Анри Труайя - Николай II

• Название: Николай II
• Автор: Анри Труайя
• Издательство: 0b7eb99e-c752-102c-81aa-4a0e69e2345a
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-23542-1

Последний российский император Николай Второй – одна из самых трагических и противоречивых фигур XX века. Прозванный «кровавым» за жесточайший разгон мирной демонстрации – Кровавое воскресенье, слабый царь, проигравший Русско-японскую войну и втянувший Россию в Первую мировую, практически без борьбы отдавший власть революционерам, – и в то же время православный великомученик, варварски убитый большевиками вместе с семейством, нежный муж и отец, просвещенный и прогрессивный монарх, всю жизнь страдавший от того, что неумолимая воля обстоятельств и исторической предопределенности ведет его страну к бездне. Известный французский писатель и историк Анри Труайя представляет читателю искреннее, наполненное документальными подробностями повествование о судьбе последнего русского императора.

---

Удостоившись аудиенции государя, посол сразу начал с места в карьер: «Ваше величество, если мне будет позволено так выразиться, имеется лишь единственный путь, открытый Вам, а именно: удалите барьер, который отделяет Вас от народа, и Вы вновь обретете его доверие». Царь слушал посла с недовольством и спросил, нахмурив брови: «Вы полагаете, что это я должен вновь приобрести доверие народа или что он должен заслужить мое?» – «И то и другое, сэр, – ответил посол, – ибо без такого взаимного доверия России никогда не победить в этой войне». Перед уходом Бьюкенен предостерег царя, что революционные речи звучат уже не только в Петрограде, но и по всей России и что в случае революции только небольшая часть армии может стать на защиту династии. «Я должен был собрать всю свою смелость перед этим разговором, – заключил Бьюкенен. – … Но если б я увидел друга, бредущего в кромешной темноте через лес по тропинке, которая ведет в пропасть, неужели я не счел бы своим долгом предостеречь его об опасности?» Император учтиво поблагодарил посла, пожав ему руку, зато царица была вне себя от такой дерзости британца. Как он сам писал позже, «Вел. кн. Сергей заметил, что если бы я был русским подданным, меня сослали бы в Сибирь».[256]

Еще откровеннее высказался приглашенный на прием к царю председатель Государственной думы Родзянко, нарисовавший перед Николаем всю картину деградации страны. «Ваше Величество, – заявил он монарху, – я считаю положение в государстве более опасным и критическим, чем когда-либо. Настроение во всей стране такое, что можно ожидать самых серьезных потрясений… Вокруг Вас, государь, не осталось ни одного надежного и честного человека; все лучшие удалены или ушли…» В стране, продолжал Родзянко, растет негодование на императрицу и ненависть к ней. Ее считают сторонницей Германии – об этом говорят даже среди простого народа…

Венценосный собеседник прервал его: «Дайте факты. Нет фактов, подтверждающих ваши слова».

«Фактов нет, – согласился Родзянко, – но все направление политики, которой так или иначе руководит Ее Величество, ведет к тому, что в народных умах складывается такое убеждение. Из этого следует вывод, что для спасения страны, царской семьи необходимо найти способ устранить императрицу от влияния на политические дела».

Услышав это, государь стиснул обеими руками голову и затем сказал: «Неужели я двадцать два года старался, чтобы все было лучше, и двадцать два года ошибался?» На это Родзянко, собрав все свое мужество, ответил: «Да, Ваше Величество, двадцать два года Вы следовали ошибочным курсом».

За встречей с Родзянко последовал новый призыв государю к мудрости, но и он ничего не изменил в отношении государя к ходу событий. 19 января 1917 года монарх принял бывшего председателя Совета министров Коковцева. «Внешний вид государя настолько поразил меня, – писал он, – что я не мог не спросить его о состоянии его здоровья. За целый год, что я не видел его, он стал просто неузнаваем: лицо страшно исхудало, осунулось и было испещрено мелкими морщинами. Глаза, обычно такие бархатные, темно-коричневого оттенка, совершенно выцвели и как-то беспомощно передвигались с предмета на предмет вместо обычно пристального направления на того, с кем государь разговаривал. Белки имели ярко выраженный желтый оттенок, а темные зрачки стали совсем выцветшими, серыми, почти безжизненными».

От Коковцева не ускользнуло, что государь не предложил ему сесть. Ему показалось, что дверь из кабинета в уборную была приотворена, чего никогда раньше не бывало, и что кто-то стоит за дверью – уж не царица ли?! – и подслушивает их разговор. Обеспокоенный здоровьем царя, он задал вопрос: «Ваше Величество, что с Вами? Вы так устали, так переменились с прошлого января, когда я видел Вас в последний раз, что я позволяю себе сказать Вам, что вам необходимо подумать о Вашем здоровье. Те, кто видит Вас часто, очевидно, не замечают Вашей перемены, но она такая глубокая, что, очевидно, в Вас таится какой-нибудь серьезный недуг».

«Выражение лица государя было какое-то беспомощное. Принужденная, грустная улыбка не сходила с лица, и несколько раз он сказал мне только: „Я совсем здоров и бодр, мне приходится только очень много сидеть без движения, а я так привык регулярно двигаться. Повторяю вам, Вл. Ник., что я совершенно здоров. Вы просто давно не видели меня, да я, может быть, неважно спал эту ночь. Вот пройдусь по парку и снова приду в лучший вид“».

При заявлении Коковцева, что ему была поручена подготовка материалов к будущим мирным переговорам и что государю было угодно высказать свои соображения по этому чрезвычайно щекотливому вопросу, государь положительно растерялся и долго молча смотрел на собеседника, как будто искал в своей памяти то, что выпало из нее сейчас… «… Я еще не готов теперь к этому вопросу. Я подумаю и вам скоро напишу, а потом при следующем свидании мы уже обо всем подробно поговорим», – сказал он и проводил Коковцева к выходу. «Слезы буквально душили меня»,[257] – вспоминал тот.

Ему показалось, что его обожаемый государь не способен понимать, что происходит вокруг, словно отрезан от внешнего мира. У него осталось убеждение, что государь тяжко болен и что болезнь его – именно нервного, если даже не чисто душевного свойства.

Тем не менее государю все же от случая к случаю приходилось брать себя в руки, выпячивать грудь колесом и делать вид, что он еще управляет. Вот как вспоминает об императоре Шарль де Шамбрен, побывавший на приеме в Царском Селе: «Вышел император – по-простому, в серой казацкой черкеске; несмотря на опухлость, черты его усталого лица сохраняли былую привлекательность. Он задавал банальные вопросы, не слишком интересуясь ответами… Двор казался весьма озабоченным. Граф Фредерикс, которому на взгляд только чешуя из орденов не давала рассыпаться в прах, опирался на трость, перевязанную голубой лентой; большой церемониймейстер барон Корф был красен, как помидор; выстроившиеся вдоль стены высшие сановники казались героями произведений Кокто.[258] Что же касается лакеев, сияющих галунами, то они разговаривали между собой без всякого стеснения. Какой контраст с тем бесстрастным видом, безупречною выправкой, le bon chic, который отличал их еще на прошлой неделе! Какая-то поломка случилась в механизме некогда отлаженной машины, и оттого разладились все ее шестеренки и пружинки, вплоть до дворцовой прислуги… Прежде чем покинуть этот золоченый зал, где он только что выступал в роли фигуранта, царь окинул своих слуг строгим взглядом, сжимая кулак… Увы! В этой вызывающей позе он больше походил на самозаводящийся автомат, чем на истинного автократа, готового сломить чье угодно сопротивление».[259]

Деградация морального и физического здоровья государя отмечалась всеми. Кое-кто нашептывал, что царь травит себя наркотическим зальем, которое получает от тибетского целителя Бадмаева, друга Распутина. Другие, вопреки очевидному, пускали слух, что он заглядывает в бутылку. В действительности же расстройство здоровья самодержца было вызвано исключительно политическими и семейными обстоятельствами. При всем своем редкостном самообладании ему все труднее было сопротивляться докучавшим ему царице и ее верной наперснице – толстушке Анне Вырубовой, остававшимся во власти фантома покойного Распутина. У царя часто случались мигрени, головокружения, боли в сердце. 26 февраля 1917 года он писал супруге: «Сегодня утром во время службы я почувствовал мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся четверть часа. Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота. Я не понимаю, что это было, потому что сердцебиения у меня не было, но потом оно появилось и прошло сразу, когда я встал на колени перед образом Пречистой Девы. Если это случится еще раз, скажу об этом Федорову».

Его тревожило слишком много различных вопросов, каждый из которых требовал немедленного решения. Насилу пытаясь симулировать уверенность, он предоставил всему идти своим чередом. Это безволие вылилось в бессвязность шагов в публичных делах. Внезапно был смещен с поста председателя Совета министров Александр Трепов – императрица припомнила ему, что он когда-то предлагал Распутину 200 тысяч рублей отступного, лишь бы тот убрался из Петербурга… Ну, а кого же она прочила на его место? Конечно же, самого преданного и надежного человека: престарелого князя Николая Голицына, известного своей деятельностью на посту председателя Комитета по оказанию помощи русским военнопленным. Ну и что же, что он никогда не занимался политикой? У него чистое сердце, и с него довольно! Почтенный Голицын попытался было взять самоотвод – мол, возраст не тот, как бы мое назначение не обернулось несчастьем! Какое там! Голицын будет премьером, потому что императрица так решила! Еще один шаг, ошеломивший общественное мнение: превосходный министр народного просвещения Павел Игнатьев был смещен за то, что осмелился повозражать императору в ходе одной дискуссии. Его портфель, как и ряд других, оказался в руках темных персонажей, главной заслугой которых было то, что они в прошлом были в фаворе у Распутина. И над всем этим сборищем властвовал «человек со сдвигом» Протопопов, который будто бы вел разговоры с духом покойного Распутина… Не он ли, простершись ниц перед императрицей, кричал: «Ваше Величество, я вижу позади Вас Христа!» Заодно с нею он видел спасение России в укреплении центральной власти, затыкании рта прессе и роспуске Думы. Даже коллеги считали его невменяемым. Министр иностранных дел Покровский заявил следующее: «Чего можно ожидать от человека, который в последние недели потерял всякое чувство реальности?»