Анри Труайя - Павел Первый

• Название: Павел Первый
• Автор: Анри Труайя
• Издательство: 0b7eb99e-c752-102c-81aa-4a0e69e2345a
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-25103-2

Кем был император Павел Первый – бездушным самодуром или просвещенным реформатором, новым Петром Великим или всего лишь карикатурой на него?

Страдая манией величия и не имея силы воли и желания контролировать свои сумасбродные поступки, он находил удовлетворение в незаслуженных наказаниях и столь же незаслуженных поощрениях.

Абсурдность его идей чуть не поставила страну на грань хаоса, а трагический конец сделал этого монарха навсегда непонятым героем исторической драмы.

Известный французский писатель Ари Труая пытается разобраться в противоречивой судьбе российского монарха и предлагает свой версию событий, повлиявших на ход отечественной истории.

---

Вместо того чтобы содействовать обузданию мании монарха своими взвешенными и объективными докладами, префекты полиции, шла ли речь о Архарове или о его преемниках, напротив, постоянно нагнетали в императоре его нервозное состояние, вызывая у него чувство недовольства и тревоги. Послушать их, так недисциплинированность все больше и больше охватывала все слои российского общества, противников монархии было неисчислимое множество, и достаточно будет одной искры, чтобы огонь воспламенил порох. Для того чтобы предохранить себя от подобной вероятности, предлагалось: увеличить количество осведомителей на улицах, проверять корреспонденцию, разместить агентов полиции в салонах, когда там проходят приемы, а также в театрах во время спектаклей. Обязать представителей власти проверять подозрительных лиц, выявляя их повсюду. Страх распространился из дворца в дома горожан, из кабинетов администрации в усадьбы помещиков. Быть русским значило уже быть виноватым. В своих «Воспоминаниях» церемониймейстер граф Федор Головкин писал: «Наша прекрасная столица, по которой мы расхаживали так свободно, как циркулирует по ней воздух, не имевшая ни ворот, ни часовых, ни таможенной стражи, превратилась в огромную тюрьму, куда можно проникнуть только через калитки; во дворце поселился страх, и даже в отсутствие монарха нельзя было пройти мимо, не обнажив голову; красивые и широкие улицы опустели, старые сановники допускаются во дворец для несения службы не иначе, как предъявив в семи местах полицейские пропуска»[33]. Дипломаты, озабоченные, главным образом, тем, чтобы не потерять благосклонности царя, не осмеливались высказывать ему сожаление по поводу некого рода излишних предосторожностей, которые сковали страну, однако в своих отчетах, направляемых в адрес их правительств, они давали понять, что неуравновешенность поведения Его Величества серьезно компрометирует его. Так, Розенкранц, министр Дании, пишет: «Слепой азарт, каприз монарха становится непредсказуемым, и мы подвергаемся самым неприятным вещам». Когда посол Англии в Петербурге вынужден был покинуть Россию, он выразил свое мнение о Павле I совсем недвусмысленно: «Действия императора совершенно не укладываются в установленные правила или принципы; все зависит от его капризов и беспорядочной фантазии, в его сознании не просматривается никакой стабильности»[34]. За несколько лет до этого Крувель, направленный из Франции в Копенгаген, выразился более резко: «Встречаешь здесь черты царя, который выживает из ума».

Между тем, согласно впечатлению княгини Ливен, император, несмотря на его внешнюю грубость, был человеком добрым, простосердечным, веселым; она утверждала, что иногда он снисходительно относился к пристрастию других к развлечениям, а иногда и сам был не прочь присоединиться к группе играющих в жмурки или прятки. В этот момент он становился ребенком, который за игрой забывает все на свете. Он забывал, что в его руках находятся судьбы миллионов людей, и старался на время не вспоминать ни о своем высоком положении, ни о своей величайшей ответственности. Присущая Павлу бессознательность поступков приводила к тому, что он не отличал игру от реальности: отправить неизвестного ему человека в глухую Сибирь воспринималось им так же просто, как оторвать крылья мухе. Эволюционируя от одной возрастной стадии к другой, он, несмотря на прибавление годов, не поменял свою натуру.

В кругах, приближенных к трону, все настойчивее поговаривали о новых религиозных устремлениях Его Величества, который взял курс на сближение с католической церковью, как будто бы лавины ошибочных решений, обескураживающих народ, для императора было недостаточно.

Наблюдатели все чаще и чаще видели во дворце отца Грюбера, прозелитизм которого был хорошо известен. Павел рассчитывал на этого красноречивого и пронырливого иезуита, чтобы побудить нового папу Пия VII вновь подтвердить за Российским императором звание Великого Магистра Мальтийского ордена крестоносцев. По свидетельству некоторых приближенных к царю лиц, он был готов даже поменять веру – лишь бы добиться своей цели. Не прислушался ли царь к мнению посла Королевства обеих Сицилий, принца Серра Каприола, с которым несколько месяцев ранее поддерживал тесные отношения? В ходе этих «задушевных» переговоров он именовал Папу Римского «первым епископом христианства». Однако, когда дипломат удалился из дворца, Павел неожиданно осознал, что отречение от традиционной веры спровоцирует в русском народе хаос, по сравнению с которым Французская революция покажется пустяшной забавой. При чтении документа, который его посетитель просил его подписать, им овладел глубокий страх: «Его Императорское Величество со всей полнотой своих чувств расположено к принятию догм и учений Святой апостольской римско-католической церкви, признанию в качестве истинного главы Церкви папу Пия VII и его преемников и координированной деятельности с Его Святейшеством во благо объединения двух церквей». Каждое слово этой декларации пронизало его так, как если бы она дублировалась сентенцией отлучения, произнесенной против него. Ему казалось, что все колокола России сорвались одновременно на его голову. Ужаснувшись от мысли быть обличенным в конфессиональной измене православию, которому принадлежал, он написал: «Вы хотите сделать из меня отступника!» И для того чтобы закрыть эти мучительные дебаты, он отвечает Серра Каприола, что, как ему представляется, будет лучше создать альянс из двух великих западных Церквей в плане почитания их взаимных традиций, а признание его в качестве Великого Магистра Мальтийского ордена произвести «самым простым политическим образом, с кое-каким, однако, добавлением». Не получив, таким образом, никакого твердого обещания, Серра Каприола уезжает с пустыми руками и считает, что имел дело со свихнувшимся человеком, настроение и воля которого все время противоречат друг другу. Всякий раз в доказательство своей доброй воли в этих сделках Павел писал лично королю обеих Сицилий Фердинанду о том, чтобы тот передал святейшему папе подтверждение его неизменно уважительного предложения принять его у себя с оказанием всех соответствующих его рангу почестей, в случае, если со стороны Франции Риму или Ватикану будет исходить угроза.

Разумеется, содержание этого письма не разглашалось, поскольку у всех во дворце были невоздержанные языки. Утверждали даже, что папа Пий VII, тронутый почтительной покорностью царя, предполагал направиться в Россию для того, чтобы обсудить с ним непосредственно вероятное слияние двух христианских Церквей. Папа в Санкт-Петербурге! А почему же не в Москве, в Третьем Риме, древней колыбели православия! В светских и религиозных кругах кипело негодование, оскорбленная вера готовилась к битве с антихристом. Затем, после того как робкие экуменические попытки Павла не привели к какому-либо результату, вся эта религиозная лихорадка сошла на нет.

Тем не менее экстравагантные поступки Павла I не давали России ни дня покоя. Едва у его подданных появлялась надежда на будущее, как он находил новый предлог, чтобы их растревожить. Так, к концу 1800 года стали поговаривать о неизбежной войне с Англией. Для обеспечения перспективы этого чрезвычайного противостояния царь собирался подписать договор о взаимной помощи с Пруссией, Швецией, Данией. Однако это были договоренности, составленные на достаточно расплывчатых условиях, для того чтобы быть обязательными, и поэтому существовали опасения, что эти документы в случае возникновения конфликта будут недействительны. Поговаривали также, что царь получил одобрение этого рискованного плана у Первого консула, который намеревался высадиться десантом на английские берега. И хотя союзники России находились еще на стадии рассмотрения своих стратегических замыслов, лично сам Павел уже горел желанием перейти к активным действиям. Чтобы побудить Францию совершить задуманное, он направляет к Первому консулу генерала Спренгпортена, доверив ему сверхсекретное предписание. После переговоров с русским эмиссаром Бонапарт написал царю 9 (20) декабря 1800 года (или 30 фримера – третьего месяца республиканского календаря IX года): «Я желаю быстро и бесповоротно увидеть объединение двух наиболее могущественных народов в мире (Россию и Францию). Я в течение года понапрасну пытался предоставить отдых и спокойствие Европе, я не смог в этом преуспеть, там все еще ведутся сражения и, как представляется, без какой-либо логики, по подстрекательству английской политики […]. Когда Англия, Немецкая империя и все остальные силы убедятся, что добрая воля, как руки наших двух великих наций, устремятся к одной цели, их армии потерпят поражение, и нынешнее поколение благословит Ваше Императорское Величество за избавление от ужасов войны и страдания от групп заговорщиков. Если эти чувства разделяются Вашим Императорским Величеством, а лояльность и величие Его характера позволяют мне надеяться на это, то я полагаю, что будет подходящим и достойным, чтобы границы различных государств были урегулированы, что Европа в тот же день знала, что между Францией и Россией подписан мир и взаимные обязательства, которыми они договорились примирить все государства». На это предложение по примирению и сотрудничеству Павел ответил 18 (30) декабря: «Долг тех, кому Господь поручил власть для управления народами, – мыслить и заботиться об их благополучии. Я вам предлагаю с этой целью условиться между нами о средствах избавления и принуждения к тому, что покончит со злом, которое в течение одиннадцати лет порочит всю Европу. Я не говорю и не собираюсь обсуждать ни права, ни разные способы правительствования, кои существуют в наших странах. Попробуем вернуть миру покой и тишину, столь необходимые и так очевидно соответствующие непременным законам Провидения. Я готов вас выслушать и пообщаться с вами […]. Я приглашаю вас восстановить со мной всеобщий мир, который, если мы этого хотим, сможет облегчить нам быть в восторге […]. Да хранит вас Господь». Поручив полномочному представителю России Количеву направиться в Париж и подготовить переговоры с представителями Первого консула, он призвал себя к спокойствию. Но чем дольше переговоры с французами затягивались, тем больше воображение императора распалялось. Вместе или без соглашения с Бонапартом он все-таки намеревался напасть на Англию. Его нетерпение отразилось и на пока еще довольно предварительно выработанном наступательном плане. Он не мог спокойно ни спать, ни есть до тех пор, пока не поставит англичан на колени. В некоторые моменты эйфории он уже представлял себя триумфатором победы России в новом дворце, который только что закончили строить по его приказу и согласно одобренным им проектам в центре Санкт-Петербурга. Это здание было предназначено как для проживания, так и для того, чтобы служить убежищем для императорской семьи на тот случай, если ей будет угрожать опасность нападения со стороны какого-либо государства. С тем, чтобы придать себе большую уверенность в собственной безопасности, император повелел назвать будущую резиденцию именем архангела Михаила, предводителя сил небесных в борьбе с силами зла.