Афанасий Коптелов - Великое кочевье

• Название: Великое кочевье
• Автор: Афанасий Коптелов
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1990

Роман «Великое кочевье» повествует о борьбе алтайского народа за установление Советской власти на родной земле, о последнем «великом кочевье» к оседлому образу жизни, к социализму.

---

— Ие, — взволнованно подтвердил Борлай, выпрямившись на стуле.

— Работать тебе будет не легко, — предупредил Копосов. — Это не то, что в русском районе. Там кулак — просто богатей, и все. А здесь еще действуют родовые пережитки. Весь сеок — родственники. Бай — чуть ли не отец родной. По меньшей мере старший брат. Бедноту еще только выявляем, и не так-то просто ее организовать. Даже не сразу установишь, кто бедняк, кто середняк. Людей, знающих язык, — раз, два, да и обчелся. Вот сейчас организуем курсы для аймачных работников. Все курсанты начнут изучать алтайский язык. Учти, что кое-где ты встретишься с недоверием. Русские торгаши и чиновники так долго обманывали и обирали алтайцев, что даже теперь кочевники настороженно относятся к слову незнакомого, разговаривают неохотно.

— Ничего, мы свои люди. — Суртаев уверенно взглянул на Борлая.

— Да, он для тебя — опора, — сказал Копосов.

— Самое главное — товарищ Токушев поможет собрать людей на эти своеобразные курсы. Вот познакомься, Федор Семенович, с программой из края, тут есть темы для инструкторов аймачного комитета партии и для специалистов. Пригласим врача, зоотехника, ветеринара, из области приедет охотовед.

Федор Семенович взял план и, надев очки, стал читать. Суртаев подсел к нему поближе. Обсуждая пункт за пунктом предстоящую работу, они наметили место, где будут открыты курсы.

Пока они разговаривали, Борлай выкурил две трубки. Потом, волнуясь и негодуя, спросил:

— Пошто Сапог вся земля, вся долина Каракол свои лапа держит? Где алтаец будет кочевать, где сено косить?

Он говорил о самом больном, и на его лице показались капельки пота. Он настороженно смотрел в глаза Копосову и ждал ясного ответа.

Отвечая ему, секретарь говорил нарочито медленно и каждому слову придавал особую убедительность:

— Подожди немного, товарищ Токушев. Начнем землеустройство. Отрежем землю у Сапога — вам, беднякам, отдадим. Землемеров, людей таких, которые землю меряют, пошлем к вам, и они все сделают. Не волнуйтесь, вы будете хозяевами земли. Вы, а не такие волки, как Сапог. Только держитесь за партию, помогайте ей.

Слушая его, Токушев время от времени удовлетворенно кивал головой.

Копосов встал и, обойдя стол, пожал руку Борлаю, а потом — Суртаеву.

— Желаю успеха! — сказал он. — Мне пора идти на совещание.

…Токушев первый раз был в аймачном комитете партии. Входил не без робости, а вышел в приподнятом настроении, словно от старых и хороших друзей. Он чувствовал, что у него прибавилось силы, а главное, голова стала ясной. Если раньше словно вечерний полумрак висел перед глазами и закрывал даль, то теперь Борлаю казалось, что утренний свет заливает долину. Он думал:

«Вот идет по долине дорога от села к перевалу и дальше — к Москве. Возле дороги тянется и поет-гудит стальная струна. По ней Копосов разговаривает с мудрыми людьми, с Москвой. А у Сапога нет такой струны, и разговаривать ему не с кем, силы ждать не от кого. А ему, Борлаю, прибавил силы русский коммунист. Ой, какие хорошие люди появились в горах!..»

Суртаев шел по улице. Токушев ехал рядом с ним и, радуясь тому, что новый друг понимает его язык, как свой родной, говорил ему без умолку то по-алтайски, то по-русски:

— Я все горы знаю. Все долины мне известны. Мы с тобой долго будем ездить от кочевья к кочевью, соберем на курсы самых честных людей. Маленько проверять всех будем. Найдем таких смелых, каким был мой брат Адар…

Курсы ему представлялись чем-то вроде отряда, в котором воевал с бандитами его покойный брат. Разница лишь в том, что Суртаев будет еще учить книги читать. Как это хорошо! Тогда Борлай сам любую бумажку прочитает! Да только ли бумажку? Нет, он заведет себе такую же толстую книгу, какую видел у Сапога, в которой что ни лист, то картинка. Купит чистой бумаги и все будет записывать. Всю свою жизнь. Тогда слова его не умрут, как умирают сейчас. И сын — будет же когда-нибудь у него сын — увидит, что делал отец, какие слова говорил.

Весь день они провели вместе, заходили в аймачные учреждения, в аптеке взяли много бутылочек и коробочек с разными лекарствами, в кооперативном магазине накупили зеленого плиточного чая и сахара, табаку и спичек, бумаги и карандашей. Борлай принимал свертки и укладывал в переметные сумы, перекинутые через спину Пегухи. Он ждал, когда они будут покупать ружья, порох и свинец, но Суртаев сказал, что у него есть одна винтовка и к ней три сотни патронов. Этого им хватит на все лето.

Только в конце дня они оказались у ворот той ограды, где жила Макрида Ивановна.

— Заезжай, дружок, — пригласил Суртаев.

Но Борлай махнул плетью в сторону синей сопки.

— Я поеду в горы. Маленько буду слушать кукушку, курана[12] буду слушать.

— Какой же ты мне друг, коли ночевать от меня в лес бежишь!

— В сердце смотри. — Борлай распахнул шубу. — Самый верный друг!

— Вот потому-то я и не хочу отпускать тебя.

— В избе спать — груди тяжело, в лесу спать — легко.

— Привыкать надо.

— Привыкать будем зимой. — Борлай протянул руку. — Дай твою винтовку. Маленько смотреть буду, может, курана увижу.

Суртаев вынес ему винтовку. Борлай схватил ее, подбросил на руке, заглянул в ствол, приложил к плечу и прищелкнул языком:

— Якши! Хороша!

Пока он развьючивал Пегуху, Суртаев принес ему калач хлеба.

Борлай снова вскочил в седло и, закинув винтовку за плечо, по кривому переулку направился к Синюхе — мохнатой сопке, возвышавшейся над селом.

4

Суртаев долго не мог заснуть. Он думал о предстоящей большой работе. Начало как будто неплохое, но ведь еще все впереди. Как-то ему удастся отыскать восприимчивых людей, открыть им глаза, подружиться с ними, подготовить их для борьбы с баями? Осенью придется обо всем докладывать на бюро областного комитета партии.

В полночь он вышел во двор. Ночная прохлада обдала лицо приятной свежестью.

На бархатистом темно-синем небе тихо мерцали багряные, золотистые и зеленоватые звезды. Острые шпили гор выглядели отмякшими и затупившимися. Где-то возле вершины Синюхи мигал дерзкий огонек. Это, наверно, Борлай остановился там на ночевку.

— Ишь какой веселый огонь развел — в небо искры! — воскликнул Филипп Иванович и подумал: «Там он как дома. Жизнь его текла у непотухающих костров, вот и тянет его к лесу. Жить — значит жечь костры».

Он вернулся в дом и вскоре заснул.

…Утром его разбудил отрывистый стук в наличину. Он вскочил и бросился к окну.

— Солнце встало, кочевать пора! — по-алтайски крикнул Борлай.

Суртаев распахнул окно.

— Заезжай, дружок, во двор, чайку попьем.

— Чай — хорошо! — улыбнулся Борлай и указал на свою добычу: — Маленько мясо жарить надо.

К седлу был приторочен большой куран. Тонкие, словно выточенные, задние ноги самца косули, с темными, будто резиновыми копытцами, свешивались с одной стороны Пегухи, передние — с другой. Легкая, изящная голова с закрытыми глазами была украшена ветвистыми рожками.

Суртаев поздравил друга с удачной охотой.

На крыльце появилась хозяйка дома. Борлаю она обрадовалась, как хорошему старому знакомому.

— Как говорится, гора с горой не сходится, а человек с человеком — завсегда. — Она открыла ворота и поклонилась гостю. — Милости просим, Борлай Токушевич! Заезжай, дорогой гостенек!

Не зная, что ответить на незнакомое приветствие, Борлай смущенно снял шапку и тоже поклонился. Но, спрыгнув с лошади, он остановил хозяйку, порывавшуюся закрыть ворота:

— Мне надо маленько спрашивать.

— Спрашивай, Борлай Токушевич, спрашивай.

— Я тебя хорошо помню, а как звать — не знаю.

— Макридой я наречена.

— Макрид, — повторил Токушев, стараясь запомнить странное имя.

— Да, Макрида Ивановна! — подтвердил Суртаев. — Моя сестра!

— Ой, совсем хорошо! — Борлай протянул правую руку и только тогда заметил, что пальцы все еще сжимают шапку. Быстро переложив шапку в левую руку, он обхватил широкую, крепкую ладонь женщины. — Драстуй, Макрид Вановна!

— Здравствуй, здравствуй! — рассмеялась хозяйка. — Да ты шапку-то надень.

Через минуту Пегуха была развьючена. Макрида Ивановна унесла куранье мясо в кухню, и вскоре над печной трубой появились клубы черного дыма.

Суртаев с Токушевым присели на ступеньки крыльца, покурили, поговорили про минувшую ночь. Борлай рассказал, как он на перевальной звериной тропе подстерег курана, как потом у костра жарил свежую печенку и как на рассвете его разбудила рано проснувшаяся кукушка.

На пороге снова появилась хозяйка и с поклоном пригласила:

— Заходите, гости дорогие, заходите!

Борлай нерешительно ступил на камышовую дорожку, высоко подымая ноги, словно хотел отряхнуть пыль с подошв. Первый раз он шел по таким чистым сеням. Ему казалось, что все здесь новенькое, нетоптаное и нетронутое.