Анри Труайя - Балерина из Санкт-Петербурга

• Название: Балерина из Санкт-Петербурга
• Автор: Анри Труайя
• Издательство: 0b7eb99e-c752-102c-81aa-4a0e69e2345a
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-08293-Х

Знаменитый писатель, классик французской литературы Анри Труайя открывает перед читателями панораму «царственного» периода русского балета эпохи правления Александра III.

Пышные гала-представления, закулисные интриги, истории из жизни известнейших танцовщиков конца XIX – начала XX столетия: патриарха русского балета Мариуса Петипа, мятежного и искрометного Дягилева, царицы-босоножки Айседоры Дункан – все это глазами молодой балерины, ученицы Императорской балетной школы в Санкт-Петербурге.

---

Размышляя о грустной судьбе Матильды Кшесинской, которая – как знать? – может быть, все-таки воображала себя пред аналоем со своим дражайшим Ники[14], я с гордостью повторяла, что у меня есть основание никогда не смешивать дела сценические и дела сердечные. «Нельзя любить разом танец и мужчину, – говорила я себе. – Я выбрала танец и желаю остаться верной ему!»

…Вскоре артистическая жизнь в столице, еще переживавшей потрясение от смены царствования, вошла в нормальное русло. К концу 1894 года Мариус Петипа заручился согласием Ивана Всеволожского явить на белый свет из праха одну из старейших своих постановок, которая в то время не смогла стяжать фавора публики, но, по единодушному мнению, музыка Чайковского, на которую было положено это либретто, являла собою «чистую жемчужину». Мариус Петипа предлагал возвращение на сцену старой фабулы, из которой намеревался сделать незабываемое поэтическое видение: «ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО». Последние поправки в партитуру были внесены Чайковским накануне кончины.

Отныне Мариус Петипа и Лев Иванов объединили силу своего воображения и свои таланты ради создания хореографии нового спектакля. И на сей раз, не сумев заполучить титульной роли Одетты, которая досталась все той же Пьерине Леньяни, я довольствовалась выходом во главе группы белых лебедей кордебалета. Сочиненные для меня вариации переносили меня в иррациональный, опьяняющий мир. Исполняя начертанные великим марсельцем движения руками, balancées и pas de bourrée, я становилась невесомою, воздушною; я скользила не по театральным подмосткам, но по гладкой поверхности озера. Я чувствовала, что влекома волею, которая сильнее моей. Волею Мариуса Петипа? Или Чайковского? Или волею Лебедя из старинной легенды? Я предпочла не вникать в природу этой моей эйфории и закончила мои вариации в состоянии безумного ликования. Грянувшие вослед моему выступлению рукоплескания показались мне такими же горячими, как и те, что приветствовали Пьерину Леньяни. Когда я выбежала за кулисы, Петипа прошептал мне на ушко: «Превосходно, милая! В этот вечер ты сделала мне самый драгоценный подарок в моей жизни!» Батюшка мой, присутствовавший на премьере, тоже явился за кулисы поздравить меня. И хотя на сей раз он был как стеклышко, глаза у него были на мокром месте, и он хныкал от смущения, словно упрекая себя в том, что недостоин такой дочери. Обнимая дорогого родителя, я внезапно ощутила всю ту метаморфозу, которая произошла со мною в последние годы. Как ни любила я папеньку родного, а все-таки отказалась в этот вечер отужинать с ним, предпочтя отпраздновать успех «Лебединого озера» в компании Мариуса Петипа и его ближних на банкете, устроенном в честь труппы после представления. Я проводила отца до дверей театра, чувствуя укоризну, смешанную с облегчением. Уже в ресторане я не переставала тайком наблюдать за Мариусом Петипа, разгадывая на его лице приметы заслуженного удовлетворения. Под гул разговоров я радовалась тому, что внесла свой, пусть крохотный вклад в его триумф. Я, которая до самого последнего времени не мечтала ни о чем, кроме как вознестись надо всеми своими соперницами и безраздельно владычествовать над публикой и над прессой, поняла, что можно, оказывается, быть счастливой и служа чужой карьере, отделяя ее от своей собственной, что можно находить удовлетворение и в том, чтобы раз за разом выступать на вторых позициях, чем рваться к самой высокой вершине любой ценой. Есть своя прелесть и в том, чтобы поминутно даровать зрителям умиротворенное совершенство, чем гнаться за эфемерными возгласами громкой славы. Странно, но мне казалось, что привносить свой вклад в успех человека, которым ты восхищаешься, почетней и радостней, чем пытаться заставить других любоваться одной собою. Мне рассказывали о таких растениях, которые лучше чувствуют себя в тени, чем на полном свету. И я тоже, некогда безумно взалкав сиянья в лучах славы, соглашалась теперь пребывать в успокаивающей полутени. Но, как и прежде, я, ощущая себя жрицею стародавнего культа, вновь предавалась мучительному наслаждению, истязая свое тело, чтобы добиться от него всей возможной грации, которую я хотела принести на алтарь классического танца. Слушая волнительные разговоры сотрапезников, я думала про себя, что, возможно, вкушала за этим столом самое интимное, самое бескорыстное, самое пылкое счастье и что никто вокруг меня не сомневался в моей удаче.

V

В карьере Мариуса Петипа успех следовал за успехом, что рикошетом отражалось и на мне. По-прежнему счастливо вдохновенный, он творил под дружеским покровительством Ивана Всеволожского балет за балетом: «Синяя борода», «Жемчужина» и, наконец, величавая «Раймонда»… Я принимала участие во всех этих спектаклях, пусть не как прима-балерина, но как минимум в качестве второй танцовщицы, что меня вполне устраивало. Без малейшей тени ревности я наблюдала за тем, как продвигаются корифейки, танцующие со мною бок о бок, – иные достигли известных позиций, хотя сама я оставалась на прежней. Во многих случаях таковые продвижения были явно обеспечены влиянием извне. Я же всегда чуждалась подобных интриг, с наивностью вбив себе в голову, что не желаю быть обязанной своим успехом никому, кроме себя. И, по-видимому, не иначе как из-за этой своей гордой сдержанности я оставалась в почетной полутени. Глядя на недавних избранниц публики, я с удивлением наблюдала за головокружительным вознесением Матильды Кшесинской, которая, преодолев горечь утраты иллюзий и разбитого сердца[15], воспарила над сценой в новом ярком блеске. Она часто выступала в тех же ролях, в которых сверкала звезда Пьерины Леньяни, и, когда блистательная итальянка оставила сцену – говорят, по причине бесславной болезни, – сделалась ее первой обладательницей. Пишущая братия из кожи лезла вон, состязаясь в похвалах восходящей звезде. Похоже, даже Мариус Петипа и Иван Всеволожский застыли в восхищении. Впрочем, в 1899 году Всеволожский был приглашен подать в отставку с поста директора Императорских театров, оставшись только директором Эрмитажного театра. Его обязанности перешли к князю Сергею Волконскому, который, к нашей вящей радости, обладал страстью к искусству и испытывал уважение к артистам. Волконский был горячим поборником Сергея Дягилева, чей журнал «Мир искусства» стоял у истоков эстетической реформы, столь же соблазнительной, сколь и опасной. Окруженный молодыми живописцами с оригинальными творческими концепциями, Дягилев мечтал о том, чтобы вдохнуть в театральные представления бóльшую человечность, бóльшую живость, бóльшую реалистичность. Рассказывали, что источником вдохновения его идеям послужили постановки Станиславского на сцене Московского Художественного театра. Мариус Петипа, хоть и не дал себя увлечь новой авантюрной модой, испытывал к Дягилеву большое уважение. Тем не менее, когда Дягилев, проведя полтора года в его тени, отправился попытать счастья за границей, Петипа не сделал ничего, чтобы его удержать.

В эту пору Мариус Петипа пылал все тем же творческим жаром: по согласованию с князем Волконским он ставит «Арлекинаду» на музыку Дриго, «Волшебное зеркало» на музыку Корещенко и уже собирался воскресить «Фиаметту», которую некогда ставил совместно с Львом Ивановым, как вдруг разразился полный абсурда скандал с участием все той же Матильды Кшесинской. 15 апреля 1901 года Матильда танцевала в балете «Камарго», который перешел к ней после Леньяни. Балет был выдержан в стиле эпохи Людовика ХV. В одном из актов этого балета Леньяни танцевала «Русскую» в костюме с пышными юбками, поддерживаемыми у бедер так называемыми фижмами, которые стесняли движения. Кшесинская наотрез отказалась надеть фижмы, и перед лицом такого бунта князь Волконский наложил на ослушницу штраф. Вполне естественно, Кшесинская не могла стерпеть такого оскорбления и не замедлила с ответными мерами, обратившись в самые высокие инстанции. Сам Государь лично, памятуя о приятных минутах, проведенных в объятиях виновницы событий, повелел князю Волконскому отменить санкции против Кшесинской. Князь Волконский был ошеломлен требованием Его Величества дать делу задний ход, но ему ничего не оставалось как повиноваться. После этого князь не счел для себя возможным оставаться на своем посту и подал в отставку. Удерживать его не стали.

Комментируя это плачевное событие в семейном кругу, Мариус Петипа не уставал повторять, что уход этого целостного человека с открытым мышлением непременно скажется плачевно на всей труппе. Разумеется, я всем сердцем была с ним; но, как и он сам, предпочитала не сообщать о своих чувствах, дабы не обострять отношения между танцовщиками, уже отравленные всякого рода сплетнями.

Как выяснилось, беспокойства Мариуса Петипа оказались отнюдь не напрасными. Худшее ожидало нас впереди. На место очаровательного князя Волконского дирекция Императорских театров назначила некоего кавалерийского полковника Владимира Теляковского, не обладавшего ни малейшей компетенцией в театральном деле и уже выказавшего свою неуклюжесть в управлении Императорскими театрами в Москве. Едва получив назначение в Санкт-Петербург в 1901 году, он тут же вознамерился управлять персоналом при помощи плетки в семь хвостов. Ну, и с самого начала провозгласил торжество нового искусства. Мариусу Петипа быстро стало ясно, что в своем стремлении совершенствовать классический танец он идет наперекор реформаторским идеям Теляковского и тот будет изощряться, ставя ему палки в колеса. Видя, какие сгущаются тучи, я догадалась, что отныне моя роль в семействе Петипа – убеждать главу оного сохранять терпение, поскольку бедняга постоянно пребывал в крайнем раздражении. И, уверяю вас, было с чего! Почти что каждый Божий день приносил с собою доказательства враждебного расположения к нему Теляковского. Мариус Петипа пытался скрывать свою горечь смехом, но это ему не особенно удавалось. Первый афронт, который серьезно задел его самолюбие, случился в связи с визитом в Россию президента Французской Рес– публики Эмиля Лубе. По завершении гала-представления, данного Николаем II в честь высокого гостя из дружественной страны, президент Лубе высказал пожелание принять у себя нескольких выдающихся артистов, чтобы вручить им ордена и подарки. Как французский гражданин и ветеран петербургской сцены, Мариус Петипа фигурировал во главе списка лиц, приглашенных на церемонию. Но в назначенный день он не получил обещанного приглашения. Удивившись, он обратился за разъяснениями по поводу такой несправедливости и узнал о том, что директор Императорских театров, не поставив никого в известность, собственноручно взял и вычеркнул его фамилию из списка. Поставленный перед фактом, министр двора выразил свое сожаление по поводу происшедшего, но боль была причинена. Уязвленный вдвойне: и как французский подданный, и как русский артист, Мариус Петипа замкнулся в своем горе. Но это было только началом длинной серии подковерных маневров, имеющих целью сместить его.