Анри Труайя - Оноре де Бальзак

• Название: Оноре де Бальзак
• Автор: Анри Труайя
• Издательство: 0b7eb99e-c752-102c-81aa-4a0e69e2345a
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-14434-Х

Оноре де Бальзак (1799–1850) – великий французский писатель, основоположник направлений реализма и натурализма в мировой литературе, «отец современного романа», значительно повлиявший на творчество многих авторов XIX века. Г.Флобер и Э.Золя считали его своим учителем, им восхищались знаменитые русские классики – Пушкин, Тургенев, Толстой, Достоевский.

Неутомимый труженик, работавший по 18 часов в сутки, он является создателем грандиозной литературной эпопеи «Человеческая комедия», настоящей энциклопедии буржуазного общества того времени, включающей около 100 романов. Работая над очередным произведением, Бальзак «сливался» со своими героями, почти физически переживал с ними их взлеты и падения, их горе и радости, страдал и наслаждался, влюблялся и разочаровывался. Такое беззаветное увлечение любимым делом не прошло для него бесследно. Его личная жизнь могла бы послужить сюжетом для еще одной эпической драмы под названием «Человеческая трагедия».

Известный литератор и библиограф Анри Труайя в свойственной ему захватывающей манере описывает судьбу гениального романиста, который стремился завоевать весь мир «не шпагой, как Наполеон, но пером».

---

Критики в который раз с презрением воротят нос от очередного творения этого слишком плодовитого сочинителя: для одних он низкопробный поставщик литературы для читален, другие считают, что единственная его цель – написать как можно больше, третьи не могут смириться, что, умирая, госпожа де Морсоф сожалеет, что не уступила любовнику своего сердца. „Да, все газеты враждебно отнеслись к моей „Лилии“, – поделится Бальзак с Ганской. – Говорят о ней плохо, оплевали… „La Gazette de France“ ругает за то, что я не хожу в церковь, „La Quotidienne“ – из личной мести редактора, каждый находит какую-то причину. Я надеялся, что Верде удастся продать две тысячи экземпляров, реализовали только тысячу триста, поэтому материальная сторона, увы… К тому же есть невежи, которым непонятна красота смерти госпожи де Морсоф, они не видят в ней борьбу плоти и духа, что, собственно, и есть основа христианства. Они слышат только проклятия обманутой плоти, физическое страдание, хрупкое спокойствие души причастившейся графини не трогает их, они не понимают, что она умирает святой“. Эта сцена смутила и госпожу де Берни, она написала Оноре: „Теперь я могу спокойно умереть, я уверена, у вас на голове – венец… „Лилия“ – возвышенное произведение, без единой неточности. Вот только смерть госпожи де Морсоф не нуждается в этих страшных сожалениях, они вредят ее прекрасному письму“. Бальзак не мог оставить без внимания замечания той, что навеяла некоторые размышления героини, и во втором издании уже не было строк, которые привели ее в замешательство. „Ни об одной я не пожалел, – скажет он Ганской, – и никогда еще человеческое сердце не билось так, как у меня, когда я вычеркивал какую-то из них“.

Жизнь госпожи де Берни подходила к концу, он горевал, думал о ней с отчаянием и благодарностью. Во время последнего пребывания в Булоньере мучился, что изнуренная болезнью Дилекта оказалась перед лицом несчастий, обрушившихся на ее близких: она потеряла четверых детей, видела, как погибала дочь, страдавшая истерией, готовилась к смерти от туберкулеза сына. Когда после месяцев пытки тот скончался, окончательно отгородилась от мира, умоляла Бальзака не приезжать и не писать больше. „Я словно пьян от боли. Госпожа де Берни угасает, в этом нет сомнений. О степени моего отчаяния известно только мне самому и Богу. Надо работать, плакать, но работать“, – доверится он матери.

А тут еще не дают покоя кредиторы, издатели, газетчики, требовательные, злые! Пальму первенства удалось захватить столь любезной когда-то вдове Беше: под предлогом, что Оноре так и не передал ей романы, за которые она столь легкомысленно выплатила ему аванс, заважничала вдруг и стала угрожать судебным разбирательством, если не получит рукописи. Ему пришлось повторить обещания, посулив „Музей древностей“ и „Утраченные иллюзии“. Смилостивившись, издательница согласилась выплатить ему еще пять тысяч франков, таким образом, он уже почти полностью получил деньги, которые вдова обязалась выплатить ему за „Этюды нравов“, и теперь за пятьсот франков надо было написать еще два романа, чтобы выполнить все свои обязательства.

Подвел итоги и Верде. Бальзаку пришлось срочно занимать деньги: он обратился к доктору Наккару, Огюсту Борже, всегда готовой оказать ему услугу госпоже Делануа, к папаше Даблену. Жатва оказалась не слишком обильной. Тем временем требовал денег и хозяин квартиры на улице Кассини, которому Оноре задолжал уже две выплаты (обосновавшись на улице Батай, он не стал отказываться и от прежнего своего пристанища). Итак, приперли к стенке, но тут Бальзака осенило – надо срочно переиздать романы, которые он публиковал в юности под псевдонимом Орас де Сент-Обен. Хроникеры, конечно, не замедлят раструбить, что эти жалкие измышления вышли из-под пера автора „Отца Горио“. Пусть. Десять тысяч франков стоят того, а газетчиков он презирает. Можно переиздать за свой счет „Озорные рассказы“ и потом продать подороже Верде, который будет счастлив пополнить свой каталог еще одной книгой. А когда вдова Беше исчерпает, наконец, принадлежащие ей „Этюды о нравах“, он вновь вступит в авторские права и предложит эти сочинения другому издателю.

Проекты выглядели ободряюще, но на декабрь 1835 года его пассив составил сто пять тысяч франков. Сумма огромная. И очередная неудача: негодяй Бюлоз, начав публикацию „Серафиты“ в „La Revue de Paris“, отказывался продолжать, поскольку многие читатели жаловались, что ничего не понимают в этой абракадабре. К счастью, на помощь пришел Верде, выпустив под одной обложкой „Серафиту“ и „Луи Ламбера“. „Мистическая книга“ встречена была прохладно. „Она многим здесь пришлась не по вкусу, второе издание не расходится совсем“, – признается Бальзак Ганской. Но тут же спохватывается: „За границей все наоборот, ею увлечены. Я только что получил очень милое письмо от княгини Ангелины Радзивилл, которая завидует посвящению вам и говорит, что стоит жить ради того, чтобы вдохновить на такую книгу. Я был очень рад за вас“.

Что до госпожи де Берни, она не посчитала нужным скрывать свое критическое отношение к „Серафите“. Бальзаку нравилась ее откровенность, доказательство безукоризненной дружбы: „У нее одной хватило смелости сказать мне, что ангел говорит, как гризетка, то, что кажется красивым, пока неизвестен конец, выглядит мелким, и я понимаю, что надо создавать собирательный образ женщины, как я всегда и поступал. К несчастью, на переделку последней части мне потребуется полгода, и все это время благородные души станут упрекать меня за ошибку, которая будет бросаться им в глаза“. Оноре попытался выяснить, что думает о „Серафите“ Ганская, получившая рукопись в сером, цвета платья, которое она носила в Женеве, переплете. Ева хранила молчание, которое не могло не удивлять его. В конце концов призналась, что разделяет мнение „тетушки“, Розалии Ржевузской,[23] несколько шокированной, что книга так мало соотносится с христианскими догматами. Бальзак почувствовал себя оскорбленным: „Серафита“ – сама вера, странно, что этого не заметили. Это проявление веры, ради нее это написано… Ни одному автору священных текстов не удалось с такой силой доказать существование Бога». А Розалия Ржевузская – просто ведьма, не знает, что придумать, лишь бы навредить ему и выставить в невыгодном свете. «Ваша тетушка напоминает мне бедного христианина, который, увидев нагое тело в росписи Микеланджело Сикстинской капеллы, поинтересовался, как папы допускают изображение подобных ужасов в соборе Святого Петра. Она судит о литературном произведении, не удосужившись отойти на некоторое расстояние, не дожидаясь его завершения. Она судит художника, не зная его, прислушиваясь к глупцам. Это не столько моя беда, сколько ее, тем более что вы ее любите. Но меня огорчает и беспокоит, что вы попадаете под влияние столь ошибочных взглядов, а ведь для меня нет ничего важнее дружбы… Серафита – цветок земли, все, питавшее его, скорбит о нем. Поиск дороги к Богу… это вера Святой Терезы, Фенелона, Сведенборга, Якова Бёме и Сен-Мартена».

Бальзак защищает здесь свое творение, которое считает превосходным, и свою, весьма вольную, концепцию религии. Традиционной католической вере он противопоставляет ту, что развивается вне всякой Церкви, мощью небесных сил, превосходством духа над телом. Он сотни раз говорил об этом Ганской и не понимает, как с ее возвышенной душой она может прислушиваться к глупостям «тетушки Розалии», обвиняющей «ветреного француза» в том, что он не вылезает из игорных домов, ухаживает за женщинами, пускается в разгул. И эта гнусная сплетница осмеливается утверждать, что у нее есть «доказательства»! Ах, как ему хотелось встретиться с возлюбленной там, на Украине, и оправдаться перед ней! Хотя финансы его были по-прежнему расстроены, он не сомневался, что их свидание в стране, которую он заранее любил просто потому, что там живет она, состоится: «Итак, прощайте. Будьте здоровы, берегите себя, я не хочу видеть вас больной, когда приеду в Верховню, а если дела мои наладятся, я буду у вас, быть может, в сентябре – октябре». Не исключено, что письмо прочитает муж, и Бальзак избегает говорить о своих тайных желаниях. «Примите тысячи любезностей. Этому клочку бумаги я доверил все свои мысли. К несчастью, он не слишком разговорчив».

Глава восьмая Терзания издателя журнала

Бальзак никогда не страдал от недостатка идей, шла ли речь об очередном романе или новом коммерческом предприятии. Проявлял одинаковую находчивость, сплетая нити повествования и изобретая головокружительные финансовые операции. Ганская упрекала его, что, будучи тонким психологом, когда дело касается вымышленных персонажей, он демонстрирует редкую неосмотрительность, защищая собственные денежные интересы. Оноре отвечал: «Чтобы не ошибаться в жизни, в дружбе, в делах, во взаимоотношениях любого рода, дорогая моя графиня, затворница и отшельница, надо заниматься чем-то одним, быть исключительно финансистом, светским человеком, деловым человеком. Я, безусловно, вижу, что меня обманывают и будут обманывать, что такой-то предает меня или предаст, или сбежит, предварительно урвав у меня что-то. Но в тот момент, когда я предчувствую, предвижу или точно знаю это, надо идти сражаться на другом фронте. Я вижу это как раз тогда, когда мне срочно надо заняться какой-то книгой или непременно закончить работу. Я часто завершаю строительство хижины при свете горящего дома, одного из принадлежащих мне». Он признает, что воображение, свидетельством которому его сочинения, в жизни не раз обернулось ему во вред. Некоторые из его героев великолепно управляются с деньгами, сам он совершает промах за промахом. И тем не менее не отказывается от мысли совмещать карьеру писателя с карьерой промышленника или коммерсанта-авантюриста.