Алексей Писемский - Взбаламученное море

• Название: Взбаламученное море
• Автор: Алексей Писемский
• Жанр: Русская классическая проза

Писемский в апреле 1862 уехал за границу. Вернувшись в Россию, Писемский печатает в журнале «Русский вестник» антинигилистический роман «Взбаламученное море» (1863), в котором показал нигилистические попытки разрушить историческую Россию. Столкнув в этом романе представителей разных общественных сил, боровшихся друг с другом в период проведения крестьянской реформы, Писемский отдал предпочтение сторонникам идеала русской национальной самобытности, которые, по мнению писателя, сохранили «здравый смысл» и не потеряли своего лица в сложной, противоречивой действительности 60-х. Все остальное Писемский считал временным наваждением и ложью.

---

Узнав о своем удалении, он, как разьяренный тигр, приехал в клуб.

— Эй, вы, язи-вази, это что такое? — подлетел он прямо к Эммануилу Захаровичу.

Тот протянул на него длинный и несколько робкий взгляд.

— Там на вас чорт знает кто что пишет, а вы на меня, продолжал Никтополионов.

— Сто мы на вас? — сказал Эммануил Захарович, в самом деле ничего не знавший.

— Да кто же? Меня вон из службы вытурили, — отвечал с пеной у рта Никтополионов. — Они там убийства делают, людей режут, — продолжал он без всякой церемонии, обращаясь ко всей компании, собравшейся в довольно значительном количестве около них: — а я стану писать на них.

— Сто зе это такое вы говорите? — произнес, бледнея, Эммануил Захарович.

— Писать!.. — повторял ничего уже не слышавший Никтополионов. Да ежели бы что вы мне сделали, так я прямо палкой отдую.

— Вы не мозете меня дуть! — вспетушился наконец Эммануил Захарович.

— Нет, могу! — возразил ему Никтополионов: — я еще прапорщиком вашему брату рожу ляписом смазывал… Стану я тут на них писать!

— При меня ницего зе не написано, — сказал Эммануил Захарович.

— Нет, написано, врешь! Только не я писал… Я писать не стану, а доказывать теперь буду.

— И доказывайте! позалуста, позалуста! — отвечал ему гордо и злобно Эммануил Захарович.

— И докажу, погань вы проклятая! — заключил вслух Никтополионов и уехал куда-то в другое место браниться, вряд ли не к самому начальнику края.

Эммануил Захарович, весь красный, но старающийся владеть собою, стал продолжать играть. Иосиф Яковлевич тоже играл, хоть и был бледен.

Кончив пульку, они, как бы по команде, подошли друг к другу.

— Ну, поедемте зе! — сказал один из них.

— Ja! — отвечал другой.

В карете они несколько времени молчали.

— Вы слысали, сто он сказал? — начал Эммануил Захарович.

— О, зе ницего-то, ницего! — отвечал Иосиф.

— Кто зе писал-то? — спросил Эммануил Захарович.

— О, это зе узнать надо! — отвечал Иосиф. — Я зе знаю одного целовека… Он зе говорил мне про Михайлу.

— Гм! — отозвался Эммануил Захарович.

— Теперь зе я знать буду, к какому целовеку тот ходит. Тому целовеку он, знацит, говорил, и тот писал!

— Гм! — промычал Эммануил Захарович.

Далее они ничего не говорили, и только, когда подъехали к крыльцу, Эммануил Захарович признес:

— Зить нынце нельзя, зить!

— Нельзя, нельзя! — подтвердил с чувством и Иосиф.

14 Новая радость из Петербурга

Бакланов, заболевший после смерти Казимиры горячкой, начал наконец поправляться.

Последнее время к нему беспрестанно стали ездить местные помещики. Они запирались в кабинете, толковали что-то такое между собой.

К Евпраксии тоже около этого времени приехал брат ее, Валерьян Сабакеев, широколицый молодой человек с голубыми глазами и похожий на сестру. Он перед тем только кончил курс в университете.

Однажды их обоих позвали к Бакланову в кабинет. Там сидел гость, помещик, солидной и печальной наружности мужчина, но, должно быть, очень неглупый.

Евпраксия и молодой Сабакеев вошли и сели.

Бакланов был очень худ и в заметно раздраженном состоянии.

— Ты знаешь, — начал он, обращаясь к жене: — прислан манифест о составлении по губерниям комитетов об улучшении быта крестьян.

— Нет, — отвечала Евпраксия совершенно спокойно.

— Я думаю, не об улучшении, а просто об освобождении! — вмешался в разговор Сабакеев.

— Да-с, прекрасно! — подхватил Бакланов. — Но что же нам-то дадут?.. Заплатят ли, по крайней мере? — обратился он более к помещику.

— Вероятно, что-нибудь в этом роде будет, — отвечал тот.

Лицо Бакланова горело.

— Но как же «вероятно»! Это главное!.. Нельзя же разорять целое сословие.

— Нельзя разорять только рабочую, производительную силу, вмешался в разговор Сабакеев: — а что такое «сословие» — это даже понять трудно.

— Тут пострадает-с не одно сословие, — возразил ему помещик: а все государственное хозяйство, потому что парализуются большие землевладельцы.

— Чем же?

— Да тем, что мы должны будем запустить наши поля.

— Кто ж вас заставляет? Наемный труд всегда выгодней! — сказал с насмешкой Сабакеев.

— Нет, не выгоднее! — перебил его с азартом Бакланов: — у меня вот, например, в именьи вы за сто рублей в месяц не наймете мужика: его и теперь, каналью, только силой держать около земли, а тут все уйдут в Питер эти вот замочки какие-нибудь делать, стены обойками оклеивать, в сущности пьянствовать.

— Не у одних у вас, а везде, — подхватил помещик: — мужик, как узнает, что он нужен, так цены себе не уставит.

— И прекрасно сделает! — произнес негромко Сабакеев: — по крайней мере, хоть поздно, но зплатят ему за старый гнет.

— Да ведь-с это и на нем самом отразится! — сказал помещик. Мы не в состоянии будем обрабатывать столько, сколько прежде обрабатывали, а мужики у себя тоже не прибавят; значит, прямо будет убыток в труде.

— А и чорт с ним, — произнес Сабакеев.

Помещик усмехнулся.

— Как чорт с ним! Хлебом у нас держится и заграничная торговля, хлеб нужен и войску, и на винокуренные заводы, и в города, — все это должно, значит, потрястись.

— Сначала, может быть, поколеблется, но потом образуются большие общинные хозяйства.

Бакланов, все время едва сдерживавший себя от досады, наконец не вытерпел.

— То-то-то! — воскликнул он: — на общину надеется! О, молодость неопытная и невинная!

— Община вздор-с! — произнес и помещик.

— Как вздор? — сказал, в свою очередь, Сабакеев, немало тоже удивленный.

— А так… Евпраксия Арсентьевна! — продолжал Бакланов, обращаясь к жене: — нам ваш брат, может быть, не поверит; скажите ему, что наш мужик ничего так не боится, ни медведя ни чорта, как мира и общины.

— Да, они все почти желают иметь хоть маленькую, но свою собственность, — подтвердила та.

— Очень дурно, — отвечал Сабакеев: — если наш народ разлюбил и забыл эту форму.

— Да ведь эта форма диких племен, поймите вы это! — кричал Бакланов: — но как землю начали обрабатывать, как положен в нее стал труд, так она должна сделаться собственностью.

— Мы имеем прекрасную форму общины, артель, — настаивал на своем Сабакеев.

— Гм, артель! — произнес с улыбкою помещик: — да вы изволите ли знать-с, из кого у нас артели состоят?

— Для меня это все равно! — сказал Сабакеев.

— Нет, не все равно-с! Артель обыкновенно составляют отставные солдаты, бессемейные мужики, на дело, на которое кроме физической силы ничего не требуется: на перетаскиванье тяжестей, бегать комиссионером, а хлебопашество требует ума. Я, например, полосу свою трудом и догадкой улучшил, а пришел передел, она от меня и отошла, — приятно ли это?

— Может быть, и неприятно, но спасает от другого зла, от пролетариата.

— Да ведь пролетариат является в государствах, где народонасерение переросло землю; а у нас, слава Богу, родись только люди и работай.

— Мы наконец имеем и другие артели, плотников, каменщиков, присоеденил, как бы вспоминая, Сабакеев.

— Что за чорт! — воскликнул, пожимая плечами, Бакланов: — да это разве общинное что-нибудь?.. Они все наняты от подрядчика.

— У которого они, кроме того, всегда еще в кабале; хуже, чем в крепостном праве, — присовокупил помещик.

— Общину наш народ имел, имеет и будет иметь, — сказал уверенным тоном Сабакеев.

— Ваше дело! — произнес помещик.

— Ведь вот что бесит, — говорил Бакланов, выходя из себя (от болезни он стал очень нетерпелив): — Россия решительно перестраивается и управляется или вот этаками господами мальчиками, или петербургскими чиновниками, которые, пожалуй, не знают, на чем и хлеб-то родится…

Помещик потупился, а Сабакеев покраснел.

15 Бедное существо

У Софи происходила сцена: к ней вдруг приехал Эммануил Захарович, в одно и то же время красный и зеленый.

— Я зе делал для вас все, а на меня зе писут! — закричал он на Софи.

— Что вы? — возразила ему та.

— Писут, сто я целовека убил.

— Кто на вас пишет? — спросила Софи.

— Вас зе брат писет… Я в острог его сазать буду.

В припадке гнева, Эммануил Захарович и не заметил, что Басардин был у сестры и сидел в соседней комнате. При последних словах его, Виктор вышел.

— Поди, он кричит на меня за тебя, — сказала ему Софи.

— Как вы смеете кричать на сестру мою? — придрался Виктор к первому же слову.

— Я не крицу. Вы зацем писете на меня? — отвечал Эммануил Захарович, попячиваясь.

— Я вас спрашиваю, как вы смеете кричать на сестру мою? — говорил Виктор, хватая Эммануила Захаровича за галстук. — Сейчас тысячу целковых давайте, а не то в окно вышвырну! — кричал он и в самом деле потянул Эммануила Захаровича к окну.