Александр Плонский - Плюс-минус бесконечность (сборник)

• Название: Плюс-минус бесконечность (сборник)
• Автор: Александр Плонский
• Издательство: Книжное издательство
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1986

Автор — ученый, выпустивший около двадцати книг специального и популяризаторского характера. В сборник вошли повести и рассказы, написанные в ключе научной фантастики.

---

— Мы пользовались для вычислений счетными досками — абаками, не от них ли она происходит?

— Как человек от простейших одноклеточных организмов. Судите сами, Марк: машина способна решать одновременно десятки математических задач, причем самостоятельно, без подсказки человека, и делает в секунду тысячи вычислений…

— О, Юпитер! — подавленно воскликнул Витрувий. — Поистине машина позволяет победить природу там, где эта природа побеждает нас… Не руководствуйся ум наш искусством, сил человеческих было бы недостаточно, чтобы придумать и изготовить столь могущественные машины. Но продолжай, прошу тебя.

Корбюзье положил руку на плечо Витрувия:

— Смотрите: машина сверкает перед нами полированными стальными дисками, сферами, цилиндрами. Она вызывает в нас душевное волнение, и одновременно в нашем сознании возникает множество ассоциаций: эти диски и сферы чем-то напоминают нам божества Древнего Египта или Конго.

Витрувий заговорил нерешительно:

— Только не сердись на меня, Корбю, за то, что решаюсь сказать тебе. Ты не веришь в бессмертных богов, но обожествляешь машины. Когда ты говоришь о них, в речи твоей различаю я то страх, то преклонение. Ты испытываешь к машине либо избыток веры, либо приступ неверия, переплетаешь симпатию с неприязнью.

— Наверное, это действительно так, — признал Ле Корбюзье. — Наш век противостоял четыремстам предшествующим векам. Предписывая свои условия нашему образу жизни, заставляя ум принять определенную систему правил, машина раздвинула рамки нашей жизни, вырыла пропасть между поколениями. Перед этой пропастью я и остановился поразмыслить: нужно молиться или проклинать?

— Жизнь сделалась для вас трудной?

— Стремительной, бурной, суровой, нередко — непосильной. Наша эпоха не допускала расслабления. Она утверждала себя в действии. Страсть к точности, доведенной до степени некоего идеала, поиск совершенства во всем — вот ее главная черта.

Витрувий сказал с волнением:

— Но это же, уверяю тебя, прекрасно! Великой мощи достигла твоя эпоха!

— Эта мощь напоминает грозовой поток, сметающий все на своем пути. У потока нет русла… Казалось бы, человек должен преисполниться какого-то особого энтузиазма. Но этого не происходит. Возникает лишь ощущение силы, удовольствие от своей причастности к этой силе, к этой мощи. Но оно съедаемо страхом за будущее. Гигантская, всесокрушающая, жестокая эволюция сожгла все мосты между нами и прошлым.

— Но — не будущим?

— Оно было омрачено безрассудной подготовкой к войне. У нас это называлось гонкой вооружений.

Витрувий нахмурился:

— Войны омрачали и нашу жизнь. Но какую пользу принес человечеству своей непобедимостью Милон Кротонский[12] или другие подобные ему победители, кроме той, что, пока были живы, они славились среди своих сограждан? Наставления же Пифагора, Демокрита, Платона, Аристотеля и прочих мудрецов приносят свежие и цветущие плоды не только их согражданам, но — всем народам. И те, кто с юных лет насыщаются этой обильной умственной пищей и достигают наивысшей мудрости, учреждают в государствах добрые нравы, справедливые права и законы, без чего ни одно государство не в состоянии достичь благополучия.

— Всю необычайную мощь нашей эпохи, — горячо проговорил Ле Корбюзье, — я пытался мобилизовать на дело мира — на строительство жилищ. Горячке, в которой билось наше общество, надо было противопоставить жизнь. Пушки, снаряды? Увольте! Жилища? Пожалуйста! Война — порождение нищеты и тщеславия — для меня бессмысленна. Она не смогла бы найти сторонников, если бы общество направило свои силы на осуществление основной жизненной задачи — создание жилищ.

— Ты ставил перед собой благородные цели, Корбю.

— Я и мои единомышленники понимали: глубоко потрясенная общественная машина нуждается в переделке поистине исторической, иначе ее ждет гибель.

Золотая латынь Витрувия зазвучала с особой торжественностью:

— Умы подобных тебе, сами по себе обращенные ввысь, поднимаясь по ступеням истории, достигают того, что заставляют потомство сохранять в памяти на веки вечные не только их мысли, но и облик. И с трепетом, поверь мне, Корбю, люди будущих поколений припадут к роднику твоих мыслей.

— Спасибо, Марк… Отвечу словами Гильвика:

Вечности
Мы не утратили.
Нам другого
Скорей не хватало:
Мы не умели претворить ее в будни,
В луга, облака,
В слова и поступки,
Понятные людям.
А теперь
Нам вдруг стало ясно,
Что вечность — мы сами.

Алгоритм невозможного

Алгоритм невозможного

Часть первая. Гражданин Космополиса

1. Быть свободным!

Я гражданин и уроженец Космополиса — один из тех, кому посчастливилось родиться. Избранный еще до зачатия: право на существование даровано не всем. Легко представить, к чему бы привело никем не контролируемое, беспорядочное размножение. К деградации общества, вырождению людей и — в недалекой перспективе — неотвратимому вымиранию.

Единственный способ избежать этого — жесткий, если не жесточайший, контроль рождаемости. Каждое новое поколение космополитян должно в точности воспроизводить все качества предшествующих. Никакого совершенствования, ведь лучшее враг хорошего. Великий Лоор учит, что так называемый прогресс — не благо, а величайшее зло. Именно он привел нашу прародину Гему к гибели!

Селекция, селекция и еще раз селекция, лишь она способна обеспечить спасительное постоянство, которое предохраняет от гибели: ведь если Завтра будет точно таким, как Сегодня, то сохранится в своей благословенной неизменности и наше бытие…

Неразумные предки не знали этой истины и жестоко поплатились.

Наш вождь и учитель говорит еще, что воспроизводство людей нужно оптимизировать не только количественно, к чему понуждает ограниченность жизненного пространства, но и качественно. Права на потомство удостаиваются те, чьи генные спектры, во-первых, сами безукоризненны, а во-вторых, дадут при соитии не менее безукоризненную суперпозицию.

Генные спектры моих родителей удовлетворяли четырем главным и всем дополнительным критериям. Главные: преданность идеалам лооризма, лояльность, умение подчиняться не рассуждая, общественное самосознание. Дополнительные: вера в светлое будущее, коллективизм, единомыслие, исторический оптимизм, стойкость в преодолении трудностей и многие другие. Короче, все то, чем славен человек, было наследственным достоянием родителей. Иначе я не мог бы родиться.

Хочу надеяться, что унаследовал родительские качества и со временем смогу рассчитывать на продолжение рода. Пожалуй, даже уверен в этом.

В моих словах нет хвастовства: я разговариваю с самим собой. Впрочем, то же самое сказал бы и великому Лоору, если бы мне выпала такая счастливая возможность.

Слава Лоору! Да здравствует наш великий вождь! — я готов повторять эти искренние, идущие от сердца слова днем и ночью. Ему я обязан своим появлением на свет. Дав возможность родиться, он тем самым оказал мне великую честь и доверие, которые невозможно не оправдать. Я люблю его сыновьей любовью. Он для меня больше, чем отец и мать!

Отец и мать… Мои родители… Мысль о них — единственное, что омрачает мое радостное мировосприятие. Умом я понимаю: обобществление детей — акт высшей справедливости. Ведь если одни смогут иметь ребенка, а другие — нет, возникнет вопиющее неравенство. В нашем же идеальном обществе все равны. И родить ребенка — почетная обязанность, а не привилегия. Вот почему тайна рождения охраняется законом. Сказать: "Я твой отец (или мать)", значит совершить преступление.

На моей памяти оно было совершено лишь однажды. До сих пор вижу эту жалкую женщину у столба общественного презрения. Она простирала руки и твердила:

— Мой сын! Сыночек мой! Не отталкивай меня! Будь ко мне добр. Ведь я твоя родная мать, и ничто не истребит мою любовь к тебе!

— Ты опозорила нас обоих! — крикнул в ответ сын. Я не желаю тебя видеть! Подлая самозванка, которая притворяется моей матерью!

— Нет! Не-ет! Неправда! Я родила тебя в муках… Кормила грудью, баюкала. А потом мое дитя отняли, оторвали силой. Год за годом я любовалась тобой издали, словно чужая. Но я не чужая, я твоя мать! Я не могу больше! Сыночек… Любимый… Не уходи… Не покидай меня!

И тогда он плюнул ей в лицо.

Конечно же, именно так нужно было поступить. Я восхищался этим мужественным поступком. А что сделал бы сам, оказавшись в таком положении?

Не знаю… Боюсь, у меня не хватило бы мужества… Скорее всего, я убежал бы, не сказав ни слова… А может быть… Нет, это было бы предательством по отношению к моему истинному родителю — великому Лоору.