Юрий Дружников - УЗНИК РОССИИ

• Название: УЗНИК РОССИИ
• Автор: Юрий Дружников
• Жанр: Историческая проза

---

Такова природа отечественной власти: многое она делает себе во вред. Презрение к человеческому достоинству, тирания мелочной опеки и политический обскурантизм – ее непременные составные части. Как в заморских странах существует прирожденное право, так у нас – прирожденное бесправие. Князь Вяземский в записной книжке обращал внимание на то, как работает «запретительная система: прежде чем выпустить свой товар, свою мысль, справляться с тарифом; везде заставы и таможни». Когда писатель Иван Дмитриев заметил, что название Московский английский клуб весьма странное, Пушкин возразил ему, что у нас встречаются названия еще более неподходящие, например, Императорское человеколюбивое общество.

Пушкина не выпускали, но почему в течение десяти лет он не реализовал ни одной из попыток бежать? Ю.Тынянов заметил однажды: «Если бы Пушкин знал о себе столько, сколько мы знаем о нем сейчас, он вел бы себя иначе». Да, поэт не всегда был последователен. Он поддавался увещаниям друзей, а их советы были противоречивы. Дельвиг любил повторять мудрость из Талмуда: если двое скажут тебе, что ты пьян, ложись спать. Для бегства Пушкину надо было быть чуть решительнее, чуть предприимчивее и чуть хитрее.

Обдумывая одесские и михайловские ошибки, он понимал, что бегство на корабле, в коляске, под видом слуги или с фальшивым паспортом – способы чересчур рискованные. Для реализации плана нужны особые обстоятельства: политическая неразбериха, бунт или война. Таких особых обстоятельств поэт теперь ожидал. А за границу собирался… его собственный портрет, написанный «русским ван-Дейком» Орестом Кипренским.

Лучшую часть жизни Кипренский провел в Германии, Швейцарии и Италии; ненадолго приехав в Петербург, он собирался снова в Италию, намереваясь там жениться. С собой хотел взять писанный им портрет Пушкина, дабы демонстрировать его на выставках. Пушкин считал настоящими художниками только англичан и французов, но для итализированного Кипренского делал исключение и размышлял о том, как к его портрету отнесутся на Западе:

Себя как в зеркале я вижу,

Но это зеркало мне льстит:

Оно гласит, что не унижу

Пристрастья важных аонид.

Так Риму, Дрездену, Парижу

Известен впредь мой будет вид. (III.21)

Поэт был рад путешествию хотя бы в виде портрета. В Россию Кипренский не вернулся. Портрет, сделанный им, находился у Дельвига до его смерти, выкуплен Пушкиным за тысячу рублей у вдовы Дельвига и через сына Пушкина попал в Третьяковскую галерею.

Для тех людей во всем мире, кто может выезжать за границу, бесправный Пушкин не понимаем и уж наверняка не трагичен. В его времена слова «отказник» не было, но практика существовала. Пушкин и тут был первым: первым настоящим, широко известным отказником. Статус отказника есть рефлекторное выражение состояния государства. Как массовые репрессии порождали класс заключенных, возродив в ХХ веке в СССР и Германии рабовладение, так массовые отказы создали новый социальный слой отвергнутых властью и обществом, насильно прикованных к государству.

Отказ – чисто отечественное изобретение, некое наказание, срок которого колеблется от нескольких дней, как за мелкое хулиганство, до пожизненного. Кто решает, наказать или освободить гражданина, не всегда понятно. Хотя отказ – российское явление, он приносит вред всему миру, лишая людей возможности участвовать в деятельности человечества. И все же, по сравнению с советским периодом, во времена Пушкина, если не считать самого поэта, в вопросах выезда был относительный либерализм.

Его не выпускали, но и не унижали сложными бюрократическими процедурами. Для рассмотрения дела достаточно было прошения, то есть просто короткого письма. Явись Пушкин в советский ОВИР, у него потребовали бы вызов от родственников из Африки. Не пришла тогда еще в голову Бенкендорфу иезуитская анкета, разрешения родителей, справки от братьев и сестер – согласны ли они на выезд их родственника. «Я не лишен прав гражданства и могу быть цензирован», – грустно шутил поэт (Х.186).

Уволенный с должности, при переездах он предъявлял свой лицейский аттестат, где значился «воспитанником Царскосельского лицея», и это вполне удовлетворяло жандармов. Иногда показывал вместо проездного документа стихи, и по неграмотности полиции даже это сходило. На вопрос, где он служит, поэт однажды ответил: «Я числюсь по России». Пишут, что так Пушкин выразил свою национальную гордость. Нам же кажется, что тут звучат и ошейник, и вечная бездомность, от которых он страдал.

Пушкина называли первым штатским в русской литературе. В самом деле, Державин – тайный советник, Батюшков – офицер и дипломат, Жуковский – придворный учитель, Карамзин – придворный историограф, многие поэты были офицерами. А Пушкин оставался до поры простым сочинителем. Издатели хорошо платили ему за сочинения. «У меня доход постоянный с тридцати шести букв русской азбуки», – гордился он.

Иногда царь лично читал рукописи поэта. Часть стихов Пушкин печатал, пользуясь знакомством с цензорами, и это сходило с рук. Критик и цензор Александр Никитенко называл контроль за литературой «тяжбой политического механизма с искусством». Вяземский вместо слова «цензура» говорил «цендура». В обеих столицах изредка печатали Рылеева, Одоевского, Бестужева, Кюхельбекера, – то с инициалами вместо подписи, а то, бывало, и с подписью. Такова была тогда свобода печати. Книги Пушкина выходили с его именем и даже портретами, когда он был в ссылке. На двенадцати подводах бывшему ссылочному невольнику везли его библиотеку из Михайловского в Петербург.

Пушкин вхож в высшее общество, беседует с царем, его принимают крупнейшие сановники государства, с ним не боятся общаться ни друзья, ни крупные чиновники. Никто не отнимает у него доступ к читателю и право на заслуженное место в литературе. Репрессивность аппарата царской власти относительно ограниченная. А вот за границу именно Пушкина не пускали. В стихах «Сводня грустно за столом…» даже содержательница небезызвестного публичного дома Софья Астафьевна хочет бежать за границу вместе со своими девицами, ибо тут с Петрова дня по субботу у них не было работы (III.42).

В октябре 1827 года Пушкин решил закончить добровольное заточение в Михайловском и, собрав рукописи, выехал в Петербург. По дороге на станции, когда ему меняли лошадей, он проиграл проезжему 1600 рублей, а затем заметил человека, который был окружен жандармами и показался ему крайне неприятен. В дневнике Пушкин писал, что «неразлучные понятия жида и шпиона произвели во мне обыкновенное действие; я поворотился им спиною, подумав, что он был потребован в Петербург для доносов или объяснений» (VIII.18). Но еще через мгновенье оба бросились друг другу в объятия. Это был Вильгельм Кюхельбекер, друг юности и неудачливый беглец с Сенатской площади за границу.

Кюхельбекера везли из Шлиссельбургской крепости в крепость Динабург. Жандармы друзей растащили, а о встрече фельдъегерь донес по начальству. Два лицеиста, два поэта, две судьбы, два пути. Один вернулся из-за границы, чтобы сгнить в Сибири, другой избежал Сибири, но не мог попасть за границу. Оба не сумели туда удрать. Образно говоря, оба были в кандалах: один физически, другой в своем воображении. Больше в этой жизни они не увиделись.

Глава двенадцатая

В АРМИЮ ИЛИ В ПАРИЖ

Жизнь эта, признаться, довольно пустая, и я горю желанием так или иначе изменить ее. Не знаю, приеду ли я еще в Михайловское.

Пушкин – Прасковье Осиповой, 24 января 1828, по-фр.

Пушкин появился в Петербурге среди друзей, но состояние одиночества, в котором он пребывал, не изменилось. Литератор и друг Боратынского Николай Путята, сблизившийся с Пушкиным, отмечает грустное беспокойство, неравенство духа, пишет, что поэт «чем-то томился, куда-то порывался. По многим признакам я мог убедиться, что покровительство и опека императора Николая Павловича тяготили его и душили».

О порыве куда-то мы встречаем намеки, а то и прямые высказывания поэта. Внешние события опять подталкивают его. Над ним висит обвинение Новгородского уездного суда в «небрежном хранении рукописей». Легко переводимо на иностранный язык это выражение, смысл которого, однако, объяснить западному читателю нелегко. Пушкина снова допрашивали по делу о стихотворении «Андрей Шенье».

Поэт пускается в загул, чтобы разрядиться и хоть на время позабыть неприятности. Судьба сводит его со страстными женщинами. Возникает роман со сверстницей, Аграфеной Закревской, которая была к тому же любовницей Боратынского и Вяземского. Возобновляется связь с Елизаветой Воронцовой, которая только что вернулась с мужем из-за границы и остановилась в Петербурге. Для тайной корреспонденции Воронцова придумала себе псевдоним Е.Вибельман – отражение пушкинского к ней обращения «принцесса бель ветрил».