Александр Кузнецов - Два пера горной индейки

• Название: Два пера горной индейки
• Автор: Александр Кузнецов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990
• ISBN: 5—265—01139—0

Рассказы и повести А. А. Кузнецова не придуманы, они написаны о том, что случалось с автором в его богатой впечатлениями жизни. До того как стать профессиональным литератором, автор в качестве орнитолога, научного сотрудника Зоологического музея МГУ и как мастер спорта по альпинизму побывал в десятках экспедиций и совершил более ста восхождений на вершины всех горных систем от Альп до Камчатки.

Но горы, природа, птицы служат как бы фоном в произведениях писателя. Главная их тема — человек. Его душа, стремления, его жизненное кредо. В сложной, подчас экстремальной обстановке экспедиций и восхождений человеческие характеры раскрываются, проявляется их сущность.

Сюжеты и персонажи рассказов очень жизненны. В них нет никакой надуманности, психологическая тонкость образов убедительна и достоверна. И каждый из рассказов несет в себе нравственное начало, утверждает честность и порядочность, душевную чистоту.

Повести А. А. Кузнецова остросюжетны, читаются с захватывающим интересом, поднимают самые актуальные на сегодняшний лень проблемы и населены яркими характерами. В целом же это ни на что не похожая проза со своей интонацией, без пышнословия и «красивости», но с глубокой интеллигентностью и правдивостью.

---

У меня спрашивали, предчувствовала ли я... Ничего. Все девятнадцать лет волновалась, чуть задержится — для меня мука. Он не мог из-за меня спокойно посидеть с друзьями. А в тот день, когда его уже не было на свете, я спокойно спала и спокойно пошла на работу. И в тот день, когда узнала о его... об этом.

Работы как раз было очень много. Мне нужно было заверить выписку из паспорта для оформления пенсии, бегу с этим к заведующей. Смотрю, она сидит у секретаря, голову склонила, а в ее кабинете дверь приоткрыта и там посторонние люди. Думаю, комиссия какая-нибудь. А это ваши ребята сидели. Весь отдел уже знал, я одна ничего не знала и не предчувствовала. Через несколько минут бегу опять по коридору, смотрю, моя сестра с какими-то девчонками идет.

— Откуда взялась?

А девочки такие жалкие, поникшие. Но и тут ничего не поняла.

— Идите, — говорю, — к моему кабинету, я сейчас, — и опять бегу. Подумала, что сестра в нашем районе чего-нибудь купить вздумала, а денег с собой нет.

Вернулась в кабинет, нет их. Думаю, на улицу вышли, и опять по коридору, он у нас длинный. Вдруг меня парторг пытается остановить:

— Куда вы, Елизавета Дмитриевна?

— Да сестра моя зачем-то пришла и куда-то делась.

— Что вы, Елизавета Дмитриевна, ваша сестра не приходила.

Чудно мне, откуда ему знать мою сестру, он ее сроду не видел, никогда она у меня здесь не была. В дверях стоит заведующая, и она тоже:

— Куда вы, куда вы, Елизавета Дмитриевна?!

Заведующая обнимает меня, да с силой так, и говорит:

— Идемте, Елизавета Дмитриевна, идемте в мой кабинет. Там ваша сестра.

— Что-нибудь случилось? — спрашиваю, а у самой ноги подкосились, и стало вдруг все так безразлично.

— Да.

— С сыном?

— Да.

— Совсем?

— Да.

Вот так на ходу все получилось. А когда подошли к кабинету, смотрю, там Вера — сестра моя, ребята, девочка эта.

— Как же, что случилось? — спрашиваю. Спрашиваю спокойно, но вдруг сил не стало.

Мне кофту снимают и сразу укол. Оказывается, уже и врача вызвали.

— Упал твой Игорек с горы и погиб. Держись, ты сильная, ты все вынесла. Держись.

И еще всякие слова. А чего мне держаться? Зачем держаться? Не пойму, чего от меня хотят.

Смотрит на меня эта девочка, Наташа, а у самой губы трясутся. «Не будет у тебя моего внука, не будет. Ты, конечно, забудешь. А как же мне быть?! Мне-то как же, девочка?!»

На работе жалеют, не нагружают, чудаки. А я им говорю: «Давайте мне побольше работы, мне спешить некуда, я могу хоть всю ночь сидеть здесь и работать, все равно не сплю». Люди на работе ссорятся, обижаются на начальство, плачут, а я смотрю на них и удивляюсь: чего плакать, плачут от горя, а какое же здесь горе?

Приходит заведующая: «Не нужна ли вам, Елизавета Дмитриевна, путевка в санаторий или дом отдыха?» Я говорю: «На что мне она? Я сроду никогда не отдыхала. От чего мне отдыхать? Разве от горя своего отдохнешь? Разве уедешь от него куда-нибудь?» — «Может быть, вам две путевки надо, — говорит, — с кем-нибудь поедете?» — «Спасибо, и две не надо. Не с кем мне ехать и незачем». Что это они мне за сына моего путевки предлагают? Сначала деньги, а теперь путевки. Не нужно мне ничего. Я здесь дома, с его вещами, с его фотографиями. Вы знаете, я могу рассказать вам почти каждый день его жизни, вот как родился и до отъезда. Лежу и вспоминаю по порядку. — Елизавета Дмитриевна выбрала из стопки аккуратно сложенного белья красную велосипедную майку с карманом на спине, встряхнула ее, посмотрела на свет. — Дырочка. Бедный мальчик. Очень хотел спортивный велосипед. Сначала майку купил. «Мама, мы сможем с тобой накопить денег на велосипед? Восемьдесят рублей стоит». Я опасалась покупать, боялась, сшибут его машиной, а он уговаривал. Ко дню рождения купили «Турист». Дополнительную работу брала. Приехал на нем, рад до смерти, глазенки горят. Все возился с ним, разбирал, собирал, смазывал. В воскресенье чуть свет — рюкзак на плечи и к Теше, у того тоже велосипед. — Она вышла в другую комнату, принесла железную коробку с надписью «Таллинн» и уселась штопать майку.

Прибежал Пузырь, понюхал мои ноги, метнулся в сторону и стал прыгать, опускаться на передние лапы, поднимая зад. Мы никак не реагировали на его заигрывания. Тогда он залаял.

Елизавета Дмитриевна

Проснулась я в темноте и лежала сначала без всяких мыслей в голове. Мне почему-то вспомнилось большое картофельное поле, по ту сторону его стоят женщины и что-то кричат, машут мне руками. И я пошла к ним, с трудом вытаскивая увязающие по щиколотку ноги. Кирзовые сапоги были велики, и мне приходилось засовывать выдернутую из них ногу обратно и поддевать ногой сапог, чтобы с хлюпаньем вытащить его из грязи. Поле оказалось заминированным, об этом и кричали мне женщины. Почему же тогда меня не разорвало на части?

Прости меня, бедный мой Игоречек, я никак не могу избавиться от этих мыслей. Я знаю, твердо знаю, что раз тебя нет на свете, я должна жить, работать и делать все, что могу сделать для людей. Моя работа это позволяет. Надо достойно дожить до конца.

Я хочу рассказать тебе, сынок, как я попала в плен. Тогда, после посещения Бебутовых, ты не захотел меня слушать: «Не надо, мама, я знаю, что ты в тысячу раз лучше его». Но я и не думала оправдываться, мне не в чем оправдываться. Отец Теши меня просто удивил: вроде бы время не то... чего ему бояться? Ты не захотел меня послушать, а я подумала: «Ладно, потом. Но он должен все знать. И про меня и про отца. Сын стал взрослым, пора ему рассказать, как все было на самом деле». Не успела. Ты был всегда так занят, сынок, ты берег время в свои девятнадцать лет, как я не берегла его никогда. Маленьким ты любил слушать рассказы про войну. Помнишь? Что я могла тогда тебе рассказать? Я ждала, пока ты вырастешь. Но чем старше ты становился, тем реже у нас выдавалось времечко для таких разговоров. Теперь нам спешить некуда. И кого еще в этом мире может интересовать судьба твоей матери и судьба твоего отца? Я расскажу тебе все, как было. Все? Нет, конечно, не все... Слишком многое настолько отвратительно, некрасиво, что может тебя оскорбить. Многое из того, что случилось со мной в жизни, не расскажешь еще и потому, что это выглядит слишком уж неправдоподобно. Так слушай, мой мальчик.

Я была тогда моложе тебя. В это воскресенье дома у нас никого не было и я ждала в гости свою подругу Аню. Тетю Аню. Ты ее видел, она приезжала к нам. Теперь она актриса и живет в Куйбышеве. Но Аня не пришла. Потом я услышала плач у соседей и пошла узнать, в чем дело. Оказалось, началась война.

Война не удивила меня и не испугала, а даже обрадовала: будем бить фашистов и покажем им наконец, что такое «Мы». На следующий день, надев любимое голубое платье, пошла в военкомат. Народу там было так много, что к военкому я попала только к обеду. Прошу направить меня на фронт. Он меня спрашивает:

— А вы кто? Какая у вас профессия?

Какая у меня, десятиклассницы, профессия? Но я говорю твердо:

— Буду делать все, что прикажут. Могу быть санитаркой, могу поваром, но лучше вы меня направьте на курсы медсестер.

— Сколько лет?

— Скоро восемнадцать, — говорю. А на самом деле в сентябре должно исполниться семнадцать.

Не стали со мной разговаривать. Идите, мол, домой, не мешайте работать. Я отошла в сторону, стою. Военком на меня как рявкнет! Усталый он был, очень утомленный. Села я на кожаный диван и сижу: «Не уйду, пока не запишете».

Принял он еще несколько человек, потом на бумажке написал адрес Красного Креста, где будут формировать курсы медсестер. Улица Девятой роты. Я туда. Записали, определили в отделение, дали пропуск. В первый набор меня не взяли. Дали только поручение — обойти по адресам медсестер и объявить место и время сбора. «Короткая стрижка, вещмешок, низкий каблук, ложка-кружка». Всех предупредила и сама явилась к райисполкому на Щербаковской, как было указано в повестках. Построили всех, стали по списку вызывать. Я выхожу вперед из строя и смело так говорю:

— Меня не назвали. Полякова Елизавета Дмитриевна. Курсы медсестер номер девяносто семь, улица Девятой роты.

Внесли меня в список и направили всех в казарму, которая располагалась в моей школе № 429 на Мейеровском. Тут я только что окончила десятый класс, а твой отец кончил тут десятилетку в июне 1940 года. Он уже полгода был в армии.

Ну и работенку дали нам для начала! Как нарочно. Приказали идти в баню и смотреть, чтобы мужиков хорошо мыли, стригли, и провести наружный осмотр, чтобы не было на теле кожных заболеваний. Шло ополчение, люди разных возрастов и профессий. Сталинские дивизии формировались по районам Москвы, каждый район давал дивизию. Надела я белый халат, вошла в баню и ничего не вижу, какие там чирьи. Постепенно освоилась, кое-какие болезни научилась различать. Потом неделю ходили с песнями по Москве, учились маршировать, хотя военной формы еще не было. Пели «Дан приказ ему на запад» и «Если завтра война».