Федор Достоевский - Том 7. Бесы

• Название: Том 7. Бесы
• Автор: Федор Достоевский
• Жанр: Русская классическая проза

В седьмом томе Собрания сочинений Ф. М. Достоевского печатаемся роман „Бесы“ с приложением главы „У Тихона“.

http://rulitera.narod.ru

---

Студент освобождает себя, как от ненужного хлама, не только от нравственных принципов и критериев, но также от всяких норм внешнего приличия. Он бессердечен, развязен, нагл и цинически груб в обращении с окружающими, не исключая отца.

„Ст<удент> неглуп, — разъясняет Хроникер, — но мешают ему, главное, презрение и высокомерие нигилистическое к людям. Знать действительности он не хочет. <…> Вопроса же о благородстве и подлости он и не ставит, как прочие нигилисты. Не до того ему и не до тонкостей. Дескать, надо действовать, и не понимая, что и деятель должен прежде всего, по крайней мере, хоть осмотреться“ (XI, 97–98).

Достоевский наделяет своего нигилиста также чертами хлестаковщины, благодаря чему образ снижается, предстает в пародийном плане. Особенно упорен писатель в намерении изобразить первоначальное „хлестаковское“ появление Студента. Приведем летние записи 1870 г.: „…№. Приезд сына Ст<епана> Т<рофимови>ча (вроде Хлестакова — какие-нибудь гадкие, мелкие и смешные истории в городе)“ (XI, 200) или: „Между тем в городе, вроде Хлестакова, сын Ст<епана> Т<рофимови>ча. Мизерно, пошло и гадко. <…> Он расстраивает брак Ст<епана> Т<рофимови>ча, способствует клевете, маленькие комические скандальчики <…> всё по-прежнему, только выход хлестаковский“ (XI, 202). Это первоначальное „хлестаковское“ появление Петра Верховенского Достоевский сохранил и в окончательной редакции романа (см. сцену „конклава“ в гостиной у Варвары Петровны (ч. 1, гл. 5, „Премудрый змий“)

Итак, Студент ранних набросков к „Бесам“ — это нигилист самой грубой формации, из-под вульгарной маски которого проглядывают резко заостренные и окарикатуренные черты базаровщины.

Как известно, в 1862 г. Достоевский высоко оценил тургеневского героя, тонко уловив в нем высокое трагическое начало. Его характеристика Базарова в не дошедшем до нас письме к Тургеневу была сочувственно принята автором, а в „Зимних заметках о летних впечатлениях“ (1863) Достоевский вспомнил „беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм“ (см.: V, 59), противопоставив его как „нетипичного“ нигилиста „рядовым“ нигилистам круга „Современника“ и „Русского слова“.

Высказывания Достоевского о Базарове в период работы над „Бесами“ имеют определенную и характерную направленность. Достоевский ставит вопрос, насколько Базаров как тип нигилиста имеет реальное соответствие в современных представителях этого типа.

Интересно в этом отношении следующее рассуждение: „Базаров написан человеком сороковых годов и без ломания, а стало быть, без нарушения правды человек сороковых годов не мог написать Базарова.

— Чем же он изломан?

— На пьедестал поставлен, тем и изломан“ (XI, 72).

Иными словами: „человек сороковых годов“, т. е. Тургенев, идеализировал в Базарове тип нигилиста. Базаров окружен тем романтическим ореолом, который ассоциируется у Степана Трофимовича Верховенскго с Байроном, тогда как в резкости, грубости и ломании теперешних Базаровых проглядывает Ноздрев (ср.: XI, 192).

В результате Петр Верховенский предстает перед нами на страницах романа как своего рода сниженный и опошленный Базаров, лишенный его ума и „великого сердца“, но в то же время с непомерно раздутой „базаровщиной“.

Проблема столкновения поколений начинает играть ведущую роль уже в февральских записях 1870 г

Намечая в разных планах сюжетный мотив убийства в политических целях, Достоевский тут же задумывается над той ролью, которую будет играть в романе Грановский: „Но при чем же Гр<ано>вский в этой истории? Он для встречи двух поколений всё одних и тех же западников, чистых, и нигилистов, а Ш<атов> новый человек“ (XI, 68)

Позднее, уже летом 1870 г., Достоевский следующим образом определит место Степана Трофимовича в идейно-философской концепции романа: „Без подробностей — сущность Степана Трофимовича в том, что он хоть и пошел на соглашение сначала с новыми идеями, но порвал в негодовании (пошел с котомкой) и один не поддался новым идеям и остался верен старому идеальному сумбуру (Европе, „Вестник Европы“, Корш). В Степане Трофимовиче выразить невозможность поворота назад к Белинскому и оставаться с одним европейничанием. «Прими все последствия, ибо неестественный для русского европеизм ведет к тому» — он же не понимает и хнычет" (XI, 176).

Эта характеристика Степана Трофимовича близка к страховским оценкам Грановского как „чистого“ западника, не способного на компромиссы с „нечистыми“ последователями. Не только идейная рознь и взаимное непонимание, но и духовная преемственность, существующие между западниками „чистыми“ (т. е. поколением либералов-идеалистов 1840-х годов) и „нечистыми“ (т. е. современными Нечаевыми), моральная ответственность первых за грехи последних; западничество с характерным для него отрывом от русской „почвы“, народа, от коренных русских верований и традиций как причина появления нигилизма — таков комплекс „почвеннических“ идей, при помощи которых Достоевский своеобразно переосмысляет тургеневскую концепцию „отцов и детей“.

Следует отметить, что основное ядро концепции Достоевского, сложившейся в общих чертах на раннем этапе творческой истории романа, сохранилось в неизменном виде и далее, хотя связь с тургеневскими „Отцами и детьми“, ощутимая в февральских записях, постепенно ослабевает в ходе позднейшей творческой работы над романом.

Проблема поколений раскрывается в „Бесах“ прежде всего в исполненных острого драматизма отношениях отца и сына Верховенских, хотя к поколению „отцов“ принадлежат также Кармазинов и фон Лембке, а к поколению „детей“ — Николай Ставрогин и члены кружка нигилистов.

Идейно-философскую концепцию, положенную в основу „Бесов“, Достоевский разъяснял и комментировал несколько раз в письмах 1870–1873 гг. В письме от 10 февраля 1873 г., посланном наследнику А. А. Романову с отдельным изданием „Бесов“, Достоевский уже после выхода романа следующим образом определит общую его идейную направленность: „Это — почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность, не единичны. <…> Эти явления — прямое последствие вековой оторванности всего просвещения русского от родных и самобытных начал русской жизни. Даже самые талантливые представители нашего псевдоевропейского развития давным-давно уже пришли к убеждению о совершенной преступности для нас, русских, мечтать о своей самобытности. <…> А между тем главнейшие проповедники нашей национальной несамобытности с ужасом и первые отвернулись бы от нечаевского дела. Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева. Вот эту родственность и преемственность мысли, развившейся от отцов к детям, я и хотел выразить в произведении моем“ (XXIX1, 260).

Итак, Грановские и Белинские, т. е. русские западники 1840-х годов (в их числе, конечно, и Тургенев), — прямые отцы современных Нечаевых. В этом высказывании Достоевского содержится и определенный намек на роман Тургенева (в центре „Бесов“ — проблема „отцов и детей“), и полемика с его автором как представителем „поколения 1840-х годов“.

Среди разнообразных литературно-публицистических источников, привлекавших внимание Достоевского в период работы над „Бесами“ и существенных для понимания концепции романа и образа Петра Верховенского, следует рассмотреть некоторые произведения Герцена, рисующие его конфликт с русской „молодой эмиграцией“ Женевы конца 1860-х годов, который особенно обострился с выходом в свет брошюры А. А. Серно-Соловьевича „Наши домашние дела“ (1868).[325] Речь идет о статье Герцена „Еще раз Базаров“ (1869) и главе о молодой эмиграции из „Былого и дум“ (1870).[326]

Как известно, Герцен болезненно переживал свои разногласия с представителями русской революционной эмиграции и стремился найти пути для взаимопонимания и примирения с ними, ибо видел в них „своих“ — союзников в общей борьбе с самодержавием.

Характерно, что конфликт с „молодой эмиграцией“ Женевы Герцен неизменно воспринимал через призму романа Тургенева „Отцы и дети“. В конце 1860-х годов образ Базарова, сниженный до „базаровщины“, становится для Герцена синонимом всего того отрицательного, что он видел в молодых русских революционерах новой для него формации. В ряде писем Герцена 1868–1869 гг. последние неизменно именуются Базаровыми.

В статье „Еще раз Базаров“, навеянной чтением статьи Писарева „Базаров“, Герцена привлекает не столько подлинный тургеневский герой, сколько Базаров в интерпретации Писарева.[327] Герцен выделяет и утрирует в писаревской характеристике Базарова прежде всего такие черты „базаровщины“, как черствость, эгоизм, беспричинные резкость и грубость, повышенное самолюбие и самомнение, непризнание заслуг своих предшественников, поверхностное образование и т. д.