейству человечества – ни к Западу, ни к Востоку. Они вне времени.

Чаадаев добровольно вернулся из-за границы, после публикации письма был объявлен сумасшедшим; запрет печататься действовал до конца его жизни, но и после смерти многие его рукописи оставались неопубликованными полтора столетия. Еще бы: он критиковал православие за то, что оно совлекло Россию с общечеловеческого пути, он осуждал патриотизм и ратовал за право индивида не соглашаться с толпой и государством.

19 октября 1836 года, в день Лицея, Пушкин пишет Чаадаеву, оспаривая его мысли, изложенные в первом «Философическом письме»: «Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблен – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал» (Х.689).

Цитата эта часто приводится в доказательство пушкинского патриотизма. Но, во-первых, письмо написано с пониманием, что с ним будет знакомиться третий читатель, – с чего бы иначе заявлять в частном послании о преданности царю? Во-вторых, Пушкин говорит, что не хочет иметь другую историю своих предков, но ведь такого выбора ему и не дано. Иначе рассуждает Чаадаев: «Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, со склоненной головой, с запертыми устами», – это из его «Апологии сумасшедшего», написанной в то время.

Традиционно объясняют, что Пушкин не отправил Чаадаеву письмо, так как опасался причинить ему вред. Однако свои возражения показал приятелю Клементию Россету. Тот, прослышав о реакции царя на чаадаевское философическое письмо в журнале «Телескоп», отправил к Пушкину слугу с предупреждением не посылать написанное по почте. Видимо, после этого поэт добавил к письму: «Ворон ворону глаза не выклюнет» и решил не отправлять вообще. Чаадаев этого письма так никогда и не прочитал.

Тяжело пришлось отечественной пушкинистике. В восьмидесятые годы ХХ века, накануне развала страны, когда труднее стало представлять поэта розовощеким патриотом, была придумана новая формула: «прогрессивность пушкинского патриотизма». Оказалось, что отличительной «чертой такого патриотизма является глубокий критицизм». Теперь классик мог сколько угодно критиковать свою страну, но оставался «прогрессивным патриотом».

Вот принципиальное расхождение между Чаадаевым и Пушкиным на вершине спора: Пушкин говорил, что истина сильнее царя, а Чаадаев требовал большего, считая, что истина сильнее родины. Это и было его постижение всечеловеческих ценностей, которые всегда выше административно-государственных. Тезис Чаадаева принципиален и в сегодняшнем мире для всех, хотя далеко не все ему следуют.

Пушкин обособился от Чаадаева, но никто точнее, чем первый друг его молодых лет, с которым он мечтал вместе путешествовать по Европе, не сформулировал в «Философических письмах» суть отечественных проблем. Не борец вовсе, но честный скептик, российская версия маркиза Астольфа де Кюстина, для жизни в России фигура non grata, Чаадаев добавляет, что мы живем как великий урок для отдаленных потомков. В ХХI столетии это звучит пророчеством.

Пушкин стремился в Европу так же страстно, как Фома Кемпийский и Рёйсбрук Удивительный рвались в Царство Небесное. Иначе как Землей Обетованной поэт с его умом, живым и оригинальным, Европу себе и не представлял. Неосуществленное желание попасть на Запад привело к обидам, к раздражению, к злобе на всех и вся. Отсюда, возможно, накапливающиеся критические высказывания по отношению к западным странам, начиная с Польши и кончая Америкой.

Летом 1836 года в Петербурге жил барон Франсуа-Адольф Леве-Веймар, французский историк и дипломат. Вяземский организовал в его честь вечер. Приехал Пушкин, который пригласил Леве-Веймара к себе на дачу, перевел для него русские песни. «Для полного счастья, – вспоминал француз о поэте в некрологе, – Пушкину недоставало только одного: он никогда не бывал за границей. В первой юности препятствием к его путешествию по Европе служил его пылкий образ мыслей, а впоследствии его не выпускали из России семейные обстоятельства. С каким страданием во взгляде упоминал он в разговоре о Лондоне и в особенности о Париже! С каким жаром он мечтал об удовольствии посещений знаменитых людей, великих ораторов и великих писателей. Это была его мечта!».

Заявление французского историка и литератора тем более достоверно, что они породнились: осенью того же года Леве-Веймар женился на родственнице Натальи Пушкиной Ольге Голынской. Он вспоминает откровения русского писателя о желании вырваться из обыденной жизни, как трясина, его засасывающей, и доказывает, что в конце жизни больная тема бегства из рабства к свободе продолжала назойливо всплывать в мыслях Пушкина.

Поэт писал жене: «Письмо мое похоже на тургеневское – и может тебе доказать разницу между Москвою и Парижем» (Х.451). Сидя в Москве, он печально сравнивал город, его родное гнездо, которое он то любил, то ненавидел, и Париж. У каждого в этом мире свои обстоятельства и свои горизонты: Пушкин, мечась между Москвой и Петербургом, бредит Западной Европой, а каторжанин Кюхельбекер в Сибири, судя по его письму, мечтает о Петербурге и Москве, завидуя Пушкину.

Через год с лишним после того, как поэт собрался было спрятаться в смирновском чемодане, владелец его побывал в Петербурге. Аркадий Россет свидетельствует: «В июне 1836 года, когда Н.М.Смирнов уезжал за границу, Пушкин говаривал, что ему тоже очень бы хотелось, да денег нет. Смирнов его убеждал засесть в деревню, наработать побольше и приезжать к ним. Смирнов уверен был, что государь пустил бы его. Тогда уже, летом 1836 года, шли толки, что у Пушкина в семье что-то неладно: две сестры, сплетни, и уже замечали волокитство Дантеса». Состояние Пушкина отразилось и в законченном тогда же «Путешествии в Арзрум», где автор размышляет о несбывшейся мечте вырваться за пределы России.

«В сущности, – считает Владимир Соллогуб, – Пушкин был до крайности несчастлив, и главное его несчастье заключалось в том, что он жил в Петербурге и жил светской жизнью, его убившей». Мечта поэта в стихотворении «Из Пиндемонте» («Не дорого ценю я громкие права») – освободиться, выйти из системы, какой бы она ни была:

Зависеть от властей, зависеть от народа

Равно мне тягостно…

Б.Томашевский в десятитомном собрании сочинений заменил беловую строку Пушкина на черновую, чтобы вместо слова «властей» появилось «царя»: «Зависеть от царя, зависеть от народа…». Пушкинисты не раз демонстрировали читателям, что они знают лучше Пушкина, как он хотел написать (Б.Ак.3.420 и 1031; III.336). Поэт выходит из игры: