Анри Труайя - Гюстав Флобер

• Название: Гюстав Флобер
• Автор: Анри Труайя
• Издательство: 0b7eb99e-c752-102c-81aa-4a0e69e2345a
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-11446-7

Гюстав Флобер (1821–1880) – гениальный французский романист XIX века, блестящий стилист, автор бессмертной «Госпожи Бовари», которую критики всего мира считают совершенным произведением искусства. Его вклад в литературу и публицистику так велик, что с трудом поддается оценке. На знаменитых «обедах пяти», в которых участвовали Э.Гонкур. А.Доде, И.С.Тургенев, Э.Золя, Флобер читал вслух свои произведения, которым суждено было повлиять на возникновение и развитие целых направлений и жанровых форм мировой литературы.

Ученик Гюго и наставник Мопассана, «викинг и руанский буржуа» прожил на первый взгляд тихую и размеренную, но на самом деле необыкновенно яркую и интересную жизнь. На этот раз именно он стал героем очередного увлекательного и волнующего повествования, написанного современным мастером художественного слова и талантливым биографом Анри Труайя.

---

Вдали от Луизы он мечтает о ней с наслаждением, рассматривая ее туфельки или портрет-гравюру, обрамленную в черное дерево, которую она прислала ему с Максимом Дюканом. Может быть, он любит ее больше издалека? Когда ее нет рядом, чтобы ранить его обидными словами, он растроган, дает волю воображению, он витает в облаках. Потом вдруг спускается на землю. Ибо все более и более требовательная Луиза желает иметь от него ребенка. Сама лишь мысль об этом парализует его от страха и почти что отвращения. Он строго выговаривает ей за эту идею фикс: «Ты находишь удовольствие в высшем эгоизме своей любви, в мысли о ребенке, который может родиться. Ты хочешь его, признайся; ты надеешься на то, что он станет еще одной узой, которая сможет связать нас; для тебя он – своего рода контракт, который соединит в одну две наши судьбы. Боже правый! Только потому, что это ты, я не стану сердиться на тебя, милая, за это желание, которое абсолютно несовместимо с моим представлением о счастье. Я, давший себе клятву не привязывать чью-либо жизнь к моей, дам жизнь другому… От одной только этой мысли у меня холодеет спина; и если для того, чтобы помешать ему родиться, нужно будет выйти из игры – Сена рядом, я брошусь туда, не мешкая, с 36-килограммовым грузом на ногах».[112]

Она возмущена эгоизмом мужчины, который говорит, что любит ее. Она досадует и оскорбляет его в письме. Он пишет в ответ: «Гнев, боже правый! Злобность и непристойные слова, сальности. Что все это значит? Неужели ты любишь споры, упреки и все эти жестокие ежедневные перебранки, которые превращают жизнь в настоящий ад?.. Неужели ты любишь меня, если думаешь, что я стану все это переносить?»[113] Она упрямо и ласково продолжает настаивать на том, чтобы видеться с ним чаще. Он в конце концов уступает и предлагает ей встретиться в Манте, на полпути между Парижем и Руаном, в гостинице Гран Серф. Однако намерен вернуться домой в тот же вечер, чтобы не волновать мать: «Вся вторая половина дня будет нашей… Ты довольна мной? Ты этого хотела? Видишь, как только я могу встретиться с тобой, то при любом удобном случае бросаюсь к тебе, как голодный пес».[114] Однако она не рада, а возмущена тем, что он уделяет ей так мало времени, и отчитывает его: «А я-то надеялась, что ты приедешь поцеловать меня за идею, которая пришла в голову относительно нашего путешествия в Мант!.. И что же? Ты заранее предупреждаешь меня о том, что останешься ненадолго…»[115] В конце концов она принимает его план, он намечает путь: «Садись на поезд, который отправится из Парижа в девять утра. Я в то же время выеду из Руана».[116]

Их встречи после разлук так радостны, так горячи, что вместо того, чтобы расстаться вечером, как условились, они проводят в гостинице ночь. Флобер, не предупредивший мать, увидев ее на следующий день, чувствует себя провинившимся ребенком. Речи не может быть о том, чтобы он признался, что у него есть любовница! Он наспех сочиняет какое-то извинение своему опозданию. «Я придумал историю, в которую мать поверила, – пишет он Луизе, – но бедная женщина вчера очень волновалась. Она пришла в одиннадцать вечера на вокзал; она не спала всю ночь и переживала. Сегодня утром я встретил ее на перроне, она была очень встревожена. Она ни разу не упрекнула меня, но ее лицо было самым большим упреком». И утверждает как любовник, сознающий свои подвиги: «Знаешь, это был самый прекрасный наш день! Мы любили друг друга еще лучше; это было неслыханное наслаждение… Я горд тем, что ты сказала, будто никогда не испытывала подобного счастья. Твоя страсть вдохновляла меня. А я, я понравился тебе? Скажи мне это; мне будет приятно… Прежде чем лечь спать, я хочу, как и обещал, послать тебе еще один поцелуй, слабое эхо тех, которыми вчера в тот же час я страстно покрывал твои плечи, когда ты кричала мне: „Укуси меня! Укуси меня!“ Помнишь?»[117] Она, в свою очередь, прославляет их союз в безумных стихах и посылает их ему:

Неистовый, как бык американских прерий,
Прекрасный, как атлет, и мощный, как колосс,
Ты проникал в меня чрез потайные двери,
И грудь мою ласкал вихор твоих волос.[118]

Он потрясен и смеется тому, что его сравнивают с быком: «Я произвожу впечатление печального быка, не так ли? и следующее словосочетание – „мощный, как колосс“ – также не для меня. Ибо я – человек гораздо менее темпераментный… Что до остального, то мне показалось, все было прекрасно».[119]

К следующему посланию он относится более снисходительно:

Ты гладишь мою грудь дрожащими руками,
И плотская любовь, безумна и чиста,
Двумя понятными друг другу языками
Сближает двое уст в единые уста.
Как мы с тобой смелы! Как неустанно можем
Дарить свои тела и наслажденье красть,
В те дивные часы, когда под нашим ложем
Неистовый огонь поддерживает страсть.[120]

Забыв обо всем, он говорит, что очарован лирикой этих скверных стишков: «Вот это волнующая поэзия, которая может расшевелить и камни, тем более меня. Скоро мы снова будем, правда, призывать друг друга удовлетворяться… Прощай. Кусаю тысячу раз твой розовый ротик».[121]

В начале их связи его время от времени охлаждает тревога. Луиза недомогает, задерживаются месячные: не беременна ли она? Это будет такая катастрофа, что при одной только мысли о ней он прячется в свою раковину. Однако вскоре успокаивается. Ликует: «Поскольку события повернулись так, как я того хотел, тем лучше! тем лучше, значит, одним несчастным на земле меньше. Одной жертвой скуки, порока или преступления, несчастья, вне всякого сомнения, меньше. Мое безвестное имя угаснет вместе со мной, и мир продолжит свой путь так же, как если бы я оставил ему знаменитость… О! я страстно целую тебя! Я взволнован, я плачу».[122] В другой раз он с тревогой спрашивает Луизу, желая узнать, «отплыли ли Англичане».[123] И при положительном ответе с облегчением вздыхает. Опасность отодвигается на месяц. Несмотря на его нежелание, Луиза продолжает мечтать о возможном материнстве. От союза двух таких исключительных людей, каковыми являются она и Флобер, должен, думает она, родиться только гений. Она уверена, что, поставленный перед свершившимся фактом, он смягчится. Однако чем дальше, тем больше он устает от проявлений ураганной страсти. Все разделяет этих людей, которые находят согласие только в постели. Она сентиментальна – он угрюм и скептичен; она жаждет неистовых бурь – он мирной пристани; для нее любовь важнее всего на свете – он относится к ней как к приятному развлечению после творческой работы; она хотела бы видеть его каждый день – он упрямо защищает свое одиночество, свою независимость. Похоже, что даже если бы рядом с ним не было матери, он придумал бы предлог для того, чтобы не встречать слишком часто свою любовницу. Даже представление Луизы о карьере писателя абсолютно противоположно убеждениям Флобера. Для нее литература – лишь средство для того, чтобы снискать славу. Привлеченная мишурой успеха, она требует, чтобы и он приложил все усилия для того, чтобы «достичь» его. Он протестует против подобного салонного и коммерческого понимания литературы. «Слава! слава! Но что такое слава! – пишет он ей. – Ничто. Это внешнее признание того удовольствия, которое доставляет нам искусство… Впрочем, я всегда видел, как ты примешиваешь к искусству уйму разных вещей, патриотизм, любовь. Бог знает что! Уйму вещей, которые абсолютно чужды ему, как я думаю, и которые вместо того, чтобы возвышать, кажется мне, принижают его. Вот одна из пропастей, которая разделяет нас. И ты мне открыла ее, ты мне ее показала».[124]

Во время одной из встреч он уступает ее просьбе и читает несколько страничек своей рукописи «Ноябрь». Она хвалит его, однако он выслушивает похвалы сдержанно: «Не знаю, как я решился что-то читать. Прости мне эту слабость. Я не мог уступить соблазну, мне так хотелось, чтобы ты меня уважала. Разве я не был уверен в успехе? Какое ребячество с моей стороны!» Не из-за простого ли женского тщеславия, спрашивает он себя, ей хочется верить в талант мужчины, которого она сделала своим любовником? Коронуя его, она коронует самое себя. Как бы там ни было, он клянется в том, что не писал и никогда не будет писать для публики: «В детстве и юности я, как и все, мечтал о славе, не больше и не меньше. Понимание сути вещей пришло поздно, но осталось навсегда. Так что, по всей видимости, читатели вряд ли прочтут когда-нибудь хоть одну мою строчку; а если это произойдет, то не ранее чем через десять лет».[125] Она предлагает написать в соавторстве с ней книгу, он уклоняется от прямого ответа: «Это хорошая мысль – соединить нас в книге. Она взволновала меня; только мне не хочется ничего публиковать. Это решенный вопрос, клятва, которую я дал себе в торжественную минуту моей жизни. Я работаю абсолютно без интереса и без какой-то дальней мысли, не загадывая наперед. Я не соловей, а славка с резким голосом, которая прячется в глубине леса, чтобы ее не слышал никто, кроме нее самой. Если однажды я появлюсь, то буду вооружен со всех сторон, только никогда не буду страдать от этого апломбом».[126]