Алексей Писемский - Взбаламученное море

• Название: Взбаламученное море
• Автор: Алексей Писемский
• Жанр: Русская классическая проза

Писемский в апреле 1862 уехал за границу. Вернувшись в Россию, Писемский печатает в журнале «Русский вестник» антинигилистический роман «Взбаламученное море» (1863), в котором показал нигилистические попытки разрушить историческую Россию. Столкнув в этом романе представителей разных общественных сил, боровшихся друг с другом в период проведения крестьянской реформы, Писемский отдал предпочтение сторонникам идеала русской национальной самобытности, которые, по мнению писателя, сохранили «здравый смысл» и не потеряли своего лица в сложной, противоречивой действительности 60-х. Все остальное Писемский считал временным наваждением и ложью.

---

— А что, правда ли, что Ленева любовница откупщика? — спрашивал он грубо и цинически трактирных слуг.

— Да, говорят, что так-с!.. — отвечали ему те.

11 С расчетом составленная комиссия

Город, выбранный нами в настоящем случае, совершенно идеальный и несуществующий. Лица, в нем выведенные, тоже совершенно вымышленные, и мы только в них, по мере нашего понимания, старались выразить те явления, которые не совсем же неприсущи нашей жизни, а теперь, сообразно нашему плану, нам придется выдумать и целое уголовное дело. Положим, например, хозяин дома Фокиев 14 сентября вышел из дома в двенадцатом часу и увидел, что у жильца его, в нижнем этаже, ставни были еще не отворены. Это его удивило, тем более, что жилец этот был жандармский офицер, всегда рано встававший и последнее время ужасно хлопотавший по одному откупному делу. Фокиев воротился и, войдя в самую кваритиру, увидел, что там никого, кроме самого жандармского офицера, не было, но и он лежал на постели, с перерезанным наотмашь горлом. Хозяин объявил полиции, и тем же утром были на пароходе арестованы крепостные дворовые люди жандармского офицера, которые будто бы убили его за жестокое с ними обращение, а потому их, как бунтовщиков, предали военно-судной комиссии.

В комиссии этой предписали заседать и Бакланову.

Задушив в сердце своем чувство любви, он рад был кинуться в омут служебной деятельности.

Нервное и раздраженное состояние в нем еще оставалось.

Презусом комиссии назначен был командир гарнизонного батальона, полковник богомольный и задумчивый, особенно в последнее время, так как у него ужасная происходила тяжба с полицеймейстером, также опытным военным человеком, за воздух, которым должны дышать гарнизонные солдаты. Полковник говорил, что будто, по казарменному положению, им надо было, положим, 60 000 кубических сажен, а злодей полицеймейстер уверял, что на практике солдаты всего живут в 30 000 кубических саженях, и, соразмерно с этою суммой, требовал сносу квартирных денег. Начальник края мог решить этот вопрос так и иначе.

В военные ассесоры себе полковник выбрал поручика Козлова, из сдаточных.

— Он нам своми простыми чувствами всегда скажет верно! — говорил он и обращался потом к самому поручику:

— Ну, как вы, Козлов, об этом думаете?

Поручик краснел и вставал.

— Я, ваше высокородие, точно что… разумеется… Коли не он или не она, так кто же другие?

— Понимаю, понимаю, — перебивал его полковник. — Ну вот вам! — обращался он затем к аудитору.

— Это что-с! И сомнения в том никакого нет! — отвечал тот.

Членом гражданским был провиантский чиновник, который, может быть, в разных сортах хлеба и знал толк, но к судебной части был совершенно равнодушен и получил настоящее назначение, вероятно, потому, что всегда и во всем сходился во мнениях своих с начальством.

Другим членом был командирован тот чиновник, который производил самое следствие, и конечно, все, что им было сделано, находил превосходным и совершенно достаточным.

Бакланова избрали более по его молодости и неопытности.

12 Молодость не всегда бывает удобна!

Собираясь в комиссию, герой мой несколько раз примерялся перед зеркалом, какое ему сделать серьезное лицо. Он снял с руки золотое кольцо и оставил одно только чугунное, подаренное ему еще в пансионе Сонею; жилет надел черный, наглухо застегнутый. Все это он делал с тем, чтобы больше придать себе монашеский вид. Несмотря на эти несколько внешние приемы, Бакланов шел на поприще судьи с сердцем чистым и с самым твердым намерением действовать по самой крайней справедливости.

Дело, чтобы не было по нем большой огласки, производилось на дому у презуса.

Когда Бакланов вошел, члены комиссии, сидевшие за столом, на котором стояло зерцало, пили чай и курили. При этом, или даже вообще, когда кто-нибудь из членов начинал курить, презус обыкновенно незаметно мигал поручику Козлову, который сейчас же вставал, вынимал из зерцала орла и клал его на шкап, а потом, когда курение прекращалось, то снова вкладывал его в прежнее место, вероятно, затем, чтобы сия эмблема благосостояния и могущества Российской империи не видела их маленькой человеческой слабости.

Аудитор, при входе Бакланова, допрашивал уже главную преступницу, девку дет двадцати семи, с неумным, истощенным и распутным лицом, в платчишке на голове и в оборванном капотишке, с кандалами на руках и ногах. На все вопросы, прежде чем отвечать, она моргала носом и обтирала его потом, звеня цепями. У печки, в комнате тоже стоял арестант, с более умным и зверским лицом, и тоже в наручнях.

Все это неприятно и тяжело поразило Бакланова. Он сел. Ему подали чай; он отказался.

— Ну, так как же? Накануне Вздвиженья?.. — говорил хладнокровно аудитор, смотря одним глазом в такан чаю, из которого по временам прихлебывал, а другим — в лежавшие перед ним допросы.

— Да-с! — отвечала девка, моргнув носом.

— Ты сама-то что же делала?

— Я, батюшка, на ножках только у него посидела.

— Кто же за голову-то его держал? — продолжал аудитор.

— Николай-с! — отвечала девка, показав головой на мужчину-арестанта.

Тот при этом сделал что-то вроде гримасы, и трудно было сказать, что она означала, — усмешку ли, или так его только подернуло.

— Он за волоски, чу! говорит, его держал, — прибавила девка.

— Что ж ты слышала при этом: оборонялся ли тот, бранился ли? Может быть, не давался?

— Нет-с, всхлипнул только раза два этак горлышком, — отвечала девка.

У Бакланова начинали волосы становиться дыбом.

— Что это такое она рассказывает? — спросил он презуса, который с грустным видом прислушивался к ответам арестантки и на вопрос Бакланова даже не ответил.

— Чем же, каким орудием была нанесена ему смерть? — продолжал между тем спрашивать аудитор.

— Да я и не знаю, — отвечала девка, в самом деле, кажется, не знавшая.

— Чем? — обратился аудитор к мужчине.

— Бритвой-с, — отвечал тот и опустил глаза в землю.

— Но что же за причина, заставившая их убить? — вмешался опять Бакланов и потом, не дав ответить себе чиновнику, производившему следствие, он вдруг обратился к подсудимой: — Но что за причина, любезная, побудила тебя это сделать?

— Господин, судырь, один научил нас и две тысячи рублев денег дал нам за то.

— Где же и какой это господин? — заговорил торопливо Бакланов. — Он содержится, вероятно, в остроге тоже?

— Врет все! отводы одни! — произнес с печальной усмешкой презус.

— Я не видывала их-с, не знаю, кто такие, — отвечала девка.

— Стало быть, они не за жестокое обращение, как сказано в предписании, убили господина, а их кто-то подучил к тому? — не отставал Бакланов.

— Так и есть, как сказано в предписании-с!.. Видят, что пишут… из всего дела соображают, — объяснил было ему провиантский чиновник.

— Но как же? Нет, позвольте, господа! — восклицал Бакланов, начиная уж горячиться. — Вы за жестокое обращение убили барина, или вас научили? — обратился он к арестанту-мужчине.

— Было того и другого, — отвечал тот, переступив с ноги на ногу. — Известно, если бы господин был подходящий, не сделали бы того.

Аудитор однако снова приступил к допросам.

— Совершив преступление, что вы сделали?

— На пароход пошли, — отвечала девка.

— Тут, значит, вас и взяли?

— Да-с. Билеты нам тот же господин еще накануне принес. Мы пошли, да хожалый нас и встретил… Он, как приходит в квартал, там и говорят: «Коклевского убили». А он говорит: «Я лакея, говорит, его видел, на пароход идет!»

— Знаем это, знаем!.. — перебил ее аудитор.

— Но где же этот господин, который их научил? Вот кого надо отыскать! — повторил Бакланов, продолжая двигаться на стуле. — Ты тоже не знаешь? — обратился он к мужчине-арестанту.

— Не знаю, ваше благородие, как есть пред Богом, — отвечал тот, пожав плечами.

— Каким же образом тебя уговорили?

— Недели две, ваше благородие, он к нам ходил, все уговаривал. Здесь тоже народу много-с, город проезжий… Кто его знает, кто такой?.. — «Вот, говорит, вам две тысячи целковых, поедете на Кавказ, паспортов там не спрашивают».

— Все вздор… Из злости на барина только и сделали, из дела-то это видно! — подтвердил опять провиантский чиновник.

— Это что ж? Не запираемся в том, ваше благородие, — отвечал арестант: — господин был, не тем будь помянут, воды другой раз подашь, не утрафишь: холодна, либо тепла; дуют-дуют, ажно кости все трещат, помилуйте-с! — прибавил арестант, обращаясь более к Бакланову и даже с небольшим признаком слез на глазах.

Но тому больше было жаль девку; видимо, что она была только дура набитая.

— Как же она-то, зачем участвовала? — спросил он опять арестанта, указывая на девку.