Геннадий Головин - Джек, Братишка и другие

• Название: Джек, Братишка и другие
• Автор: Геннадий Головин
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986

---

Одна только Киса не испытывала к Братишке ни малейшего сострадания.

…Вначале из-под дивана настороженным зеленым светом горели лишь ее глаза, следящие за Братишкой. Затем высовывалась черно-белая, тоже еще настороженная, но уже и любопытствующая мордочка.

Потом — черная лапка, обутая в белый лапоточек, быстренько высовывалась, как выстреливала, из-под дивана, касалась кончика Братишкиного хвоста и вновь исчезала. И только после этого, замирая от страха и собственной отваги, Киса появлялась вся. На всякий случай угрожающе растопорщившись, выгнув спину, она для начала трогала шерстинки хвоста, затем принималась прохаживаться рядом… Бог знает, какие подвиги, какие победы над собачьим племенем воображались ей! Она уж и подкрадывалась к хвосту, и налетала на него неумолимо и стремительно (чтобы тотчас же улепетнуть в поддиванную темень от вообразившейся ей опасности). И снова — теперь уже победной поступью — выходила на поле брани.

В конце концов, в озорстве своем (и чувствуя, конечно, полнейшую свою безопасность) Киса ложилась с хвостом в обнимку и начинала самые бесцеремонные с ним игры, даже грызла.

Братишка в такие моменты приоткрывал глаза, косился, перекладывал хвост на новое место, чем вызывал у Кисы одно лишь буйное удовольствие и новые приступы игривости./span>

Киса, как вы догадались, совсем еще маленький котенок. И, чего уж скрывать, в доме она появилась наперекор нашим желаниям. Сломив, можно сказать, наше неприязненное равнодушие к этим животным. А произошло это так.

В конце октября на нашем крыльце вдруг появилась Нефертити (в просторечии — Нефертя) — черная, как тьма, ужасно независимая и гордая — аж до пренебрежения к людям! — кошка.

Она приходила иногда еще и летом. Очень редко, правда. Ее подкармливали, но из-за Братишки с Джеком наше крыльцо не могло ей казаться уютным. Тем более удивителен был этот визит — глубокой осенью, поздним вечером. Относительно позднего вечера, впрочем, Нефертя рассчитала точно: Джек с Братишкой, дабы у Закидухи не возникало сомнений, кого они считают хозяином, спать уходили к нему в опилки.

Так вот, Нефертя явилась. Ей налили молока. Она, конечно, попила. Но, не допив больше половины блюдца, потерлась о наши ноги, поурчала и — исчезла.

Какой странный визит, сказали мы друг другу. И ведь совсем не голодная даже… Может, присматривает себе убежище на зиму?

Через полчаса все разъяснилось. Мы вышли на крыльцо и увидели двух котят — черно-беленького и серо-беленького, которые старательно, хотя и очень неумело, лакали из блюдца молоко. А рядом с ними — строгая и заботливая — восседала Нефертя.

Так и повелось с того вечера. Собаки — спать к Закидухе, и тотчас из-под дома появляется кошачья семейка; Нефертя, притворно и приторно ласковая, а следом за ней — котята, очень милые и смешные, как все, впрочем, котята на белом свете.

Не любили мы кошек. Не хотели мы в доме кошек. Еще и потому не хотели, что кто-то из нас где-то когда-то прочитал, что в доме, где ожидают ребенка, присутствие кошек нежелательно. Тем более — бродячих. Тем более от них, говорят, пахнет. Стригущий лишай у них! Да и вообще — несимпатичны нам эти звери! Чересчур уж высокого они о себе мнения… Людей не любят, а всего лишь терпят — используют для удобства своей кошачьей жизни.

Нефертя, однако, знала свое дело. Людей, судя по всему, она изучила за свою жизнь досконально. И тех, кто при виде кошек начинал приседать и умиленно сюсюкать: «Кис-кис-кисонька!», и тех, кто, услышав «мяу», хватался за кирпич.

Мы, должно быть, для задуманного Нефертей дела годились. Водили, правда, дружбу со здешней собачьей бандой, ну да зима на носу, выбирать не приходилось…

Вначале во время трапез Нефертя сидела с котятами безотлучно. Быстренько наевшись, она, словно строгая бонна, следила за тем, чтобы дети кушали хорошо и правильно и возле миски не шалили.

Вскоре она начала понемногу отлучаться. Сначала — буквально на минуту-другую. С таким видом, будто в подвале у нее некое неотложное дело, о котором она впопыхах запамятовала. Затем отлучки стали продолжительнее. Разумеется, настал, в конце концов, такой вечер, когда она ушла и не вернулась вовсе.

Котята восприняли это как должное. Попили молока, рьяно умылись, поджали под себя лапки и стали сидеть — два этаких бездомных маленьких сфинкса, безмятежно и сонно глядящих в осеннюю тьму.

Среди ночи я встал посмотреть, как они. Утром прибегут собаки, сообразили мы, не хватает нам для полного счастья смертоубийства на крыльце; пустим-ка их на ночь, на террасу… Но котят уже не было. То ли Нефертя вернулась и увела их в подвал, то ли сами ушли.

Но на следующий вечер они опять появились — уже сами, без мамаши. Потом стали появляться даже днем — Джек мгновенно загонял их в подземелье, и нам приходилось блюдце с молоком совать им под дверку подвала.

Один из котят, серенький, был не жилец. Горбатенький, колченогий («родовая травма» — со знанием дела определила жена, прочитавшая к тому времени уйму акушерских книг) — на нем словно бы лежала печать обреченности. Он и вправду очень скоро сгинул.

Остался черненький, в белых лапоточках, с белым, будто бы фрачным вырезом на груди. Очень аккуратненький и забавный. Он нам еще и тем понравился, что оказался ужасно бесстрашным.

В один прекрасный день он решил, что хватит ему улепетывать в подвал при каждом появлении собак (хлопотно это, надоело, да и вообще — негоже хищнику), и, когда псы прибежали, остался сидеть на крыльце как сидел.

Братишка внимательно обнюхал, не слишком, впрочем, приближаясь, это отважное чудо природы, иронически хмыкнул и, отвернувшись от котенка, стал приветствовать нас.

Джек, натурально, аж задохнулся от этакой невиданной наглости. Гавкнул, бросился — и вдруг в растерянности остановился. Котенок, растопорщившись и увеличившись от этого чуть ли не втрое, напоминая в эту минуту более всего мультипликационного ежа, вдруг потешно зашипел и принялся, с трудом удерживая равновесие, суматошно махать перед носом Джека обеими своими передними лапками, на которых грозно топырились полупрозрачные нежно-розовые коготочки.

Джек, конечно, не испугался. Он просто очень удивился.

Мы тут же постарались отвлечь его похлебкой, и он с готовностью отвлекся. Справедливо рассудил, что глупо менять миску изумительно калорийного хлёбова на какого-то паршивого котенка, с которым, честно-то говоря, толком и неизвестно, что делать.

И котенок, таким образом, завоевал себе право восседать, когда и сколько ему вздумается, на излюбленном своем ящичке слева от входа — в бдительной близости от личного блюдца.

Он и сейчас там сидит. Цепляет каждого входящего-выходящего растопыренной лапкой, кратким мяуканьем напоминает о своем существовании и о неотъемлемом праве на все субпродукты в нашем доме.

Я убежден, что не существует никакого кошачье-собачьего расизма.

Конечно, собака, завидев кошку, чаще всего бросается за ней. И чаще всего кошка улепетывает. Собаку толкает в погоню охотничий инстинкт преследования дичи. А кошку? Если ей лень или она по рассеянности не наметила себе заранее лазейку, она никуда и не побежит. Она не боится собак. Скорее собака должна опасаться ее когтей, молниеносных и снайперски точных. Тем не менее, собака гонится, а кошка, соответственно, удирает. Но я что-то не могу припомнить ни единого случая, чтобы собака разорвала взрослую кошку.

Почему же все-таки кошка удирает? Да единственно потому, я уверен, что ей наслаждение доставляет в тысячу первый раз одурачить глупого пса! Вы только взгляните на кошку, когда она, взлетев под самым носом собаки на дерево, по-домашнему сидит на ветке и поглядывает на беснующегося внизу пса!

Мальчишки в младших классах любят (и я их понимаю) дергать девочек за косички. Но это же не означает, что ими движет желание снять со своих прекрасных половин скальп. Так и с собаками, которые вот уже который век без устали гоняются за кошками. Нет в них жажды убийства. Одна лишь, по большей части, игра в догонялки.

На месте собак и кошек я испытывал бы обиду, слыша сравнение с ними какой-нибудь сладостно скандалящей людской пары: «живут, как кошка с собакой…».

Да если бы люди жили между собой, как жили, например, Киса с Федей, то не нынешняя жизнь творилась бы на Земле, а прямо-таки рай в шалаше! Очень они трогательно и мило сосуществовали.

Котенок, в конце концов, оказался в доме. Начались холода, и с крыльца его перевели, конечно, на террасу. А через пару дней нам надоело выгонять его из теплых комнат, куда он неукротимо рвался и, конечно же, прорывался, едва открывали двери.

И мы смирились с кошкой в доме. Назвали ее после долгих раздумий Кисой, поставили ящик с песком. И вдруг уютно стало в доме. Уютно тем стародавним хрестоматийным уютом, воспоминание и тоска о котором живет в каждом, наверное, человеке: за окнами — непогода… гудит в печи огонь… теплый оранжевый свет падает из-под абажура на белую скатерть… а возле печки старательно дремлет на диване пушистый котенок и с чувством большого удовлетворения жизнью трещит себе под нос — совсем как трансформатор.