Анри Труайя - Лев Толстой

• Название: Лев Толстой
• Автор: Анри Труайя
• Издательство: 0b7eb99e-c752-102c-81aa-4a0e69e2345a
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-23274-1

Духовное наследие Л.Н.Толстого – великого русского писателя, художника, мыслителя – воспринимается неоднозначно. Для одних он – еретик, восставший на основы православия, для других – философ и гуманист, опередивший свое время на несколько столетий, для третьих – «лавка древностей», «музей прошлого». Ярлыков навешано на Толстого много, но ясно и другое – он продолжает волновать умы и сердца многих людей разных возрастов и разных национальностей. Его философия и литературное наследие являются бесценным достоянием всего человечества. Анри Труайя предлагает читателям составить собственное мнение о личности и творчестве этого величайшего деятеля русской культуры XIX–XX столетия.

---

Слово Толстого находило отклик и среди западных интеллектуалов, занятых поисками новой веры. В 1887 году юный Ромен Роллан, ученик Эколь Нормаль, написал в Ясную Поляну, чтобы выразить Льву Николаевичу восхищение и попросить высказать мнение о роли ручного труда в воспитании человеческого духа. Толстой ответил ему длинным письмом по-французски:

«Ручной труд в нашем развращенном обществе (в обществе так называемых образованных людей) является необязательным для нас единственно потому, что главный недостаток этого общества состоял и до сих пор состоит в освобождении себя от этого труда и в пользовании, без всякой взаимности, трудом бедных, невежественных, несчастных классов, являющихся рабами, подобными рабам Древнего мира.

Я никогда не поверю искренности христианских, философских и гуманитарных убеждений человека, который заставляет служанку выносить его ночной горшок.

Самое простое и самое короткое нравственное правило состоит в том, чтобы как можно меньше заставлять других служить себе и как можно больше самому служить другим…

На основании этого правила я только тогда могу быть счастливым и удовлетворенным, когда я имею твердое убеждение, что моя деятельность полезна другим…

Вот это-то невольно и побуждает нравственного и искреннего человека предпочитать ручной труд научному и художественному. Книга, которую я пишу и для которой я нуждаюсь в труде наборщиков; симфония, которую я сочиняю и для которой я нуждаюсь в музыкантах; опыты, которые я провожу и для которых я нуждаюсь в труде тех, которые делают наши лабораторные приборы; картина, которую я пишу и для которой я нуждаюсь в тех, которые делают краски и полотно, – все эти вещи могут быть полезны людям, но могут также быть, как это и бывает по большей части, совершенно бесполезными и даже вредными. И вот, пока я делаю все эти вещи, польза которых весьма сомнительна и для которых я должен еще заставлять работать других, меня со всех сторон окружает множество дел, которые нужно сделать, которые несомненно полезны другим и для которых мне не нужно ничьей помощи: понести тяжесть, чтобы помочь уставшему; обработать поле, хозяин которого заболел; перевязать рану. Но не будем говорить об этих бесчисленных делах, которые нас окружают, для которых не нужно ничьей помощи и которые доставляют непосредственное удовлетворение тем, для пользы которых вы их делаете. Посадить дерево, выкормить теленка, вычистить колодезь – вот дела, несомненно полезные другим и которые всякий искренний человек не может не предпочесть тем сомнительным занятиям, о которых в нашем мире проповедуют как о самом возвышенном и самом благородном человеческом призвании…»[533]

За год до этого, в 1886-м, в Россию приезжал Поль Дерулед, который должен был подготовить общественное мнение к необходимости франко-русского альянса. Он отправился в Ясную Поляну просто из любопытства. Встреча с Толстым, проповедовавшим ненасилие, оказалась как нельзя более сердечной, хозяин нашел, что у этого «реваншиста» есть и хорошие стороны. Но за столом, когда гость выразил надежду, что будущая война вернет Франции Эльзас и Лотарингию, никто его не поддержал. Тогда он попросил Льва Николаевича дать ему побеседовать с мужиками, чтобы выяснить, станут ли те драться на стороне французов против немцев. Один из крестьян сказал, что воевать вообще ни к чему, пусть лучше французы вместе с немцами приедут сюда и помогут работать, а потом вместе будут гулять, ведь немцы такие же люди, как и все остальные. Толстой торжествовал. Дерулед уехал недовольный.

За ним последовали другие иностранцы: ученые, писатели, мыслители, путешественники – преподаватель философии Масарик, будущий президент Чехословакии, немецкий писатель и литературный критик Лёвенфельд, физиолог и психолог Шарль Рише… Толстой разговаривал с каждым. «Повинность ради Левочкиной известности и новых его идей», – заносит в дневник Софья Андреевна девятнадцатого августа 1887 года.

Но многочисленные льстецы и любопытствующие, которые вились вокруг Толстого, не могли заменить ему сурового Черткова. Даже не будучи рядом, человек этот занимал мысли Льва Николаевича. Чертков только что женился на Анне Константиновне Дитерихс, худенькой студентке с бледным лицом и болезненно большими глазами, которая увлекалась философией, придавала слишком большое значение идеям своего мужа и желала только одного – быть его соратницей. Она помогла Черткову превратить их имение Лизиновку в центр пропаганды неохристианства. Отсюда ученик отправлял учителю послания, в которых похвала мешалась с почтительными нотациями. Они были настолько душевно близки, что Толстой поверял ему не только свои метафизические размышления, но и семейные драмы. Чертков написал однажды, что счастлив, обретя в своей жене прежде всего духовного спутника, и сожалеет, что Льву Николаевичу с этим не повезло. Письмо это попалось на глаза Софье Андреевне, которая была возмущена: «Это тупой, хитрый и неправдивый человек, лестью опутавший Л.Н., хочет (вероятно, это по-христиански) разрушить ту связь, которая скоро 25 лет нас так тесно связывала всячески… Отношения с Чертковым надо прекратить. Там все ложь и зло, а от этого подальше».[534] К счастью, визиты Черткова были редки: он действовал издалека, посылая яд по почте.

Третьего июля 1887 года дети организовали маленький концерт, в котором принял участие и студент Московской консерватории Ляссота, дававший в то время уроки сыну Толстого – Льву. Вдвоем с Сергеем они исполнили «Крейцерову сонату» Бетховена. Толстой слушал со слезами на глазах, в какой-то момент не в силах был справиться с волнением, встал, подошел к окну и с трудом подавил рыдание. Этим его состоянием в тот же вечер воспользовалась жена – записала позже в дневнике, что под воздействием музыки он вновь стал прежним любящим и нежным Левочкой. Через несколько недель Софья Андреевна обнаружила, что вновь беременна. Двадцать третьего сентября был день их серебряной свадьбы: Софья Андреевна краснела, когда муж целовал ее в щеку, и не знала, как сказать ему о беременности. Лев Николаевич, думая об их долгой совместной жизни, отметил лаконично в записной книжке, что могло бы быть лучше.

Этим летом в Ясную был приглашен Репин, он выполнил два портрета хозяина и сделал множество набросков. Приехала и Александрин Толстая, которая изо всех сил старалась не противоречить Левочке в его убеждениях. Но, несмотря на густо населенный дом, заботу о крестьянах-погорельцах, Толстой работал одновременно над несколькими важными произведениями. Работа не прекратилась и когда он вернулся вместе со всей семьей в Москву двадцать шестого октября. Продолжал «О жизни и смерти» и раздумывал над романом, в котором основательно и окончательно высказался бы по поводу сладострастия. Но не станут ли ученики упрекать его в том, что он проклинает плоть, когда у него самого жена беременна? Чтобы предупредить возможные нападки, решает напомнить им, что для брака дозволено и даже желательно продолжение рода.

«Недаром Христос хвалил детей, говорил, что их царство Небесное, что то, что скрыто от мудрых, открыто им, – пишет он Черткову двадцатого марта 1888 года. – Мы и сами это знаем: не было бы детей – не рождались бы вновь дети, не было бы и надежды на царствие Божие на земле. Только на них вся надежда. Мы уже изгажены, и трудно нам очиститься, а вот с каждым новым поколением в каждой семье новые, невинные, чистые души, которые могут остаться такими. Мутна и грязна река, да ключей много чистых вливаются в нее, и есть надежда, что вода очистится».

Через одиннадцать дней, тридцать первого марта, после двух часов страшных мучений Соня произвела на свет их тринадцатого ребенка, которого назвали Ваней. Когда шестидесятилетний отец взял его на руки и прижал к своей седой бороде, Соня не могла сдержать слез, писала сестре, что с Левочкой произошло чудо – он очень рад, что появился мальчик, и заботится о нем.

Тем не менее через две недели после рождения сына счастливый отец решает, что ему пора размять ноги, и уходит с котомкой за спиной в Ясную с сыном художника Ге. Расстояние в сто девяносто шесть верст путники прошли за пять дней. Когда наконец добрались, Толстой чувствовал себя в душе двадцатилетним. Жена писала ему, что Ванечка очень худенький, плохо растет и что это мучает ее. Лев Николаевич отвечал ей с потрясающей уверенностью:

«Не скучай ты, голубушка, об Иване и не тревожь себя мыслями. Дал Бог ребеночка, даст ему и пищу… Мне так хорошо, легко и просто и любовно с тобой, так и тебе, надеюсь…»[535]

Приехав в Москву, Толстой снова услышал «Крейцерову сонату» – Ляссота и Сергей играли ее для пришедших в гости друзей семьи. Среди приглашенных были Репин и актер Андреев-Бурлак. Вновь взволнованный услышанным, Лев Николаевич предлагает им выразить то, что они чувствуют, слушая эту музыку, сам он напишет рассказ. Художник рассказал ему прошлым летом в Ясной, что как-то раз в поезде незнакомец со слезами на глазах делился своими семейными несчастьями. Толстой взял эту историю в качестве основы для так и не законченного произведения, но чувствовал, что сюжет этот как раз для него – страшный, глубокий, тяжелый. И он решает написать новую вещь в форме монолога.