Анри Труайя - Свет праведных. Том 2. Декабристки

• Название: Свет праведных. Том 2. Декабристки
• Автор: Анри Труайя
• Издательство: 0b7eb99e-c752-102c-81aa-4a0e69e2345a
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-26126-0, 978-5-699-26127-7

Впервые на русском языке публикуется знаменитая пенталогия о декабристах классика французской литературы Анри Труайя, которая по праву считается наиболее значительным художественным творением автора. Исторические произведения, которые вошли в этот цикл, написаны в лучших традициях французского психологического романа и классической русской прозы. Развивая в рамках сюжета «сибирскую» тему, Труайя в очередной раз показал себя как гениальный романист и вдумчивый исследователь культурного и исторического наследия России. В данный том вошли заключительные книги цикла: «На каторге», «Софи, или Финал битвы».

---

За столом у окна сидел писарь с клеймом на лбу – значит, поняла Софи, сам из бывших каторжников, – перед ним лежала большая тетрадь, он помечал галочками имена в списке. Сторож что-то сказал писарю на ухо, и оба они засмеялись – хрипло, словно горло у них заржавело. Отсмеявшись, писарь спросил:

– Кого вы хотели видеть?

– Петрашевского, – ответила Софи.

– Он в лазарете.

Софи на мгновение растерялась – больше ни одна фамилия ей на ум не приходила. Пришлось призвать взглядом на помощь Фонвизину. Та, поколебавшись, залилась румянцем и слабым голосом проговорила:

– Ну, тогда… тогда Дурова!

– Кого?

– Дурова! – уже более твердо повторила Наталья.

И, чтобы просьба звучала более убедительно, прибавила:

– Он доводится мне родней!

«До чего она неумело лжет!» – растроганно подумала Софи.

– Дуров! Дуров! – твердил писарь, ведя толстым грязным пальцем по левому столбцу списка. – Ага! Вот и он! Камера номер два.

Казалось, он и сам удивился тому, какой порядок царит в его бумагах.

– У меня здесь все! – снова заговорил он, хлопнув ладонью по тетради. – Все записано! Дайте мне тысячу иголок – я их тоже все подсчитаю, разложу и запишу, ни одна не потеряется!

Сторож выпрямился, повернувшись к толпе каторжников, и крикнул:

– Эй, вы, там! Посторонитесь-ка!

Каторжники послушно расступились перед посетительницами, давая им дорогу. Женщины, не поднимая глаз, быстро проскользнули между двух рядов закованных в цепи оборванцев. Софи чувствовала на себе неотрывные взгляды всех этих мужчин, они тянулись за ней следом, словно, перемещаясь, она растягивала сеть, в которую была поймана. А этот их запах! Запах бедности, запах тюрьмы, запах русского народа… Она узнала бы его из тысячи других! За ее спиной слышался шепот, такой невнятный, что и не разберешь, проклятия звучали ей вслед или мольбы. Торопливо порывшись в сумочке, Софи выхватила оттуда пригоршню монет и наугад раздала, стараясь не смотреть на тех, кому подавала милостыню.

И вот они снова идут по коридору… Теперь сторож остановился у другой двери, отпер замки двумя разными ключами.

– Дуров! – заорал он. – Тут спрашивают Дурова!

Затем посторонился и предложил женщинам войти. Они опасливо переступили порог. Камера была погружена в полумрак. Мужчины лежали на убогих подстилках вдоль стен. Один из них поднялся и направился к двери, гремя цепями.

– Мы пришли как друзья, хотели навестить вас, – сказала Софи. – Вы ведь господин Дуров?

– Да, – пробормотал тот.

Голову ему не обрили. Он был высокий, худой, с лихорадочно блестевшими глазами, с выражением усталости и покорности на лице.

– А вы, сударыни? Могу ли я узнать, кто вы? – спросил Дуров. – Почему вы мной интересуетесь?

Софи назвала свое имя, затем представила Наталью.

– Как вы сказали? – воскликнул Дуров. – Озарёва и Фонвизина? Стало быть, вы и впрямь существуете? Я так много слышал о декабристах и их удивительных подругах, что, в конце концов, они стали для меня кем-то наподобие героев легенды! Если бы вы только знали, как вас почитают в России, как вам поклоняются! И теперь вы – здесь, передо мной! После двадцати пяти лет мученичества вы явились на помощь тем, кто пришел вам на смену! Спасибо! Спасибо вам!

Больше петрашевец говорить не мог: его душили слезы. Молча склонившись перед обеими женщинами, он целовал им руки. Софи, у которой тоже перехватило горло от волнения, думала: «Боже мой! До чего же он молод, совсем мальчик!» Когда она шла сюда, ей почему-то представлялось, что она увидит мужчин примерно того же возраста, что и она сама, увидит ровесников, а перед ней оказались мальчики, которые годились ей в сыновья. «Николай был такой же, ничуть не старше, когда его арестовали», – подумала она еще. И все жилки в ее теле затрепетали. Между тем четверо товарищей Дурова, привлеченные его восклицаниями, приблизились к нему, и только один остался лежать на своей подстилке.

– Позвольте представить вам Спешнева, Львова, Григорьева, Толля, – произнес Дуров. – Нас всех вместе арестовали и всех вместе судили. Однако нам, в отличие от ваших мужей, не выпало счастья отбывать каторгу среди политических заключенных – нас для этого оказалось недостаточно много. И нас скоро отправят в какую-нибудь крепость вместе с убийцами и ворами!

Лицо молодого человека судорожно подергивалось.

– Мы хотели бы чем-нибудь вам помочь, – сказала Наталья. – Что мы можем для вас сделать?

– Ничего не надо, ничего!.. Вы пришли к нам – этого уже так много, это просто невероятно!.. Дошли ли сюда вести о том, как нам вынесли приговор, о том, какое подобие казни устроили для нас 22 декабря прошлого года? Войска, выстроенные в каре на площади. Петрашевский, Момбелли, Григорьев привязаны к позорному столбу, на голове капюшон, закрывающий глаза. Солдаты целятся. И внезапно – отмена приказа. Не стрелять! Нам зачитывают новый императорский приговор. Вместо смерти – Сибирь…

– Да, мы все это знаем, – ответила Софи. – Друзья написали нам, как все произошло.

– Уже? Как же они успели?

– В Сибири вести доходят быстро, при условии, что их не доверяют почте!

– Когда меня отвязали, я был словно помешанный, – признался Григорьев. – Я думал, что потеряю рассудок. То смеяться начинал, то плакать…

– А я, – перебил его Спешнев, – жалею о том, что меня не расстреляли на месте.

– Как ты можешь такое говорить? – закричал из своего угла заключенный, оставшийся лежать на подстилке. – Это глупо и подло! Жизнь, какой бы она ни была, остается удивительной и чудесной. Жизнь – повсюду жизнь. Жизнь – в нас самих, а не в окружающем нас мире!

Софи украдкой бросила взгляд на незнакомца и нашла, что вид у него болезненный и лицо непривлекательное. Всклокоченные светлые волосы, некрасивый нос, жидкие усики. А тот продолжал говорить. Но теперь он встал с подстилки и приблизился к остальным, одной рукой приподняв свои цепи и удерживая их на высоте колен.

– Позвольте представить вам моего товарища Федора Михайловича Достоевского, – сказал Дуров. – Его ждала блестящая литературная карьера. Может быть, вам довелось прочесть его повесть «Бедные люди»?

– Нет, – ответила Софи. – К сожалению, нет…

– Сударыни, – вмешался сторож, – поторопитесь. Нехорошо, если надзиратель вас здесь застанет.

Наталья сделала знак Матрене, и та раскрыла обе свои корзины. В одной лежали колбаса и печенье. В другой – книги: Евангелия, как и сказала Софи унтер-офицеру.

– У меня их только пять, – огорченно произнесла Наталья, – а вас здесь шестеро!

– Не беспокойтесь, я атеист и прекрасно обойдусь без Евангелия! – поторопился утешить ее Спешнев.

Остальные же с радостью приняли подарки. Достоевский прижал священную книгу к груди. Его взгляд был почти нестерпимо пристальным и ясным, трудно было выдержать свет этих глаз.

– Там в прорезях обложек вы найдете деньги, они вам пригодятся, – прошептала Наталья, стараясь, чтобы не услышал сторож.

А сторож явно начал терять терпение, и узники, понимая, что он вот-вот поднимет шум, как ни трудно им было произносить такие слова, сами попросили неожиданных, но оттого еще более дорогих сердцу посетительниц своих уйти.

Выйдя за ворота тюрьмы, женщины долго молчали: они были слишком взволнованны для того, чтобы говорить. Каждая молча еще раз переживала свои впечатления. Вьюга к тому времени утихла, и теперь на серо-белый город сыпался тихий, мелкий снежок. Вдали, то здесь, то там, тускло высвечивалось золото куполов. Внезапно замерев на месте, Софи спросила:

– Ну, а сейчас что вы думаете о нашем походе?

– Вы были правы! – с жаром воскликнула Наталья. – Тысячу раз правы! Я чувствую такой восторг! И ни малейшей усталости!

– Нам надо как-нибудь устроить свидание с ними в более спокойной обстановке. Может быть, поговорить об этом с Машей?

Маша – Мария Францева – была дочерью тобольского прокурора. Она очень сочувственно относилась к декабристкам, дружила с ними и неизменно им помогала, поддерживая в делах милосердия.

– Да, конечно же! – откликнулась Наталья. – И как только мы раньше об этом не подумали? Она поговорит с отцом, и, если он согласится замолвить словечко тюремному надзирателю…

Они радостно переглянулись и, воодушевившись, с новыми силами двинулись дальше. Матрена шла позади, пустые корзины покачивались у нее в руках.

Мария Францева жила неподалеку от городского сада.

* * *

На следующий день, получив на это благословение прокурора, тюремный надзиратель предложил госпоже Фонвизиной и госпоже Озарёвой встретиться с политическими осужденными в его собственной квартире. Свидание проходило под неприметным надзором офицера, который притворялся, будто интересуется исключительно тем, что происходит за окном. Было в высшей степени странно видеть в уютной провинциальной гостиной каторжников в лохмотьях и с цепями, лежавшими между изогнутых ножек кресел. Охрипшие голоса звучали поначалу робко, но, когда офицер вышел из комнаты, петрашевцы осмелели. Софи стала их расспрашивать о политических взглядах. Ответы привели ее в полнейшую растерянность: совершенно другое понятие о революции, чем у тех, кто 14 декабря 1825 года вышел на Сенатскую площадь. Для петрашевцев речь шла уже не только о том, чтобы освободить крепостных и установить в России конституционную монархию, нет, они намеревались вообще уничтожить частную собственность, создать общество, в котором каждый работал бы на всех и все работали бы на каждого, они намеревались дать народу возможность самому собой управлять… Эти идеи развивал перед нею, главным образом, сам Петрашевский, черноволосый бородач с огненным взглядом, который к этому времени вышел из лазарета и выглядел совершенно здоровым. По любому поводу Михаил Васильевич цитировал Шарля Фурье, Прудона, Сен-Симона, Герцена, Бакунина… Его товарищи слушали, одобрительно кивая. «Они еще более безумны, чем были мы в свое время!» – решила про себя Софи.