Анри Труайя - Свет праведных. Том 1. Декабристы

• Название: Свет праведных. Том 1. Декабристы
• Автор: Анри Труайя
• Издательство: 0b7eb99e-c752-102c-81aa-4a0e69e2345a
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-26125-3, 978-5-699-26127-7

Впервые на русском языке публикуется знаменитая пенталогия о декабристах классика французской литературы Анри Труайя, которая по праву считается наиболее значительным художественным творением автора. Исторические произведения, которые вошли в этот цикл, написаны в лучших традициях французского психологического романа и классической русской прозы.

В данный том вошли первые три книги цикла: «Из мысли возгорится пламя», «Барыня», «Слава побежденным».

---

– Господи, помилуй мя! – прошептал он. – Дай сил вынести все, что меня ждет, не дрогнув душой…

В ту же минуту над головой его загрохотали пушки. Стены сотряслись. Стекло в окошке разлетелось вдребезги. Отсветы пламени заплясали по камере. Лица узника коснулся свежий воздух. Он упал на колени. Канонада длилась всего пять минут, потом весело зазвонили колокола всех церквей – близких и отдаленных. Вошел надзиратель Змейкин со словами:

– Христос Воскресе!

– Воистину воскресе! – ответил Николай.

И они трижды расцеловались.

5

Минуло Светлое Христово Воскресенье, и положение заключенных сделалось несколько лучше: кормить стали сытнее, да еще и квас начали давать через день. В окно камеры Николая было вставлено новое стекло и, несмотря на его мольбы не делать этого, до половины закрашено так же, как первое, смесью мела и клея. Не видя неба, он с трудом мог заставить себя поверить в то, что на дворе весна.

Однажды майским утром Змейкин явился с таким загадочным выражением лица, что у Озарёва мелькнула мысль: его снова вызывают, надо как следует подготовиться к встрече со следственной комиссией! Но тюремщик был один, глаза ему не завязал, мешка на голову не надел – он просто повел арестанта по длинному коридору, потом по винтовой лестнице, затем они перебрались по дощатым мосткам и вдруг – оказались под слепящим солнцем. Николай зажмурился. Легкие его мгновенно заполнились свежим воздухом, с непривычки перехватило дыхание, он покачнулся и поспешил ухватиться за руку беззвучно ухмылявшегося Змейкина.

– Куда ты меня привел? – отдышавшись, спросил Озарёв.

– В сад Алексеевского равелина.

– Почему вдруг?

– Потому что со вчерашнего дня арестантам разрешено три раза в неделю гулять тут по очереди. Вот… хотел сюрприз вам сделать…

Николай осмотрелся. Сад… Дворик оказался маленький, треугольный, окруженный высокими поросшими мхом каменными стенами. Чуть-чуть травы, чахлые сирени в уголке, две тощие березки, а в самой глубине колодца неведомым каким-то образом – да просто чудом! – проникший сюда такой же жалкий кустик смородины… Смотри-ка, потайной ход – зарешеченная дверца ведет в крытый пассаж, а он спускается к реке. Слышно, как в конце тоннеля плещутся волны Невы, ударяясь о каменный парапет набережной. А может – о пристань…

Устоять на ногах все-таки оказалось трудно: опьяненный простором и воздухом Николай опустился на деревянную скамью. В стороне заметил холмик с крестом без надписи.

– Тут что – кладбище? – произнес он тихо.

– Откуда, ваше благородие! – слегка удивившись, ответил Змейкин. – Нету же тут никаких других могил! Старики говорили, будто тут княжна Тараканова похоронена. Катерина Великая приказала бросить ее в этот равелин за то, что та возмечтала пробраться на российский престол, ну вот, посадили ее сюда, а стало наводнение – она тут и потонула. В своей камере. Вместе с крысами…

Николай рассеянно прислушивался к болтовне конвоира и едва ли не со слезами на глазах рассматривал юные, такие светлые и трепещущие, листочки на березах. Отрезанный от мира на несколько месяцев, он в конце концов притерпелся и привык быть заточенным среди камней до такой степени, что утерял, как ему казалось, любовь к природе. И теперь это внезапное возвращение на свежий воздух столь же внезапно оживило в нем мысли о побеге. Так и закопошились… Стоп-стоп, а может быть, это всего лишь утонченная пытка – соблазнять узников не имеющими будущего удовольствиями? Не надеются ли они еще больше сломить несчастных, возрождая в них заглохшие было в сумраке заточения чувства? Страдание жило в нем сейчас наравне с наслаждением: он вдыхал нежный аромат травы вперемешку с горьковато-соленым тинистым запахом реки; он прислушивался к мягким ударам весел о воду, к пронзительным крикам чаек, а там, дальше, совсем далеко слышался шум города, который продолжал жить своей жизнью… Змейкин взял его за руку, потянул, заставил встать. Они переступили через водосточный желоб – отсюда, по мнению конвоира, лучше было видно высоко над головами золотой шпиль Петропавловского собора с ангелом, взмывающим с крестом в небеса. Николай некоторое время не сводил глаз с ангела, потом вокруг все поплыло, и он опустил взгляд в землю.

– Больше не могу, – прошептал. – Пошли назад, Змейкин.

В камере ему стало лучше, хотя мысли по-прежнему бешено вертелись только вокруг жизни, продолжавшейся за стенами тюрьмы. И любая картина этой жизни возвращала его мыслями к жене. Небесная синева, медленные, лениво проплывающие по ней облака, трепет березового листка – все, решительно все оказывалось связано самой что ни на есть тесной, пусть и тайной связью с его Софи. Но разве она не уехала уже во Францию? Если уехала, то какой смысл утешаться теперь, воображая Софи дома, среди привычной обстановки… Он потерял ее дважды – в действительности и в снах… Когда мысль об этом становилась совсем нестерпимой, он говорил себе: да, так лучше и для нее, и для меня, лучше, чтобы она оставила Россию и забыла о том, что была замужем за мной.

Когда через день Змейкин снова явился в камеру, чтобы вести арестанта гулять, Николай отказался.

Надзиратель, даже и не скрывавший явной к нему симпатии, в ответ упрекнул подопечного в том, что он впадает в уныние, и позвал отца Петра Мысловского.

– Только не заставляйте меня гулять, батюшка! – предупредил Николай, едва тот показался на пороге. – Этого для меня слишком мало… или слишком много… Раз в свободе отказано, лучше буду жить заживо погребенным.

– Возможно, вы правы, – задумчиво произнес священник. – Затвор придает сил.

– Есть какие-то новости? Процесс вперед продвинулся?

– Следственная комиссия должна закончить работу через две недели.

– А суд когда?

– Состав еще не назначен.

Все время, пока отец Петр оставался с ним, Николаю хотелось поговорить с ним о Софи. Конечно, исповедуясь перед Пасхой во всех грехах, он поведал обо всех своих слабостях, но вообще – не уточняя, при каких обстоятельствах слабостям он этим потакал. И что именно делал. И вот теперь ему казалось просто-таки необходимым рассказать – случай за случаем – обо всем, в чем виноват он перед женой, об анонимных письмах, о дуэли, о смерти сестры, о ненависти, которой удостаивает его отец, об этой кошмарной истории заблуждения, – хорошо, если не обмана, – распутства, праздности… Ему чудилось, будто это – из другой жизни, жизни другого человека… Однако всякий раз, как признание начинало жечь губы, гордыня не позволяла произнести его вслух. И наконец – опустошенный, несчастный, он улегся на свою соломенную подстилку и отвернулся к стене, стиснув зубы. Священник, поняв, как плохо арестанту, на цыпочках вышел. А Николай сразу же пожалел, что отказался от прогулки. Садик, поросший редкой травой, казался ему отсюда зеленеющим раем. Он смотрел в мутно-белое окно и мечтал о бездонном небе.

Назавтра Змейкин явился снова, и улыбка его была еще более зазывной. Николай сказал сразу же:

– Ладно-ладно! Решено: пошли гулять!

– Ой, ваше благородие, – забормотал тюремщик, – а я вовсе не за этим пришел, не гулять вас вести.

– Почему это?

– Полковник Подушкин приказал мне сей минут сопроводить вас к генералу Сукину.

Николай нахмурился: чего им еще нужно? Теперь чего потребуют? Что намечают? Хотят провести дополнительное расследование? Намереваются сделать внушение? Выговор? Перевести в другую камеру? Волновался он, впрочем, недолго, понял, что в конце-то концов какая разница, – и вышел из камеры без единой мысли. Змейкин и второй конвоир шли слишком быстро, он едва поспевал за ними и сам не заметил, как они оказались у дома коменданта крепости.

Здесь их встретил унтер-офицер, проводил в гостиную с выцветшими, блеклыми стенками и попросил немного подождать. В нос бил запах щей. В клетке посвистывали канарейки. На стене висела раскрашенная гравюра, изображавшая государя Александра Павловича верхом на коне и венчаемого Славой. Пока Николай рассматривал портрет, где-то сбоку отворилась дверь, он машинально глянул в ту сторону и обмер, потеряв всякую связь с реальной жизнью. Нет, нет, это галлюцинация, это образ, порожденный усталостью, тоской, нет, такого просто не может быть! От порога двигалась к нему жена – бледная, печальная, но с улыбкой на губах, точно такая, какой он постоянно видел ее во сне. По мере того, как становились виднее все детали галлюцинации, росло и ощущение счастья в нем и страха…

А видение прошептало:

– Николя!

Сомнения мигом ушли. Сердце куда-то провалилось, глаза заволокло слезами, он сделал шаг вперед. Стены закружились, как крылья мельницы. Ноги подломились в коленях. Подбежали унтер-офицер с охранником, подхватили, усадили на кушетку. Но он пришел в себя только в тот момент, когда легкая прохладная рука коснулась его лба. И пробормотал – еще в полусознании: