Николай Полунин - Харон

• Название: Харон
• Автор: Николай Полунин
• Издательство: ЭКСМО-Пресс
• Жанр: Боевая фантастика
• Год: 1999
• ISBN: ISBN 5-04-002333-2

Только сильнейшие экстрасенсы могут «почуять» его появление в Москве. Да еще цепь зверских убийств тянется кровавым следом за гостем из иной реальности — Хароном-перевозчиком, который должен лишь переправлять души через черную рекузабвения. Что заставляет его откладывать в сторону весло и возвращаться в мир, где он жил, любил и был Стражем? И кто он теперь: мститель, воздающий за зло, или предвестник скорого Апокалипсиса?

---

Оглянулся всего раз, но высокой фигуры с перетянутой тонкой талией на освещенной улице уже не было. Она тоже умела уходить, Инка.

«Это похоже на игру в контрразведку», — сказала она по дороге.

«Похоже, — согласился он. — На игру».

Он не мог допустить, чтобы его задержали, что наверняка произошло бы, попадись он один. Отпуская в этот Мир, ему совершенно точно дали понять, что всего одна оплошность, одно невозвращение к сроку — и путь сюда будет навсегда закрыт.

«Похоже на игру», — твердил он про себя, обходя широким кругом место, куда стягивались милицейские машины. Зашел сзади, через скопление старых гаражей в яблонях.

Кучу листьев, в которые он прыгнул с крыши крайнего гаража, сегодня сдвинули в процессе осмотра места трагедии метров на десять, но роли это уже не играло. Вспыхнувшие прожекторные фонари оставленного на всякий случай поста — он обошел и пост, видя и чуя во тьме, — не высветили никого, потому что там никого и не было.

Глава 2

Ему, как всегда, пришлось возвращаться по общей тропе, набитой от выхода из Тэнара, и, как всегда, было противно видеть кучки дерьма, оставленные густо вдоль тропы, и перешагивать оставленные прямо на тропе, и перепрыгивать раздавленные. Через два колена ущелье расширялось, там будет посвободнее.

Его сперва удивляло, как это люди — здесь, до лагеря, они еще были людьми, как это ни странно, да и в лагере оставались многие — могут так беспардонно гадить, отправляясь по последней своей дороге. Но он припомнил, как там, в том Мире, выглядят обочины любых военных дорог любой войны — скажем, что он видел когда-то сам, дорогу на Кандагар, — и удивление само собой испарилось.

«Да и то сказать, это ведь смотря с какой стороны считать. Последняя дорога… Она же для них и первая. Последняя — оттуда, первая — сюда. Для всех них, кто здесь все-таки очутился, это же целое откровение. Оказывается, «там», в смысле тут, что-то все-таки есть, и не врали попы и проповедники всех мастей, и не врали те, кто возвращался, например, после временной остановки сердца, и вообще — живем! живем, наплевав на всякие шиши, братцы!.. Конечно, что считать за жизнь…»

Он перепрыгнул целую натоптанную площадку с парой вбитых бумажных клочков.

«Неужели у них действительно так подпирает? И именно здесь? Всегда тут бывает навалено больше всего. Может, просто реакция? Скорее всего».

За поворотом действительно стало попросторней, стены отступили, кому приспичивало, могли отходить за выступы. Хотя от танатов особо не отойдешь… Он начал длинный спуск по тропе, идущей уступами.

«А куда — сюда, вы знаете? Выйдя из ущелья, первое, что вы видите, — лагерь, палаточный городок от подножия до самой кромки воды, протянувшийся в обе стороны, сколько хватает глаз. Нет, первое, конечно, — это Река, а уж лагерь у подошвы Горы потом. Или я просто уже сам слишком привык и не могу адекватно перенести на себя чувства, которые каждый из них должен испытывать после наползающей ощутимо на грудь черноты, отчаяния, страха и, весьма вероятно, немалой боли, а то и долгой отвратительной болезни… Хотелось бы мне тоже знать это поточнее, куда на самом деле — сюда…»

Что здесь было действительно постоянным — это Река, черная, блестящая, медленно и величаво несущая свои воды, и — Тот берег, едва видимый вдали. Даже сход с тропы зачастую оказывался совсем не в том месте, где был совсем недавно.

Небо тоже менялось. То затянутое низкими серыми тучами, сквозь которые едва пробивался рассеянный свет, оно создавало впечатление непрекращающихся сумерек. То, напротив, тучи растягивались какими-то верхними, не достигающими поверхности ветрами, и тогда лагерь, Реку и пристань на Реке и вообще все освещали две неподвижные, будто приколоченные к черному беззвездному бархату полные луны, расположившиеся друг против друга, как два наглых пятака — над Тем берегом и над этим.

Еще когда ему было интересно, он пробовал выяснить для себя, разузнать в лагере, видел ли кто-нибудь в тех своих жизнях нечто подобное, хотя бы во сне, но разговоры, которые он сумел услышать, касавшиеся этой темы, заставляли думать, что нет. Не видели и не представляли себе ничего похожего. Даже те, кто — подавляющее меньшинство — давал себе труд задумываться на соответствующие темы.

Две луны в небе были даже большим потрясением для многих, чем все остальное.

«По крайней мере сначала», — подумал он, перепрыгивая в узком месте через курящуюся Священную Расщелину.

«Тоже бред. Что здесь может быть священного? Для кого? Подумаешь, то один, то другой новичок из очередной партии, пригнанной танатами, — то есть из тех, кто еще не перестал дышать, — вдохнув эти испарения, начинает вещать и прорицать. Ничего, кроме как указать, кто попадет на следующую Ладью, новоявленные пифии не могут. Но подобные оракулы и сами обычно оказываются на той же Ладье, и снова лагерь ждет новых.

Как и остальное, этот порядок был здесь до меня, чему удивляться, конечно, не приходится. А иногда находятся счастливчики, кому светит прямиком в Тоннель, и их называют те же оракулы. И никогда не обмолвились ни словом о тех, кого я увожу пешком. Вот это точно удивительно…»

С последнего уступа, откуда тропа, превратившаяся по ходу дела в широкую дорогу, спускалась прямо к лагерю, он всмотрелся в приблизившуюся панораму островерхих шатров, домиков и плоских брезентовых крыш.

Все правильно, выход опять сместился. В прошлый раз пристань была далеко по правую руку, теперь же почти точно напротив. Или то было в поза или даже позапозапропшый раз? Или перемещается сама пристань? Но нет, вон красная с синим, кажущаяся отсюда бурой с черным квадратная палатка Локо-дурачка, она как была, так и осталась через две линии от той, что ведет напрямик к причалу. Ладья у пирса не болтается, значит, предстоит что-то другое.

«Пришла новая партия. Посмотрим, что предстоит в связи с этим делать. Что-нибудь. Не то, так это. Посмотрим».

Он лукавил. Он знал, что предстоит, и ему было плохо от этого своего знания.

Быстрыми шагами, почти бегом добрался он до крайних палаток, где его, завидя издали, уже встречали.

— Здравствуйте!

— …вуйте!..

— Добрый день.

— Здра…

— Добрый вечер.

Это те, кто еще не отвык от времени. Внешне они все ничуть не менялись. Переставали дышать, начинали общаться, не разжимая губ, но голоса так же звучали в неподвижном ледяном воздухе, который многим из них уже не был нужен. Было ли это какой-то разновидностью телепатии? Все могло быть. Даже темперамента — по крайней мере, в рассуждениях, дискуссиях, а то и шумных спорах — многие из них не утрачивали. Не все.

— Господин Харон, вы не знаете, когда будет' следующий рейс?

— Эй, Харон, сколько можно ждать, мы торчим здесь уже год!

— Месяц…

— Для тебя месяц, для меня год… Слышишь ты, бревно глухонемое?!

— Дяденька Харон, а где мои мама и папа?

Вот еще к чему он не мог привыкнуть — что тут бывали и детишки. Немного и нечасто, но бывали. Почти в каждой новой партии шло два-три заплаканных, испуганных малыша. Они жались к взрослым, и те обычно принимали их, вели с собой, ободряя и успокаивая, сами растерянно озираясь, хотя бы давали палец, но случалось, что детей отталкивали. Танатам, гнавшим партию, было все равно, они подхлестывали и грозили мечами всем отстающим без разбору. Только в лагере, попав в какую-никакую устоявшуюся среду, вновь прибывшие постепенно успокаивались. Всем находилось место.

— Здравствуйте, здравствуйте, как поживаете?… О, я смотрю, вы уже перестали дышать — вот вы, вы, я вас имею в виду! — это отрадно, прекрасный признак, вселяет надежды… Нет, я не знаю, когда будет следующий рейс, это зависит не от меня. Я, к сожалению, всего лишь глухонемое бессловесное бревно, которое иногда отчего-то оказывается у штурвала, и разбираюсь в здешних порядках едва ли не хуже вашего…

— Харон! Харон, слышишь, зайди потом ко мне. Восемьдесят восьмая линия, рядом с палаткой Локо-дурачка. Я знаю, должен ты слышать меня. Зайди, есть разговор.

Он медленно оглядел, задержавшись, обратившегося. Тот, говоря, еще артикулировал. И грудь под драным комбинезоном «листопад» поднималась и опускалась. И вообще, черт возьми, он казался совсем-совсем живым!

Он вспомнил этого парня. Из предпредыдущей партии. Еще тогда он обратил на парня внимание, потому что парень шел, держа под локоть беременную женщину в холстяном сарафане, а на другой руке у него сидела крохотная девочка, и подумалось: надо же, целая семья, наверное.

Потом он узнал, что парню определили отдельную одноместную палатку, а тех услали на другой конец лагеря, и это тоже — что он нес и вел, оказывается, не своих, помогал чужим на тропе, где самому бы собрать мысленки разбегающиеся, — это тоже способствовало тому, чтобы врезаться в память. Здесь так было не принято.