Айла Дьюар - Непричесанные разговоры

• Название: Непричесанные разговоры
• Автор: Айла Дьюар
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 5-86471-398-8

Люди любят поговорить по душам. Сигарета, чашка кофе, а то и чего покрепче, и откровенный разговор – что может быть лучше? В таких беседах не просто изливаешь душу, но познаешь себя – свои мечты, страхи и тайные желания. Если на душе тоска и хочется сбежать куда глаза глядят, то разговор с близким человеком – самое лучшее лекарство.

Фантазерка Эллен и бунтарка Кора много пережили, на долю каждой выпало немало синяков и шишек. Безрассудная юность, любовь, материнство, отчаяние, радость, предательство, мгновения счастья – всего в их жизни хватало. И вот им уже за тридцать, жизнь, кажется, вошла в колею, но счастья нет как нет… Неожиданная встреча быстро перерастет в дружбу, многое изменит и на многое откроет глаза.

В ироничном и теплом романе Айлы Дьюар каждая женщина найдет частичку себя и услышит свой голос. Отличное чтение для всех тех, кто не боится непричесанных разговоров.

---

– Ты же никогда не была замужем.

– Ладно. Мужики. Жизнь. Дети. И без замужества дури хватает. Не обязательно все доводить до конца. – Кора не любила, когда ей указывали на ошибки.

Эллен ничего от нее не таила. Такая уж она уродилась. Эллен была вечным ребенком, из тех, кто так и не освоил нехитрое искусство сначала думать, а потом говорить. Она одевалась с ног до головы в черное, робко смотрела на мир из-под густой челки, но в душе вовсе не была такой холодной и мрачной, какой казалась со стороны. Улыбнись ей, подари немножко тепла, доброе слово – и она к тебе потянется. «Вот я, вся перед вами, – словно говорила Эллен. – А вот моя жизнь! – и выкладывала все без остатка. – Полюбуйтесь – правда, дурацкая? Вот здесь я оплошала, видите?» О своих неудачах Эллен рассказывала так же охотно, как и об успехах. Ей было невдомек, что за откровенность ее могут презирать. Но за нее же Эллен и любили, хотя и об этом она не догадывалась.

Живость Коры, ее тяга к крайностям, напротив, были всего лишь маской. Эллен она рассказывала многое, но не все. Кое-что из постыдного, часть своих яростных вспышек и большинство сожалений Кора хранила при себе. Нельзя держать душу нараспашку.

В то лето (про себя Эллен называла его летом сиу) почти каждый вечер, когда мать и сестра ложились, Эллен вылезала из окна своей спальни в сад. Поверх пижамы она надевала уличную одежду – темно-синие вельветовые брюки на резинке и вязаный свитер с высоким воротом. На атласном вороном жеребце по кличке Гром пускалась она рысью под фонарями вдоль Уэйкфилд-авеню; звякали поводья, поскрипывало седло. Коня Эллен, разумеется, выдумала. Но свято верила, что он настоящий. И обожала его, ибо он был единственным, за кого стоило держаться. Единственным, кому она позволяла действительно существовать. Тем более, отец только что умер. На скаку Эллен напевала песенки – любимые песенки, из тех, что без конца крутили по радио. Прислушивалась к собственному шепоту: «Хей, Джуд, ту-ти-ту-ту…»

Ничего глупее Эллен в жизни не делала. Но когда тебе восемь лет, а у восемнадцатой лунки на поле для гольфа тебя ждет целое племя сиу, то бояться нужно только железного коня, застилающего паром твои охотничьи угодья, да длинных ножей, да обозов с бледнолицыми, не знающими бизоньих повадок. Ни пума, ни изменник-пауни не испугают мудрую и храбрую девочку. Пусть ей всего восемь лет, зато слух у нее, как у самого Сидячего Быка.[1]

«В ту пору я была счастлива, – печально шепчет Эллен, бездумно моя посуду после ужина или рассеянно глядя в окно. И тотчас одергивает себя: – Нет, не была. Ясное дело, не была. Если маленькая девочка бродит ночами по полю для гольфа с целым племенем невидимых приятелей, значит, с ней что-то не так, и всерьез не так».

Сейчас Эллен кажется, что все это происходило сто лет назад, когда она была другим человеком, – еще до Коры, Дэниэла, Эмили Бойл и Чиппи Нортона. Чиппи, разумеется, плод ее фантазии. Но среди всех придуманных ею персонажей он самый любимый и самый удачный. Этот мечтательный увалень на самом деле главнее всех. Это Чиппи платит за квартиру и отопление, покупает Эллен одежду, продукты, французские сигареты и русскую водку.

Грома она впервые увидела в марте. Ее звали тогда Эллен Дэвидсон – Дэниэл Куинн появится в ее жизни лишь через много лет. Эллен как сейчас помнит ту ночь, когда умер отец. Помнит каждый миг, каждый взгляд – нахмуренные брови матери, улыбку паиньки-сестры Розалинды, когда та доела печенку и дочиста вылизала тарелку, заслужив миндальный пирог; каждый звук – и приглушенный гул телевизора, который Розалина оставила включенным в гостиной, и звон кастрюль на кухне; все запахи – и подгоревшей печенки, и свежевыглаженного белья. Этот кусочек воспоминаний можно воскресить в памяти, когда тебе плохо, чтобы еще сильнее себя помучить.

Был вторник. А это значило, что в домике с верандой и двумя спальнями на Уэйкфилд-авеню на ужин печенка, а после ужина – ванна. Эллен печенку терпеть не могла и ела всегда медленно: не спеша нарезала ненавистное мясо на мелкие кусочки, размазывала по тарелке и ждала, пока мать выйдет из-за стола. И под укоризненным взглядом сестры отточенным движением сваливала печенку в полиэтиленовый пакет, который всегда держала наготове по вторникам. Туго свернув, Эллен прятала его под свитер. От пакета с печенкой исходило тепло. Чуть погодя Эллен закапывала его в саду. До сих пор вид дряблой, окровавленной печенки на прилавке у мясника вызывает у Эллен приступ тошноты.

Отец в тот вечер вернулся домой поздно. Не снимая твидовой куртки, в которой он водил машину, рухнул в кресло у камина (это было его кресло, и больше ничье) и пожаловался на головную боль.

Мать поставила на стол тарелку с его порцией печенки, глянула на него озабоченно, сдвинув брови.

– Значит, ужинать не будешь?

Отец покачал головой.

– Вымой посуду, Эллен, – велела мать. Эллен возмутилась. Она ведь, как положено, избавилась от печенки, проглотила обязательный кусочек хлеба и теперь ждала миндального пирога. – Вымой посуду, – повторила мать не терпящим возражений тоном.

Эллен нехотя поплелась на кухню, наполнила раковину горячей водой, капнула жидкости для мытья посуды и затеяла морской бой с тарелками и чашкой. Розовая чашка с золотой каемкой – вражеская подводная лодка, она притаилась на глубине и ждет, когда над ней пройдет мирная тарелка. И готовит удар. Бум, плюх! Торпеды со стороны порта! Эллен прижималась животом к раковине, чтобы пакет не выпал. Печенка остывала, от нее срочно надо бы избавиться.

– Господи, Эллен, ничего-то ты не можешь сделать по-человечески! – Мать вошла в кухню и, оттолкнув Эллен от раковины, принялась за работу. – Иди купаться!

– Но ведь еще рано. Как же моя любимая передача? Я хочу посмотреть телевизор.

– Марш, я сказала!

Отец стонал. По пути в ванную Эллен бросила на него взгляд. Землистое, мокрое от пота лицо. Отца явно только что вырвало, голова запрокинута, рот приоткрыт. Руку он прижимал к груди, дышал с трудом, хрипел. Взглянув на Эллен, он окликнул ее: «М-м-м…» Отец всегда звал ее так. В доме вечно толпилось столько девчонок – его дочери, их подруги, соседские дочки, – что все стали для него на одно лицо. Разумеется, он знал, что Эллен – его дочь. Но он невыносимо уставал. Работа отнимала у него все силы. При виде Эллен в голове у него всплывало множество имен, и он не всегда мог вспомнить, как ее зовут.

– М-м-м… – позвал отец.

Тот раз был последним, когда Эллен видела его живым и слышала его голос.

Эллен наполнила ванну, послушно разделась, сложила одежду точно, как учила мать. Для Жанин Дэвидсон величайшим жизненным достижением стала покупка маленького бунгало. Номер сто девяносто два по Уэйкфилд-авеню принадлежал к загадочному лабиринту типовых одноэтажных построек, выросших после войны. С того самого дня, как они с Дугласом въехали сюда, все свое время и силы Жанин тратила на сакральное поддержание порядка – по ее представлению, иначе в собственном отдельном доме и нельзя. Она до ужаса боялась, что в ней разглядят уроженку бедных рабочих окраин, недостойную этого благопристойного, холодного и невыносимо чистого домика. Потому-то Жанин и не позволяла себе расслабиться и порадоваться жизни и своей семье.

Мать Эллен свято верила, что для всякого дела есть свое правило. И в доме Дэвидсонов все делали по правилам, даже одежду в ванной складывали по правилам.

Под безупречно сложенную стопку одежды Эллен сунула печенку. Теперь ее не зароешь в саду. Придется запихнуть в портфель и по дороге в школу выбросить в мусорный бак. В животе у Эллен урчало. Есть хотелось отчаянно. Эллен с тоской подумала о миндальном пироге, все еще ждавшем ее на столе. Но ванна – тоже неплохо. Эллен продолжила игру в морской бой. Губка – вражеская подводная лодка, она притаилась за скалой (у левой коленки) и подстерегает мыльницу – мирный корабль с грузом бананов и сахарного тростника.

– Алло, доктор Филипс? Это миссис Дэвидсон, Уэйкфилд-авеню, сто девяносто два, – донесся до нее голос матери. Особенный голос, торжественный – для врача и страхового агента, который заходил по четвергам.

Эллен нравился их адрес. Как песенка. У-эйк-филд-а-ве-ню, сто-де-вя-но-сто-два. Широкая улица, вся в огнях. Одна среди десятков, сотен точно таких же. Только пошикарней, да еще и с полем для гольфа в конце.

– Мой муж Дуглас заболел! Его тошнит. Трудно дышать и… да… в груди. Спасибо. Дом на правой стороне улицы, сразу за автобусной остановкой.

Доктор Филипс приедет на «ягуаре». Эллен затаила дыхание: что-то случилось. Если затаить дыхание, все про тебя забудут и можно подглядеть, как взрослые занимаются взрослыми делами. Ее зовут Эллен Дэвидсон, ей восемь лет, у нее прямые темные волосы, карие глаза и худенькое личико. Больше всех на свете она любит Берта Ланкастера. А еще ей нравится светящийся шарик на ниточке и альбом наклеек с видами природы. Но самая заветная ее мечта – лошадь. Будь у нее лошадь, Эллен была бы самой счастливой на свете и ни о чем больше не просила, никогда в жизни. Каждый год она писала письма Санта-Клаусу и просила вороного скакуна с атласными боками, но так и не получила его. Каждый год на Рождество она выбегала утром в гостиную и выглядывала через окно в сад. «Пусть он будет там! Пожалуйста!» В мечтах ей виделось: конь стоит на газоне, за кустом сирени, вороной, величавый, бьет копытом, храпит и ждет ее. И зовут его Гром.