Айрис Мердок - Дитя слова

• Название: Дитя слова
• Автор: Айрис Мердок
• Издательство: ООО «Издательство ACT» «Фолио»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001

«Дитя слова» — роман, в каком-то смысле стоящий особняком в творчестве Айрис Мердок. Почему? На первый взгляд книга сохраняет все «фирменные» черты стиля писательницы — психологизм, тонкий анализ не просто человеческих отношений, но отношений, готовых сложиться — и не складывающихся… Однако есть тут и нечто новое — извечное для английской литературы вообще и нехарактерное в принципе для Мердок ощущение БЕЗНАДЕЖНОСТИ, сумеречного осеннего очарования КОНЦА ЭПОХИ — конца жизненного уклада и мироощущения для людей, внутренне к этой эпохе принадлежащих…

---

Я буду горевать по Китти, и воспоминание о ее любви ко мне, какой бы она ни была, останется незамутненным. Возможно, такого рода горе — в путанице чувств, сосуществующих в эгоистическом человеческом сердце — самое долговечное, — горе, вызываемое не чувством вины, или расчетом, или рациональным сожалением, а болью и воспоминаниями. Это будет сидеть во мне глубоко до конца моих дней. В приливе горькой грусти я подумывал даже о том, что хотел бы снова встретиться с Ганнером, но это было невозможно. И воображать, что он когда-нибудь вернется, чтобы убить меня, — это чистая романтика, которую исключает более страшная реальность жизни. У меня оставался лишь один выход, но его уничтожит чувство вины, и единственным моим спасением и собственно единственной моей обязанностью было это понять и, возможно, стать, так сказать, по стойке «смирно», осознав, что существует конец всех усилий.

В окружавшем меня мраке был все же один проблеск света, и мне повезло, что среди этих никому не нужных тягот в глухой стене препятствий есть брешь — почва, где я мог пристойно потрудиться. Ведь пока не поздно, я все еще могу сделать Кристел счастливой. Прежде чем у меня хватило сил продумать ее будущее, какой-то мудрый инстинкт повелел мне скрыть от нее происшедшую катастрофу. Теперь я буду заботиться о Кристел, как должен был бы заботиться всегда, словно она мое родное дитя, не омрачать ее душу моими ужасными ошибками, а делать что-то реальное, чтобы дать ей счастье и благополучие и ту простую радость, которая так свойственна ей, но которой я ее систематически лишал. Кристел способна радоваться всему на свете при условии, что со мной все в порядке, — простейшие вещи способны радовать ее, так что это чудовищно, скандально — то, что жизнь ее складывалась столь несчастливо. Сейчас я не мог сделать для нее то, что намеревался сделать, когда был молод, о чем думал и мечтал в тот момент в Оксфорде, когда она сказала: «Это самый счастливый день в моей жизни». Такого счастья я ей дать не мог. Но я мог трудиться до одурения, чтобы дать ей другое, меньшее, более скромное счастье, когда наконец ее природное жизнелюбие найдет себе выход. Теперь это будет моей единственной задачей. Кристел — единственное существо, которое я любил, которому мог выразить любовь вполне искренне и из глубины души и которому мог посвятить остаток моей жизни. Я увезу ее подальше от Лондона и найду в сельской местности самую высокооплачиваемую работу, какую мои способности позволят мне получить. И мы заживем с ней в собственном домике, и будут у нее свой садик и свои домашние животные и все маленькие радости, каких жаждет ее душа, а я буду делать вид, будто живу в мире, даже, быть может, в радости, которую реальность жизни наконец мне, может быть, даст. И мы вдвоем будем петь, как птицы в клетке.

Я поднялся, чтобы покинуть церковь. Я чувствовал себя усталым от всех горестных дум, и мысль, что Клиффорд умер, вдруг снова ударила меня по сердцу. Я прошел к выходу через южный придел. В конце его под балдахином с кистями малютка Христос, перегнувшись с рук матери, осенял крестным знамением мир. А в другом конце придела он, мертвый, висел на кресте, погибший в цвете лет за меня и за мои грехи. Увидел я и табличку, призывавшую меня помолиться за упокой души Томаса Стириса Элиота. Что теперь ты поделываешь, старый друг, когда тяжкая борьба со словами и их значением позади? Я не могу молиться за упокой твоей души, как не могу молиться за упокой души Клиффорда. Оба вы исчезли из каталога живых. Но я чувствую огромную благодарность к вам за слова — даже за те слова, смысл которых я едва ли понимаю. Время — вечно, значит, оно необратимо. То, что могло бы быть, — абстракция, вечная возможность присуща лишь миру вымысла.

КАНУН РОЖДЕСТВА

— Согласен ли ты отдать эту женщину этому мужчине?

— Да.

— Я, Артур Мервин Фиш, беру тебя, Кристел Мэри Бэрд, в жены отныне и вовек, на горе и радость, в богатстве и бедности, в болезнях и здравии, и буду любить тебя и лелеять, пока смерть не разлучит нас по велению Господа Бога; и обещаю блюсти верность тебе.

Артур пробубнил положенные слова. Глаза у него сияли от счастья, лицо светилось сознанием одержанной победы, но его трясло, и казалось, что он вот-вот рухнет на землю. Кристел, плакавшая так, точно у нее разрывалось сердце, шепотом произнесла положенные ей слова. Когда я взял ее за руку, чтобы вложить ее руку в руку Артура, я почувствовал, как она напряжена. Артур неловко надел кольцо ей на палец, и она сквозь слезы в изумлении уставилась на него, а потом с выражением испуганного ребенка повернулась ко мне.

— Этим кольцом я венчаю тебя, всем моим телом я боготворю тебя, всеми земными благами наделяю тебя…

Церемония была окончена. Священник провел нас в ризницу расписаться в книге. Кристел в последний раз подписалась своим девичьем именем — Кристел Бэрд. Артур выронил перо и поставил кляксу. Я приложил руку как свидетель. Томми — также, заняв немало места своим широким шотландским росчерком: Томазина Улмайстер.

Обряд, по счастью, оказался коротким. Кристел хотела, чтобы мы пропели «Тот, кто мужества полон», но я в последний раз проявил свою власть и наложил на ее желание вето. Наша церемония была в этот день в церкви последней, и священник, по всей вероятности торопившийся на какое-то торжество, поспешно пожал нам руки и, улыбаясь, исчез. Был сочельник.

Мы с Томми остались одни с мистером и миссис Артур Фиш. Томми тоже на протяжении всей церемонии была в слезах.

— Ну, поздравляю, Артур, — сказал я и подал ему руку. Он снова отрастил себе усы, но счастье все равно изменило к лучшему его внешность.

— Не убивайся ты так, бедное дитятко, — сказала Томми, обращаясь к Кристел.

— Неужели ты не можешь избавиться от этих дурацких шотландских просторечий? — заметил я, обращаясь к Томми. — Перестань плакать, Кристел! Уточка моя, любимая. Ты же теперь замужняя женщина.

— Это-то ее и мучит, — сказала Томми. — О Господи, Господи… — И Томми сама задохнулась слезами.

Я хотел переглянуться с Артуром — любая банальность могла бы сейчас выручить, — но он стоял, склонившись к Кристел, и, казалось, сам готов был зареветь. Кто-то в глубине церкви многозначительно кашлянул. Им явно надо было наводить лоск перед вечерней службой. Артур одарил Кристел механическим экраном с Эмпайр-Стейт-билдингом и креслом с аэропланами и получил законное право боготворить ее своим телом. Томми в пятый раз пошутила насчет того, что из кристальной птички Кристел теперь превратилась в кристальную рыбку.[67] Я отдал все права на свою сестру. Пора было уходить.

Жизнь текла быстро, и в мире происходили разные вещи. Это ведь вторая свадьба, на которой я присутствовал со времени событий в Челси. Я был приглашен — хотя, конечно, не пошел — на бракосочетание (гражданское) Александры Мэрилин Биссет (старой девы) с Кристофером Джеймисоном Кэйсером (холостяком). Получив это приглашение, я впервые узнал, что они знакомы, а, оказывается, Бисквитик, не раз приходившая ко мне на квартиру, видела Кристофера и заинтересовалась им. А почему бы и нет? Все считали, что этот брак совершился по ее инициативе (я не был в этом так уж уверен) и вызвал, по словам Артура, сообщившего мне об этом, немало циничных комментариев. Я же мог лишь склонить голову еще перед одной неразгаданной тайной. Бисквитик нашла своего принца, а Кристофер, надо надеяться, обрел «настоящую любовь», о которой пелось в его песенке. И оба, очевидно, нашли свое счастье. Судя по слухам, Бисквитик, получив завещание, оставленное Китти, стала богатой женщиной. Свой медовый месяц эта пара проводила в Бенаресе. Кристофер намеревался с помощью денег Китти сделать из Бисквитика модельершу. О «Чайках» никто уже не говорил.

В той мере, в какой судьба Бисквитика меня занимала, мне было грустно с ней расставаться. Я успел привыкнуть к ней — между нами установилась какая-то тайная порука, какая бывает между слугами, и я невольно подумал о том, насколько лучше все могло бы обернуться, если б я сообразно моему положению влюбился не в хозяйку, а в горничную. Мне бы хотелось снова увидеть это худенькое детское личико, с наивной тревогой вопросительно обращенное ко мне. Я чувствовал себя сродни Бисквитику, потому что оба мы с ней были заблудшими детьми, оба мы — обездоленные, оба — потерянные и никому не нужные. Мне хотелось бы еще раз поцеловать Бисквитика — не страстно, а с мучительной грустью. Теперь она принадлежала Кристоферу — человеку, у которого, должно быть, сложилось обо мне весьма невысокое мнение, даже без той информации, которую Бисквитик теперь наверняка уже ему сообщила. С грустью думал я и о Кристофере, Когда-то он любил меня. Мы могли бы стать друзьями. А я систематически разрушал его уважение и дружеские чувства и наконец вообще оттолкнул его от себя. Собственно, так я поступил почти со всеми, кого знал. Тем удивительнее, что Клиффорд так долго держался меня. Да, мне хотелось бы поговорить с Бисквитиком, спросить у нее, не она ли предала меня, — быть может, она бы призналась из сочувствия к человеку, потерпевшему полный крах, а может быть, она даже и не знала, что я имею какое-то отношение к смерти Китти. Но для всех этих вопросов, как и для многих других, было уже слишком поздно.