Анатолий Мошковский - Твоя Антарктида

• Название: Твоя Антарктида
• Автор: Анатолий Мошковский
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

Сборник рассказов и повестей.

Победа А. Мошковского оказалась победой правды, которую мало было увидеть, отделив главное и долговечное от временного и наносного. Его герои иной раз смеются и даже хохочут. Но читателю Мошковского почти никогда не бывает смешно, ибо писатель показывает не только, как смешон герой со стороны, но и как больно ему от этого смеха.

Произведения А. Мошковского учат людей быть счастливыми. Потому что счастье не в том, в каком климате мы живем и какими вещами обладаем, а в нас самих, в богатстве нашей души, в красоте и щедрости сердца.

---

Не прошло и минуты, как он уже стоял в полный рост на широком зубчатом гребне и, потрясая в воздухе руками, во всю силу своих легких кричал что-то оглушительно бессвязное, ликующее. Глаза его блестели, по щекам катились слезы, шапка слетела в снег, а он стоял на гребне бастиона и, задыхаясь от восторга, кричал. Потом с размаху вонзил древко в плотную корку льда. Налетел ветер, и треугольный флаг с белой цифрой «десять» – номер школы – захлопал на древке.

Вокруг все еще продолжался бой: раздавались крики, хруст снега, свист и смех, хотя все это уже было бесполезно: флаг трепетал на стене, крепость пала…

– Так вот ты где, – холодно сказал Всеволод минут через десять, в упор рассматривая Митьку.

Лицо командира, еще пылавшее от боя, было уже бесстрастно и замкнуто. Он долго не говорил ни слова.

Митька топал окоченевшими ногами, дул в варежки, моргал белыми ресницами – наконец-то можно подвигаться! Он весь посинел, но в уголках его губ по-прежнему таилась усмешка. И во всей его аккуратно сбитой, ловкой фигурке чувствовались неуступчивость и вызов.

Со всех сторон набежали «синие», окружили их криком, гамом, смехом, кашлем, свистом.

Ребята дергали Митьку за руки, совали сахар с прилипшими хлебными крошками, недоеденные бутерброды, а кто-то попытался сунуть и папиросу, но, оглянувшись на вожатого, поспешно спрятал.

Такой встречи Митька не ожидал. Сквозь его красные, нахлестанные ветром щеки проступал густой румянец смущения, а глаза беспокойно бегали по сторонам.

– А еще брать не хотели, – звучал простуженный, с хрипотцой голос Женьки Хвостикова, дружка Митьки. – Только людьми бросаются.

– А ну, тише! – грозно сказал Всеволод. Гам смолк. Командир осмотрел ребят, и его взгляд остановился на Митьке. – Уши потри, вояка… – Но тут же его голос осекся. – Прошу построиться.

Заложив за спину руки, Всеволод прошелся вдоль притихшего строя. Потом притоптал каблуком снег и вскинул голову. Установилась такая тишина, что, кажется, слышно было, как в висках у ребят стучит кровь. Какое еще новое жестокое наказание придумает Всеволод?

– Повторяю приказ по армии, – прозвенел в морозном воздухе его четкий, металлический голос – За нарушение воинской дисциплины на рядового Сорокина Дмитрия наложить взыскание – трое суток гауптвахты. Приказ обжалованию не подлежит. Все.

Ребята вздохнули. На переднем бастионе опустевшей крепости захлопал на ветру синий треугольный флаг…

А Митька весело подмигнул ребятам и побежал раскапывать свои лыжи.

1955

Не погаснет, не замерзнет Маленькая повесть

Она – это ветер с моря

Городок, где жила Маринка, раскинулся на берегу широкого залива – Чаячьей губы. Ее прозвали так потому, что когда-то сюда прилетали тысячи и тысячи птиц, шумели, выводили птенцов, потом здесь возник городок, птицы улетели в другие места, и теперь только одинокие чайки со сварливыми криками носились над водой. Эта губа через узкий пролив соединялась с Баренцевым морем, бескрайним, темно-серым, переходящим, как говорил отец, в огромный Ледовитый океан, и где-то там, далеко-далеко отсюда, в туманах и льдах, темнели необитаемые каменные острова, косолапо ходили белые медведи и таился Северный полюс.

С моря часто дули свирепые полярные ветры, вздували в губе пенистые волны и раскачивали узкие, как нож, серые суда – подводные лодки. Из трех человек, населявших этот городок, двое обязательно были моряками, и, наверно, поэтому городок назывался Матросском.

Маринка родилась в нем и была моряцкой дочкой. Она давно привыкла к ветрам, которые с хрустом давили на стекла их квартиры, к налетавшим с моря вихрям снега – тогда бурые сопки, окружавшие город, мгновенно застилало белой завесой и под ботинками даже в июне похрустывал снег.

Отец часто спрашивал у нее:

– Ну как, северянка, не скучаешь по югу? Маринка вздыхала и признавалась:

– Скучаю.

И каждое лето, как и большинство ребят Матросска, ее увозили на юг скорые поезда. Кто постарше, ехал в пионерские лагеря, а Маринка с мамой – к бабушке, в калужскую деревушку Снегирево. Здесь она впервые увидела на поле рожь: тянула к себе тонкие упругие стебли, теребила усатые колоски, и на ладонь высыпались продолговатые твердые зерна. А глянешь на рожь издали – ну прямо волны на Чаячьей губе, только там они студеные, мокрые и серые, а тут теплые и золотистые.

А какая здесь была трава – с головой накроет! Березки тут не стлались по камням, а стояли высокие, крепкие, и на них даже можно было взобраться. А кто знал, что в реке можно купаться! Бросишься с берега в воду – и совсем не холодно.

– Нравится тебе тут? – спрашивала мама.

Маринка моргала, уплетая за обе щеки хлеб и запивая густым парным молоком из глиняного горлача.

Но проходила неделя, вторая, наступала третья, и Маринке становилось не по себе в этой уютной бабушкиной деревеньке, и все чаще снился ей военный городок за Полярным кругом, где она родилась, городок на камнях, где нет ни одного деревца выше нее, и все они – березки да ивы – какие-то крученые-перекрученые, жесткие, узловатые, и зубчатые листики у них не больше копейки. Ей снились сумрачные сопки с маячными огоньками на вершинах и волны в губе. Ах, какая ледяная там вода даже летом: сунешь в воду палец и тут же выдернешь – холодно!

А на пятую неделю Маринку уже тянуло в свой городок, и она с утра говорила об этом маме, но мама равнодушно пожимала плечами:

– Не торопись, успеешь.

И Маринка ждала и не могла дождаться, когда застучит колесами скорый поезд, унося ее на Север. Здесь, в деревеньке, все было временным и не своим, а вот там, в Матросске, была своя, постоянная, настоящая жизнь.

Она приезжала в городок на камнях, и все становилось на свои места. Вверху с жарким воющим свистом проносились реактивные истребители – рядом был аэродром. Иногда со стрекозиным стрекотом медленно пролетали смешные зеленые вертолеты и опускались куда-то за губу, за плоскую рыжую сопку. С причалов доносились пронзительные свистки военных судов, стук моторов и гудки подъемного крана; он, по словам соседского мальчишки Женьки, грузил на подводные лодки торпеды.

Все было в этом городке на своем месте.

Как-то раз Маринка копалась возле дома в песке и услыхала, как одна девочка с портфелем сказала другой:

– Это нашей Лидии Алексеевны дочка.

– А ты откуда знаешь?

– Она в этом доме живет. И глянь на глаза девчонки – точь-в-точь.

Маринка улыбнулась. Это очень хорошо, что она похожа на маму. Наверно, ученицы ее. Разглядели! Соседка по квартире, тетя Маша, тоже говорила, что Маринка – вылитая мама. А когда как-то вечером мама показала соседке свои фотографии, где она была снята ребенком, тетя Маша рассмеялась. Она перевела взгляд с карточки на Маринку и обратно и покачала головой:

– Ну как две капли…

Одно только беспокоило Маринку: будет ли она такая, как мама, когда вырастет большой? Вряд ли… Мама удивительная! Она взлетала на третий этаж и сбегала вниз так быстро, что Маринке казалось, что она, как Женька, съезжает на перилах. Однажды, чтоб проверить, так ли это, Маринка приоткрыла дверь и глянула на лестницу: нет, мама сбегала по ступенькам. Все, что она делала, она делала легко и быстро, с каким-то веселым удовольствием. Вернувшись из школы, она целыми днями сновала по комнате: готовила обед, стирала, штопала, ставила в тетрадках красным карандашом пятерки и двойки…

И всегда все успевала. Иногда она уходила с Маринкой в Дом офицеров. По узкой, полутемной лесенке они спускались в плавательный бассейн. В нем даже зимой была теплая вода. Мама переодевалась в кабине и выходила совсем не похожая на себя: в резиновой шапочке и синем купальнике.

Во всем гарнизоне только три женщины занимались в секции плавания, а мужчин – человек пятьдесят, поэтому-то времени женщинам отводили маловато.

Мама вскакивала на тумбу и, выбросив вперед руки, ныряла. Маринка следила, как в прозрачной воде двигаются ее ноги и руки, смуглые и сильные; как мама, разрезая синей шапочкой воду, мчится вперед и маленькие волны плещутся о стенки бассейна. Потом мама вылезала из воды, упруго подпрыгивала на холодном цементном полу, и с ее локтей, ушей и носа капало, а по плечам и крепким круглым рукам текли ручейки, и все тело мгновенно покрывалось зябкими пупырышками. Она хлопала себя по бокам, кричала что-то подругам – негромкий голос ее гремел под низкими сводами бассейна – и снова бросалась в воду.

Но это еще не все, что умела делать мама.

Когда перед Первым мая в Доме офицеров был объявлен конкурс на лучший пирог, мама испекла такой, что сам контр-адмирал, входивший в жюри конкурса, пробуя пирог, смачно причмокивал языком, и жюри единогласно присудило маме первый приз. С тех пор в шкафу у них висит на металлических плечиках призовое платье, темно-синее, блестящее, со сборками.